Часть 1
16 июня 2020 г. в 22:36
К вечеру становится совершенно нечем дышать. Пышущий жаром асфальт жжёт ступни в цветастых босоножках, пропаривает — в изношенных кедах, напоминая о том, что середина лета-таки не за горами. Подбирающаяся наматываемыми листками календаря и всё большей духотой да мерзкой влажностью, от которой всякие тщательно уложенные волосы завиваются в смешные полукудри.
Генриетта отсчитывает второе июля, а Блу Сарджент — последние минуты своей смены.
В «Нино» привычно шумно до лёгкой мигрени и кругов перед глазами. Блу больше задыхается в забитом людьми помещении, охлаждённым неустанно гудящими кондиционерами, нежели жаром, что вливается в лёгкие смолой, стоит ей выйти наружу.
Вечер приветствует её остывающей жаровней, дерущей горло жаждой, и белым «Мицубиси», припаркованным по диагонали — наглостью, что острее нарисованного на бочине известной всем красотки ножа.
Джозеф Кавински не разменивается на мелочи, вроде правил дорожного движения и аккуратной парковки.
Он сидит на лавке перед входом, раскинув длинные, увенчанные браслетами и узором голубоватых вен руки. Похожие браслеты Блу видела у Ронана и знает, что они, как и вся жизнь Кавински, украдены.
На скуластом лице красуются набившие оскомину очки в белой оправе. Чернота стёкол бликует, стоит Кавински запрокинуть голову — ленно, как разомлевшему дворовому коту.
Блу замирает в какой-то отвратительной нерешительности, сжимая пальцами лямку своей цветастой, сшитой из кусочков тканей сумку. Ей бы развернуться и уйти, но она почему-то подходит ближе, огибая завернувшую к дверям парочку. Они даже её не замечают, лишний раз напоминая Блу о тенях, с коими она, видимо, для всех сливается.
Голос её не подводит, звуча буднично-замороженно. Наверное, так бы звучал именно Ронан, если бы когда-нибудь поинтересовался чем-нибудь столь нелепым:
— Всё в порядке?
В голосе Ганси бы непременно сквозила озабоченность. Не большая, чем если бы вопрос касался поисков его личного Грааля.
Адам бы смолчал.
Ноа — незримо коснулся плеча.
Кавински медленно поднимает голову. Очки едва сползают с переносицы, позволяя напороться со всего размаху на его взгляд — неожиданно пронизывающий не привычной обдолбанностью. Или то было нарисовано воображением Блу и теми слухами, что передавались по городу и формировали окончательный образ?
Кавински чуть двигает головой, не прекращая смотреть.
Так акула приближается: играючи, едва виляя хвостом и взрезая воду плавниками. Блу видит их в кривом оскале; в татуировках на руках и длинных, беспокойных пальцах Кавински с цокающим металлом колец.
Конечно же, всё не в порядке. У Джозефа Кавински эта фраза должна быть вытатуирована на изнанке нижней губы да бегущей строкой в глазах. Наверное, потому он очки и носит. Погрязший за гранью, чтобы найти своё место в мире, который привык отторгать.
Блу осознаёт, что её понимание — гораздо глубже, чем мог бы вообразить кто-либо из её личной «команды мечты».
— Кому-то достаётся всё, а другому — лишь грёзы, не так ли, лап? — Кавински слова не тянет, а раздаёт пощёчинами. Блу — не Линч, чтобы её окучивать этими всеми мерзко-ласковыми словами.
И слава богу.
— Пожалуй, это можно счесть за утвердительный ответ, — она отфыркивается, всё ещё ощущая себе тенью, упавшей на него, загородившей солнце.
Но Кавински смотрит в упор. Оскал становится острее, демонстрируя выступающие, как у хищника, резцы.
— Присядь, девочка-не-из-снов.
Сказанное не должно вызывать дрожи, выбивать танцем на коже мурашки. Блу хочет ощутить долгожданную прохладу и записать свою реакцию на её счёт, но асфальт под ногами всё ещё раскалён, как и воздух.
Она садится на край скамейки, ощущая себя неправильным, неподходящим к новому платью куском ткани.
Пальцы невольно теребят край сумки, выискивая лезущие нитки. Блу было бы проще, если б она была менее старательной в некоторых моментах и куда более — разгильдяйкой в других.
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает она вдруг, удивившись самой себе, хотя, казалось бы, о чём им говорить — людям из разных миров? Блу слишком хорошо помнит горечь своей же обиды — тени на фоне её Воронят.
Ей нравится думать, что они её.
Ей нравится, что Кавински смотрит на неё.
— Зачем ты воруешь сновидения?
— Это весело.
— Это разрушает тот мир.
Кавински посмеивается. Не как шакал в представлениях Блу.
— Ещё веселее, — он подаётся вперёд, наваливаясь локтями на разведённые колени. Очки сползают ещё ниже, а чёрные всклолоченные пряди падают на лоб, лезут в глаза.
Блу смотрит на его выступающие под футболкой лопатки и вдруг ощущает, как дурное предчувствие сжимает ей горло.
— Знаешь, я бы не удивился, если бы он тебя приснил, — Кавински облизывает сухие, потрескавшиеся губы и лезет в карман за пачкой. Помятый красно-белый прямоугольник в его пальцах смотрится так же правильно, как коктейль Молотова; как ключи от белой «Мицубиси».
Блу не знает, что на это ответить.
— Потому что если бы этого не сделал он, то это был бы я, — он подмигивает ей, крутит сигарету в пальцах. Измельчённый в труху табак осыпается на асфальт.
Блу смотрит, уверенная, что он вот-вот воспламенится, как и она сама — от этих слов. Каких-то неправильно громких; неправильно важных.
Только для Кавински всё — одно лишь соревнование, особенно, если дело Ронана касается. Блу вновь себя ощущает тенью, замеченной лишь потому что у самого такой нет.
Она крепче сжимает челюсти, но не успевает высказать своё возмущение — хлёсткое, злое, уверенное, когда Кавински добавляет:
— Ты такая же, как я.
Блу замирает.
— Что? — и почти смеётся, хотя внутри царапает, впивается призрачная догадка.
Кавински вновь смотрит на неё. Всё ещё скалится. Или улыбается? Оттенков много, и Блу не успеть собрать всю коллекцию. Дурное предчувствие танцует когтями на плечах.
— Ты так же тянешь одеяло на себя, лап.
Блу сглатывает, отворачивается от нелепости фразы,
потому что
Кавински
вдруг нежданно-негаданно,
совершенно обескураживающе
её
видит.
— Я не поступила так, как ты. Не стала бы истощать то, что тебе не принадлежит.
Кавински смеётся под её злость, под проведённые им параллели.
Блу качает головой.
— Мир не в твоих снах, — и вдруг вырывает у него сигарету. Крошит в пальцах, зная, что руки точно провоняют. — Он здесь. Плывёт мимо тебя прямо сейчас.
— Отвратительное место.
— Какое есть.
Она поднимается на ноги, одёргивает сумку на плече. От асфальта всё так же расплывается жар, но иначе: волнами омывает носки ленивым, мягким теплом.
Вечерняя прохлада резко кусает Блу плечи, как и горькая правда: никто не хотел слышать Джозефа Кавински.
— Просыпайся, К, — произносит она и идёт прочь, ощущая его взгляд всей сутью.
Оклик ошпаривает спину:
— Ещё увидимся, девочка-не-из-снов!
Блу оглядывается. Кавински поправляет на переносице очки и поднимается на ноги. Движение рваное, ломаное, резкое, как и он сам.
Она закусывает губу.
— Да, — отвечает тихо и отворачивается. — Скоро увидимся.
Генриетта отсчитывает второе июля.