Семья.

– Ты дашь мне поиграть на своей гитаре? – В голосе Глэма сквозила неуверенность. Чес никогда не разрешал трогать свою гитару. Да и остальные ребята из их группы трепетно относились к своим инструментам. – Лучше. – Ди заговорщицки улыбнулся. – Я дам тебе поиграть на твоей гитаре. – Ты уверен, что это хорошая идея, Ди? – А почему нет? – Папа ведь даже смотреть на них запрещает. «О Боже, я ещё хуже, чем Чес». – Верно, но самому себе-то он не запретит. Прежде чем подняться в кабинет, Ди заводит озадаченного Глэма в ванную комнату, молча протягивает ему коробку. Несколько мгновений они так и стоят друг перед другом. После Глэм тихо благодарит Ди. Когда подросток уходит, взгляд грустных голубых глаз прожигает ему спину. Но он не оборачивается. Раны на запястье затянулись, покрылись неприятной коркой запёкшейся крови. Помыв руки, Глэм снова заматывает запястье. Бинт слепит белизной. В этом нет смысла, но ему не хочется оголять руку. Глэм поднимается на второй этаж, подходит к братьям, которые резко замолкают, видя его. Они замирают в дверях кабинета (всё-таки то, что они собирались сделать, было прямым нарушением запрета). Отбросив сомнения, Ди отворяет дверь и проходит внутрь помещения. Хэви идёт следом, внимательно осматриваясь по сторонам. «Если папа узнает…» Глэм заходит последним и у него перехватывает дыхание, когда Ди включает свет. – Впечатляет, да? Глэм принялся активно кивать головой. Во рту пересохло и он не мог выдавить из себя ничего связного. Парень принялся внимательно рассматривать награды и гитары. Особенно гитары. Множество гитар. Его собственных. Не краденых. – Так, и какую гитару тебе лучше дать? – Ди задумчиво потёр подбородок. – А хотя знаешь, выбирай сам. Они ведь твои. «Мои». Ещё раз осмотрев комнату, Глэм подошёл к стене и взял одну из гитар. Ди подметил, что это была та самая, на которой отец показывал ему, как играть. «Его любимая или что?» – слегка раздражённо подумал подросток. Глэм неуверенно посмотрел на них, сел на ближайший стул, выдохнул, провел по струнам, слегка подкрутил колки. Сердце громко стучало, пальцы подрагивали от нетерпения. И он начал играть, вздохнув перед этим так, будто собирался прыгнуть в воду. Музыка захватила его, всё остальное перестало иметь хоть какое-то значение. Глэм забыл про внимательные взгляды братьев, забыл о том, где (и даже, когда) он находится. Ведь всё потеряло свой смысл. Всё – кроме музыки. Весь мир сузился до этого момента. Только он и гитара. Свобода. Музыка. Ди и Хэви во все глаза смотрели на него. На горящий взгляд, лицо полное счастья и наслаждения. Такое настоящее. Прекрасное. Смотрели, как уверенно двигались его пальцы, как голова качалась в так мелодии, как от резких движений растрепались волосы. Хэви, кажется, даже не дышал, глядя на его игру. На его лицо. Неожиданно для себя он понял, что тоже хочет играть. Нестерпимо захотелось почувствовать то, что ощущал сейчас Глэм, который, взяв в руки гитару, стал совсем другим человеком. Ди вспомнил их разговор в ванной. – Как ты справлялся с этим? – Музыка, Чес и снова музыка. – Глэм грустно улыбнулся, глаза его странно заблестели. Подросток поспешил покинуть помещение. И сейчас Ди понял, как сильно они отличались: для его отца музыка была всем, для него же она правда была лишь прихотью, мимолётным желанием. И пусть он не собирался заниматься музыкой профессионально. Не собирался становиться кем-то вроде Кирка Хэмметта или Джими Хендрикса. Ведь дело не только в том, как ты играешь, но и в том, почему. И его мотивация была далеко не самой достойной. Ди отстранённо наблюдал за тем, как Хэви с восторгом что-то говорит Глэму. Он слышал слова, но совершенно не мог понять их. Думал. А Глэм внимательно слушал мальчика, отвечал на вопросы: скромно, даже смущённо, так, будто это не он сейчас вытворял нечто восхитительное. Было жаль, что они не запечатлели лицо отца в момент игры. Смотря на брата, который продолжал крутиться вокруг Глэма, Ди почувствовал тоску. Парни полностью ушли в разговор о музыке и блондин незаметно выскользнул из комнаты. Он пришёл в свою комнату, увидел одиноко лежащую гитару. Чертыхнулся, собирался выйти в коридор, но наткнулся на Глэма. – Что случилось? Захотелось огрызнуться, но глаза визави светились искренним беспокойством. «Не замечал этого за папой». Тогда Ди решил молча уйти. Ему не дали сбежать, крепко схватили за запястье, удерживая на месте. – Думаю, теперь моя очередь. «И моя, да?» Ди попытался вырваться, но быстро сдался. Он и не сопротивлялся всерьёз. «В этом нет смысла. Он же ничего не знает. Хотя, может, это и к лучшему». Парни зашли в комнату, уселись на кровать. – Так? – Я… – Это было сложнее, чем он думал. – Совершенно не умею играть. На него уставились в недоумении. Ди зажмурился. – Хэви отлично играет на гитаре, а я – нет. – И? «Чё?». Раздражение накатило новой волной, подобно цунами сметая на своём пути остатки его самообладания. – Я не могу играть, чёрт возьми! Я полная бездарность! Глэм продолжал смотреть на него с удивлением. – Ты хочешь играть, но у тебя не получается. – Нет. – Не хочешь? – Мне нужно. – Зачем же? – Глэм вдруг почувствовал, как засосало под ложечкой. Неужели, это он заставляет Ди? – Я хочу доказать, что не хуже Хэви! Разве не понятно!? «Что?» От разом навалившегося облегчения Глэм чуть не засмеялся вслух. Он мягко пожал руку Ди. – Но ты не хуже Хэви. Я знаю тебя не так долго, но я вижу, что ты умный и способный. – Он облизнул губу и посмотрел ему в глаза. – Ты не хуже Хэви. Конечно, нет. – Ты любишь меня? Вопрос прозвучал растерянно, но Глэм был уверен (прямо как Хэви, когда отвечал на его вопрос о Виктории, так будто это была самая очевидная вещь на всём белом свете). – Конечно. Как можно тебя не любить? Ди чувствовал, что кончики его ушей начали полыхать. Это было глупо и совершенно по-детски. Какое-то время они сидели молча. – Может, тебе стоит заняться чем-то другим? – Подумав, Глэм добавил. – В детстве Лидия очень любила рисовать, но отец не слишком сильно ценил это направление в искусстве. Когда я был дома, заметил у неё картины, видимо, она так и не утратила своей симпатии. Не хочешь попробовать? – Что? Но я никогда не занимался… – Просто попробуй. Никто не ждёт, что ты станешь кем-то вроде Леонардо Да Винчи или Карла Брюллова. И ушёл, оставив его одного. В тишине комнаты раздался несколько истеричный смешок. Дни текли медленно. Погода испортилась, на улице постоянно моросил редкий противный дождь. Буйные краски подступающей осени потускнели, перестали радовать глаз. Ребята сидели дома: Глэм учил Хэви играть на гитаре, иногда к ним присоединялся Ди. Смотрел. И слушал. Тему обучения они больше не поднимали. Гордость продолжала брыкаться и плясать, как своевольная кобыла. Нередко Ди вскакивал на середине занятия, уходил, не проронив ни слова. Глэм и Хэви тоже молчали, по крайней мере, при нём. Подросток упрямился какое-то время, но всё же решил последовать совету отца. Ди убрал со стола всё лишнее, достал бумагу и совсем новенький карандаш. И не смог нарисовать ни чёрточки. Смотрел на белоснежный лист, брал в руки карандаш, вертел его. Мысли тоже бешено вращались в его голове, он не мог сосредоточиться. Хэви смеялся: весело, до слёз, выступивших на сияющих зелёных глазах. Глэм улыбался скромно, ресницы его трепетали. Громко хлопнувшая дверь разрушила их идиллию, вздрогнув, младший резко ударил по струнам, обрывая мелодию. – В последнее время у Ди совершенно нет настроения. – Подавленно произнёс Хэви. Глэм посмотрел в окно. – Это всё дождь. – Конечно. Дождь. – Не переживай, Хэви. Когда-нибудь мы снова увидим солнце. Ди понимал, что ведёт себя по-детски, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел. Он вновь садится за стол, достаёт бумагу, громко хлопая шкафчиками. Берёт карандаш и просто водит им по бумаге. Зло. Резко. Линии выходят яркими, жирными. Ди чувствует, как эмоции притупляются, но когда видит среди хаоса неясных линий насмешливые глаза, рвёт бумагу. Виктории не нравится сидеть дома: ей не хватает скорости, движения. Самой жизни. В такой обстановке, мыслей, как и всячески раздражающих насекомых, становится больше. И они совершенно не дают покоя, всё жужжат и жужжат где-то на периферии сознания. Женщина нервничает, злится. В какой-то момент понимает, что больше не может: берёт телефон и набирает номер Глэма. Её Глэм ожидаемо не отвечает. Становится только хуже. Она думает позвонить Чесу, но быстро выкидывает мысль из головы. Хрен она до него дозвонится. Это же Чес. Погода становится хуже, дождь льёт непрерывной стеной. Парням не везёт застать её в особенно дурной момент: Вики громко ругалась по телефону с Анной. – Нечем заняться?! Живо все трое на чердак! Будете наводить порядок! В своём гневе Виктория напоминала Валькирию, несущую справедливую (или не очень) кару своим обидчикам. Она была прекрасна, но Глэму определённо не нравилось ощущать её гнев на себе. Лампочка тускло освещала чердачное помещение: несколько громоздких шкафов, старый стол и коробки. Множество коробок. Дождь громко стучал по крыше, из окна невозможно было ничего рассмотреть – настолько плотной была водная стена. Ди скривился, оценив всю степень паршивости ситуации. Хэви больше рассматривал найденные в коробках вещи, чем убирался, заставляя брата недовольно ворчать. Больше, чем обычно. Ди работал быстро, перекладывал пыльные ящики, протирал пыль. Он знал, Виктория не ждёт, что они станут перебирать вещи и избавляться от хлама, который копился здесь годами. Хэви принялся громко чертыхаться, вляпавшись в паутину. Паук ловко выполз из турки с отсутствующим донышком, быстро задвигал лапками по стенке коробке. Рыжеволосый поспешно отставил её подальше. Глэм, протирающий шкаф, пронзительно взвизгнул: из стоящей наверху коробки, на него обрушилась целая лавина яркой новогодней мишуры, шариков и прочих безделушек. Ди с интересом наблюдал за тем, как парень выпутывается из блестящих лент, ловко уцепившихся за его волосы и одежду. Кашляя из-за летающей в воздухе пыли, Глэм постарался собрать всё обратно и принялся рассматривать внутренние убранства старинного шкафа. Полки ломились от множества книг: толстых и тонких. Он провел рукой по истёршимся корешкам: Цветаева, Гёте, Гюго, Толстого… Пожалуй, объединяло их лишь то, что все они были старыми и пыльными. Когда Виктория была не в духе, она ругалась, если была зла – в дело шли кулаки, но когда мама заставляла Ди убираться на чердаке, он знал – она в бешенстве. Не то, чтобы чердак был таким уж отвратительным местом, просто сама Вики терпеть его не могла. Ей не нравилось возиться во всей этой пыли, смотреть на старые вещи (на те, от которых рука не поднимается избавиться) и вспоминать. Воспоминания, покрытые пылью, никому не нужные, но и не забытые. Вроде как. Поэтому Ди никогда всерьёз не убирался на чердаке. Просто передвигал коробки с места на место, иногда протирал пыль (дело это было совершенно бесполезное) и думал. Погружался в себя, рефлексировал. Так задумавшись, однажды он уронил на пол несколько книг из шкафа. Тихо бормоча, что-то явно не лестное, Ди принялся расставлять их обратно на полки, но остановился, заметив в одной из книг кончик пожелтевшей бумаги. Александр Пушкин, «Сказки». Внутри оказалась потрёпанная на вид фотография, с которой на него смотрел, разодетый в классический дорогой костюм парень. Глэм удивлённо рассматривал найденную им фотографию: хрупкая женщина в чёрных одеждах и он, образца трёхлетней (тридцати трёхлетней?) давности. Кусок фото был оторван и он не мог рассмотреть лица матери, парень почувствовал, как сдавило грудь. Неужели у него даже воспоминаний не осталось? Глэм попытался взять себя в руки, но как назло в голове снова всплыла мысль: «Интересно, как она умерла?» Глэм спал беспокойно. Просыпался от завывания ветра за окном и дроби дождя по стеклу. Ди спал, тихо посапывая, и совершенно не беспокоился о непогоде. Так на утро Глэм был особенно угрюм и молчалив. Братья старались не давить на него, а Виктория бросала на блондина нечитаемые взгляды. Тишину, стоявшую за завтраком, прервала раздражающая трель дверного звонка. – Как же раздражает. Лидия сидела в гостиной и пила чай. Голова нещадно раскалывалась, она со злостью смотрела в окно – на плотную стену дождя. Тяжело вздохнув, женщина помассировала виски. На фоне ударов капель играл Бах. Лидия чувствовала неясную тревогу. Захотелось позвонить брату, но, вспоминая племянников, она думала, что это ни к чему. В отдаление громыхнул гром, Лидия кинула подушку в проигрыватель. Женщина взяла в руки чашку, задумалась, вслушиваясь в монотонный шум дождя. Как жаль, что его нельзя было выключить так же просто, как Баха. Неожиданно зазвонил телефон, она вздрогнула: фарфор мягко зазвенел и в этом звоне Лидии отчётливо послышался глумливый смех. Громко ругаясь, она поспешила к телефону. Кто бы ты ни был, будь проклят! Это была чашка из её любимого сервиза. Голос брата несколько укротил её гнев. Подросток говорил прерывисто, на фоне снова зазвучал гром. – Ты что плачешь? Себастьян? – Нет! И не называй меня так. Прозвучало жалко, она мягко с ним согласилась. – Хорошо. Я приеду завтра утром. Виктория встретила Лидию, Глэм неловко говорил с Ди и Хэви. – Я ненадолго. – Но куда ты? Хэви волновался, отпускать Глэма не хотелось. Дверь за ними захлопнулась, Лидия повела его в сторону ожидающей их машины. Погода на улице стояла отменная: солнце мягко освещало землю, трава серебрилась, ловя солнечные лучи дождевыми каплями. Небо было чистым и светлым. Дышалось легко, воздух был наполнен утреней свежестью, мокрой землей и легкой прохладой. Глэм поправил пиджак, пожалел, что отказался от предложенной теплой кофты. Лидия, как всегда спокойная, вышагивала рядом. Она не расспрашивала брата о его просьбе. Она и без того знала, что услышит в ответ. И что не услышит. – Серьёзно, Лидия? Такси? – Имеешь что-то против? Она высокомерно взглянула на него, тряхнула волосами и нагло усмехнулась. Он улыбнулся в ответ. Всю дорогу таксист пытался вывести их на разговор, но они упорно молчали. Пока Лидия расплачивалась, Глэм в нерешительности замер у небольшого металлического забора, декорированного железными гроздьями винограда: крупные листья в большинстве своем покрылись ржавчиной, с тонких усиков капала вода. Женщина мягко взяла его чуть выше локтя, потянула за собой по узкой дорожке, выстланной крупными плитами. Мимо могил. Солнце освещало надгробья: старые и новые, сделанные из мрамора и гранита. Парень заметил несколько деревянных крестов. Кругом растут цветы, уже не такие яркие – их жизненный цикл тоже подходит к своему концу. На некоторых могилах лежат совсем свежие букеты, на других совсем иссохшие. Лишь венкам с искусственными цветами было всё равно. Пока они шли, Глэм заметил ещё несколько людей. Солнце продолжало ярко освещать землю. Когда Лидия остановилась, он чуть не упал. Под плотно сплетёнными ветвями клёнов и осины стояли две чёрные могильные плиты. От остальных их отделял ещё один небольшой заборчик. На нем можно было разглядеть ангелов расправивших свои огромные, ещё не покрытые коррозией крылья и руки, сложившие в молитвенном жесте. Лидия подтолкнула его вперёд, а сама удалилась. В какой-то степени Глэм был ей благодарен, но оставаться здесь одному было странно. И страшно. Он неуверенно приблизился, прочитал надписи. И ещё раз, второй, третий. На могиле его матери лежали белые лилии. Он так и не спросил, как она умерла, но судя по дате, последние несколько лет своей жизни отец коротал без неё. Любила ли она его? Глэм почувствовал тоску, понимая, что не может ответить на этот вопрос. Блондин поднял взгляд на небо: голубое, без единого облачка. Вспомнилось перекошенное яростью лицо отца, когда он решил уйти из дому, а потом портрет, найденный в одной из комнат поместья. На нем его отец уже был стар: среди золотистых волос проглядывались паутинки седины, морщины на лице были глубокими и резкими, лишь глаза остались такими же голубыми и холодными. Глэм также холодно взглянул на могилу. – Я сделал правильный выбор. – «Господи Иисусе Христе, вознеси к Отцу озлобленную миром и тобой спасенную душу». – Последнее слово явно было не за тобой, отец. Он постарался произнести это ровно, но не смог сдержать насмешки. Обида душила, злость застила глаза, только вот почему-то эта злость горячо текла по его щекам. Парень снова пробежался глазами по короткой эпитафии на могиле матери: надпись плыла, но, к сожалению, он всё ещё мог разобрать строки: «Небеса… Манят и ждут меня. Верная жена и любящая мать своему ребёнку». Глэм упал на колени и тихо зарыдал. Не смотря на то, что он не особо присматривался к дороге, выбраться с кладбища удалось довольно быстро. И какого же было его удивление, когда вместо сестры и такси он заметил Викторию, спокойно стоящую рядом со своим байком. На его удивлённый взгляд женщина, как-то неохотно проворчала. – Лидия просила тебя забрать. – Она выпустила дым, снова затянула. – Паршиво выглядишь. – Всё… – Только не начинай. – Вики выкинула окурок в лужу, подала Глэму шлем. – Не надо мне врать. Если не хочешь говорить об этом – заткнись. «Всё в порядке», – промямлила она, явно изображая его, – Так не выглядит. Стоило ему усесться, как Виктория резко дала газу, заставляя Глэма в ужасе уцепится за свои бока. Ветер обдувал их со всех сторон. От скорости дух захватывало. Казалось, они сами стали ветром. Подросток разжал пальцы, немного отстранился от Виктории, чувствуя, как от подступившего адреналина кровь набатом стучит в ушах. Они обгоняли машины, Вики ехала уверенно, также наслаждаясь движением. Самой жизнью. Глэм не знал, куда они ехали и как долго длился их путь. Вся дорога превратился в один нечёткий образ: эйфорию и ветер, шум мотора. Когда они остановились, он заметил странный знак. Виктория пошла к скамейке, уселась на неё. Глэм поспешил присоединиться, принялся рассматривать женщину: рыжая коса растрепалась, глаза блестели, как трава после дождя. Вики смотрела на горизонт, и парень подумал, что закат в этом месте должен быть потрясающим, горящим багрянцем и светящимися золотистыми лучами заходящего солнца. Танцующим в буйстве рыжих красок, но сейчас солнце было высоко в небе и совершенно не думало спускаться к западу. – Тебе нравится это место? Скамья, пыльная дорога — ничего особенного. Вот, что хочет ответить женщина, но вспоминает, как проводила здесь время со своим Глэмом. И серьёзно отвечает. – Да. Смотрит на него, а он, чёртов песий сын, улыбается прямо как её Глэм. Её Глэм почти всегда улыбался, но были у него и особые улыбки: нежные и такие очаровательные. И все для неё. Она глубоко дышит, стараясь успокоиться. – Ни черта не в порядке? – Ага, но я лучше заткнусь. Парень тоже молчит. Они сидят так какое-то время, а Глэм продолжает думать о буйстве красок и рыжих волосах. Думает о танце и музыке. – Хочешь, я сыграю тебе на скрипке? И испугано замирает, понимая, какую херню сболтнул, но неожиданно для него Виктория соглашается. – Только вот, она у тебя имеется? Он теряется, а потом вспоминает, что оставил скрипку у себя в комнате. – Отвези меня к Лидии. «Не домой. Ведь это больше не мой дом», – думает он, когда они с Викторией снова резво летят по городу. Когда Лидия видит брата на пороге, чувствует острый укол вины. Женщина совершенно не хотела видеть реакцию брата на могилы родителей. Ей было страшно и она сбежала. Но, кажется, Глэм пришёл не затем, чтобы предъявить её свои обвинения (которые были бы абсолютно справедливы). Парень лишь торопливо бормочет что-то о скрипке, а она кивает ему и прежде, чем успевает она опомниться, блондин уже скрывается на лестнице. Лидия с Викторией неловко мнутся в коридоре: последняя делает вид, что жутко заинтересовалась висящей на стене картиной с медвежатами. Медвежата явно успели надоесть Виктории, она начала неловко расхаживать по коридору. Лидия почувствовала беспокойство. – Пойду проверить его. Женщина быстро поднимается наверх, зовет брата – тишина. Ненадолго замирает, прежде чем резко распахнуть дверь. Но комната пуста. В ней лишь неприятный запах затхлого воздуха и старины, вещи покрытые пылью и ветхими покрывалами, никому не нужные. Прямо как… Дышать стало труднее. Лидия почувствовала невероятную тоску: она больше не увидит своего брата таким. Никогда. Она привалилась к дверному косяку, тихо взвыла. «Я уже скучаю, чёрт тебе подери. Если бы я была с ним. Если бы поддержала его. Хоть один чёртов раз». Слёз не было. Снизу послышали крики, Виктория поднялась по лестнице. Хоть её брат и исчез, как мираж, он был реален. Иначе, как его жена оказалась в её доме, верно? Виктория ворчит, но замирает, когда видит Лидию: ссутуленные плечи, опущенная голова и крепко стиснутые кулаки. И Вики понимает. Достаёт телефон, звонит и… – Ничего. Нихрена. На что она только рассчитывала. Виктория злится. Она расстроена и ей хочется чего-то безрассудного. – Хочешь к нам? – Что? – Ужин. Грустные голубые глаза встречаются с яростно горящими зелёными. Блондинка криво улыбается, она чувствует то же самое. – Могу я позвать ещё кое-кого? – Да. Приезжай вечером. Ди и Хэви потрясены. И даже не ясно, чем больше: очередным исчезновением отца или тем, что к ним на ужин придёт тётушка. Братья пытаются расспросить Вики, но она упорно молчит. В итоге они всё равно помогают ей (не то чтобы у них был выбор) подготовить всё к вечеру. It's a kind of magic… На Лидии юбка чуть выше колен и голубой свитер, отлично подчёркивающий глаза. Её спутник — приятный на вид мужчина, одетый в обычные джинсы и фланелевую рубашку. Виктория быстро находит с ним общий язык, они громко хохочут. Лидия и Ди обмениваются колкостями, но в них нет злости. A kind of magic… Они едят рыбу, слушают музыку и разговаривают ни о чём. Никто не упоминает Глэма. Только Карл единожды порывает спросить что-то о Густаве, но Лидия прерывает его. Неожиданно хлопает входная дверь. – Я дома! Всё замолкают, Карл резко обрывает смех, видя, как посерьёзнели лица остальных. A little bit of magic… Give it to me. В коридоре что-то падает, слышится неловкий смех Чеса. Глэм заходит на кухню, улыбка сползает с его лица. Чеснок выглядывает из-за его плеча, посвистывает. Неловкую тишину разбивает вопль Хэви. Мальчик кинулся к отцу, Глэм покачнулся, неловко похлопал его по спине. – А что пр… Его прерывает «заботливый» подзатыльник от Виктории, и прежде, чем мужчина успевает возмутиться, она целует его. Ди прикрывает глаза Хэви, а Карл прикрывает глаза ему. Подросток незамедлительно начинает возмущаться. Лидия сморит на растерянного, смущенного (но явно довольного) Глэма и понимает, что он всё ещё остаётся её младшим братом. Не смотря ни на что. Когда Вики отходит, она обнимает его. Он не обнимает её в ответ. Лидия быстро отстраняется, но успевает заметить в его глазах знакомый блеск. После они все вместе садятся за стол, Ди осторожно выспрашивает отца о том, где они были. Глэм отвечает, в его фразах нет ничего необычного: концерты, поездки, рыбалка. Вечер проходит тепло. И чертовски уютно. Провожая Лидию, Карла и Чеса, Глэм мягко улыбается, жмет руки. На душе спокойно, хоть Вики и дети ведут себя несколько странно. Перед сном он заглядывает в комнату Ди. Парень сидел за столом и что-то старательно чёркал. Глэм тихо подошёл, взглянул через плечо. Заметив его, Ди вздрогнул, попытался прикрыть лист руками, но было поздно. – У тебя хорошо получается. Ди неуверенно смотрит на отца, а потом крепко его обнимает. Глэм растрёпывает его волосы, улыбается своей обычной натянутой улыбкой, но Ди смотрит ему в глаза. Глаза, которые светятся теплом. Они желают друг другу спокойной ночи, а когда за отцом закрывается дверь, Ди широко улыбается. А потом убирает рисунок, на котором изображены самые дорогие люди в его жизни. Его семья.