возможно

Че Ха только и может, что смотреть издалека, словно сторонний наблюдатель, словно незваный зритель, заставший актера во время генеральной репетиции и не решавшийся подойти поближе. Словно ничего из этого не должно иметь значения — или, по крайней мере, никогда не должно было, но по чудесному велению матушки-судьбы чей-то и без того закрученный в огромный моток колючей, ядовитыми иглами въедающейся в кожу, проволоки затянулся еще туже; с какой стороны ни потяни — не развяжешь. На лице Ё Сопа — безучастная, ничего не выражающая улыбка, словно кто-то провел тонкой кистью по фарфорово-белому лицу, словно где-то на уголках губ тонкой петлей затянулись невидимые прищепки, словно сам Ё Соп смотрел не на Че Ху, а куда-то сквозь него. — Он же поправится, правда? Вопрос, давно ставший своеобразным ритуалом, последним оплотом и спасительной тростинкой, заставляющую давно угасшую надежу изредка тусклым, едва заметным огоньком поблескивать где-то в подкорке сознания, разрывает гнетущую тишину, словно острое лезвие — точно таким же, каким с пугающей уверенностью когда-то прямо на остановке размахивал Ё Соп. Че Ха легонько касается холодной поверхности кончиками пальцев — рука Ё Сопа ощущалась примерно такой же. Холодной, далекой и недоступной — даже с невесомой лаской касавшаяся чужой щеки, она никогда не казалось по-настоящему теплой. Приятной, успокаивающей, мягкой, но никогда — теплой. Возможно, если подбежать к Ё Сопу, окликнуть его так громко, так искренне, со всеми теплящимися, противоречащими и сложными, чувствами, если крепко, но аккуратно, словно дорогую стеклянную куклу, обхватить его плечи руками, крепко-крепко обнять и жалобно промямлить застрявшее в горле «прости», он снова слабо улыбнется, ответит что-нибудь с нескрываемой теплотой в голосе — сделает что-нибудь, что не похоже на бессмысленные попытки прожечь взглядом дыру в унылой, окрашенной в тошнотно-белый цвет, стене. Возможно, если снова сделать вид, что все в порядке, что никому из них не нужна помощь, что их счастливая жизнь в хрустальной клетке по-настоящему счастливая, что птенцы, так и не научившиеся летать, могут с завидной легкостью воспарить в воздух — стоит лишь захотеть, шестеренки их привычной жизни снова каким-то образом заработают так, как надо, ведь никакой необходимости звать механика не нужно, правда же? Возможно, если дать намертво затянувшейся петле на шее завязаться еще немного потуже, если вновь подменить здравый смысл своими эгоистичными желаниями и страхами, если снова белкой в колесе пробежать марафон выматывающих кругов в пустотно-черном пространстве собственного сознания, возможно, получится стереть эту отвратительную, бессмысленную улыбку. «Посмотри, Ё Соп, я здесь, тебе больше не нужно смотреть ни на что другое. Ну же, взгляни на меня». Че Ха неуверенно поднимает взгляд и пытается найти, достать — прям как раньше — чужой, уловить знакомую теплоту, с облегчением вздохнуть, заметив такую родную и привычную доброту; правда пытается, но в очередной раз сталкивается с железной стеной реального мира, гигантской преградой вставшей между его желаниями и действительностью. — Ты хочешь домой? — едва слышно шепчет Че Ха, не надеясь ни на ответ, ни даже на то, что его пустая, так поспешно и неаккуратно брошенная фраза достигнет чужих ушей. Возможно, если закрыть глаза, досчитать до десяти и мысленно вознести молитву всем гипотетически существующим богам, хотя бы один из них даже на малую долю секунды задумается над такой простой, по-детски наивной просьбой? «Ну же, Ё Соп, скажи хоть что-нибудь». «Я не хочу оставаться один». Возможно, ничего из этого не имело смысла с самого начала. — Давай просто останемся здесь вдвоем, ты и я, — едва слышно шепчет Ё Соп, и слабые нотки его голоса эхом отскакивают от стен, — хорошо? Я люблю тебя. Че Ха все еще пытается отыскать чужой взор, нащупать его в этой всепоглощающей черни. Все еще пытается и надеется, что, возможно, сейчас он и правда взглянет на него — прямо как когда-то давно. Надеется, но в глубине души прекрасно знает, что сейчас Ё Соп даже не смотрит на него и, уж тем более, не говорит с ним. И, возможно, не посмотрит уже никогда.