Медовый спас

      Медовый спас. Так назовут этот день нынешние младенцы, будущие мужи, когда чаще их будут звать дедами, чем отцами, а внуков сватать будет еще рано. Невыносимо жаркий день, «бездожный», который не застанут уже следующим летом, ведь то придет поздно, а уйдет рано.       В Белоозере сегодня особенно шумно: в город прибыла шведская принцесса — невеста младшего князя. Топятся печи, топятся бани, сливаются в какофонию бабские крики, мужицкая ругань, звон упряжек, смех дружины и конюхов свист. Из открытых ставен тянутся дразнящие запахи праздничных яств. Во дворе суета. Носится с приданным, одеждами и мелкими шкатулками бабье. Сундуки же таскают бравые молодцы из дружины: кто лихо закинув груз на одно плечо, кто взяв себе пару в помощь.       В хоромах душно. Пусть и открыты настежь двери, и гуляет сквозняк меж клетьми, рубаха все равно липнет к горячему телу. Половицы мягко прогибаются и чуть скрипят от торопливых шагов, но звук теряется в общем шуме, да никто и не слушает. Все заняты настолько, что не замечают ни хмурого лица, ни растрепавшихся волос, проскользнувших мимо и исчезнувших в дверях гридницы.       В такой суматохе выбраться в посад было несложно. Высокий юноша с красивыми, цвета темного каштана волосами, схваченными незатейлевым шнурком, сутулился и, несмотря на страшный зной, кутался в простой холщовый плащ. Он стащил его по дороге, когда в спешке поручал Лихославу — близкому своему другу — одно из бесчисленных дел, которые оставил в хоромах. Благо тот рад был как помочь товарищу, так и занять свое время. Юноша же миновал кузнечный квартал, ловко подкинул увесистую гривну конюхову сыну, кто в миг забылся и уставился на серебряный брус, и, не дожидаясь реакции, вскочил в седло серой в яблоках лошади.       Горячий воздух обдавал слишком светлую кожу лица, лучи закатного солнца искрились в таких же светлых глазах. Через четверть часа в галопе лошадь перешла сначала на рысь, а позже, у самого леса, на шаг. Юноша спешился, перекинул поводья через неровную ветвь и вышел на тропу. Дорожка вела вниз по покатому склону, к реке. До каменистого берега солнце уже не доставало.       Первым с плеч слетел серый пыльный плащ, следом упала малиновая рубаха с золочеными манжетами и того же узора пояс, на сафьяновые сапоги упали штаны из легкого шелка. Юноша стянул с волос шнурок и, наспех свернув узелок с одеждой, спрятал его под крупным камнем.       Дневной зной сменился вечерней духотой, и ничто так не радовало, как объятья прохладной реки. Дно было мягким: где-то покрытое илом, где-то переходящим в глину, вода — почти стоячая, течение спокойное, плавное. Редкие всплески перекликались с шелестом крон. Безымянная птица выводила звонкую трель, пока резко не замолчала.       Если бы не характерно громкий треск хвойного опада, можно было подумать, что то был зверь. Однако появившаяся на берегу фигура подтвердила догадки опытного охотника. Удивительно светлые глаза из-под темных бровей встретили распахнутые, то ли в испуге, то ли в удивлении, зеленые глаза, под которыми — на девичьих щеках — рдел румянец.       — ...Ингирид!       Кричали далеко, слов почти не разобрать. Незнакомка дернулась и, пригнувшись, упала на колени. Из-под простого черного платья виднелись искусно стеганные сапожки, покрытые пылью.       — Ингирид.       Прозвучал тенор со стороны воды. Ингирид резко повернулась: ее длинные светлые волосы на мгновенье взбушевались и опали на тонкие плечи.       — Зла мне желаешь?       Ее зеленые глаза, чересчур блестящие, с вызовом смотрели на юношу. К слову, не без былого стеснения: тот все еще во всей своей юношеской красе возвышался над водой.       — От чего бежишь?       Двинулся к берегу. Ожидал, что спугнет. Однако блондинка, казалось, подалась навстречу.       — От судьбы своей.       — Что воду в решете таскать, — он усмехнулся.       — Смеешься? — ее голос дрогнул. — Считаешь глупой? Сам поди даже грамоты не знаешь!       «Промолчал. Его не задело? Или же сказать нечего на правду», — Ингирид хмурилась, однако румянец не спешил сходить. — «Хорош».       — Не пристало незамужней девице бегать от судьбы на реку к другому мужчине, — глаза его с каждым словом хитрее щурились. — Не пристало и задерживать взгляд свой, коли другой мужчина — не ее.       — Не ее… — повторила шепотом. — Не мой!       И, будто опомнившись, Ингирид из взрослой и храброй сделалась той, кем была, пока бежала сюда: юной и обиженной. И понятна стала причина блестящих глаз. Тонкие маленькие пальцы сжались в кулачок, смяв мешковатую ткань, на которую падали искорки слез.       — Не люблю… — слышалось сквозь всхлипы. — Не хочу!.. Сдеслав — мой!.. Не люблю-ю-ю…       И только юноша опомнился в своей растерянности, как снова послышались крики из чащи. Только в этот раз блондинка не услышала.       — ...на другой ж-ж-женился! М-о-о-о-й! А тот — чуж-о-о-о-й! Не люблю-ю-ю-ю… Отпусти!       — Тебя же ищут! Не слышишь? Делать что будешь? — он держал ее за плечо и тянул вниз.       — Не хочу! Тебе-то что? Смеешься же! Не крикнешь чего? Сам сбежал? Найдут меня — найдут тебя! Посмеешься надо мной!       — Сама же говорила, что бежишь! Так чего передумала? Чего бороться перестала? Судьбу приняла? А ревешь тогда что? Глупая!       — Ингирид!       Совсем близко кричали. Сумерки лишь обостряли звуки. Ингирид вдруг напряглась, вцепилась в держащую ее руку и застыла.       — Убьюсь.       Уже не так ярко блестели зеленые глаза, не так твердо звучал голос.       — Некуда больше деться от этой треклятой судьбы... Убьюсь.       Заржал поблизости конь, заиграли бликами огни меж листьями, расплескалась вода по камням близ берега. И заметались светлые глаза в беспокойстве, цепляясь за едва видимое движенье у деревьев, и сжали прохладную влажную кожу маленькие тонкие пальчики, держась за сильное плечо, а по румяным девичьим щекам предательски стекали горячие слезы.       — Не хотела ведь, скажи? Пока сюда бежала, не хотела? Боролась?       — Боролась.       — Чего ж передумала?       — Испугалась.       — И что ж тебя ждет-то там, что страшнее смерти?       Ингирид сглотнула, уткнулась курносым носиком в и без того мокрый рукав, глаза потупила и задумалась: что же ее там ждет?

***

      Разливалась песня звонкая и веселая по кругу гридницы, скрипели лавки под бесчисленными достопочтенными гостями Белоозера, перешептывалось бабье, что было не занято.       И шептать было о чем: справляли свадьбу младшего князя. Дорогого племянника, коего принял дядя как родного сына, спасши сироту от статуса изгоя, венчали на шведской принцессе. А слухи ходили, кои всегда ходить будут пред такими событиями, что за нее сватался сам Сдеслав — первый новгородский жених, младший брат знаменитого Изяслава и главный красавец среди князей. И если бы не мода новая, да не погодка родственница, кто знает, как сложилась бы судьба. Ныне же известно лишь, что женился Сдеслав на двоюродной сестре нашего князя - Хионии, и выгодней брака сыскать было сложно.       С ноги на ногу переминались мальчишки, держащие тафту красную меж брачующимися. Не веселили их уже ни рубашки богато украшенные, ни ответственность возложенная. На двоих у них было два желания: ладошки вспотевшие вытереть да в сани запрыгнуть, чтобы до храма прокатиться.       Сваха же по обычаю плела косы принцессе, княгиней зовущейся, и надевала той богато расшитую корону с нитями, полными жемчуга. Тихонько позвякивали друг о друга камушки, свисая до самой груди, также усыпанной драгоценным жемчугом. Чесали и блестящие волосы юного князя, пока девушки на скамьях распевали песни, содержания разного и часто смущающего.       И шептались дальше языки бескостные, но не всегда по-злому. Были слухи излишне расхваливающие. Говорили, что князь кабана бьет стрелой с девяносто семи шагов, что поименно зовет он коня своего, меч и щит, а прикосновением правой руки излечивает гнойные язвы. Говорили, что княгиня светла и прекрасна, словно русалка-водяница, да только всем известно, что на смотринах невест часто сменяли другими, по краше, потому верили сказкам совсем уж молодые и глупые.       Только в церкви смолкли, в клятвы вслушиваясь да смотря на сплетенные руки брачующихся.       — Венчается раба божий Нежебуд рабе божьей Иоанне. Славою и честию венчаия.       И пили вино: поп пил за молодых, собравшиеся пили, жених с невестою — трижды. Бросал князь рюмку оземь и вместе с княгиней притаптывал, приговаривая:       — Так да падут под ноги наши и будут растоптаны все те, кто пожелает вызвать между нами вражду и ненависть.       Сыпался хмель, лен, а также добрые слова о счастье со всех сторон. Маленькие тонкие пальчики дрожали в теплой мягкой руке князя. Зеленые глаза же едва виднелись из опущенных ресниц.       Вернулись в хоромы шумно, с громкими песнями и похабными шутками. Гости спешили за стол, невеста — в сенник. Бабы торопились, хотя переживать было не о чем: постель готова, княгиня раздета, стол накрыт.       Одной Ингирид, а теперь Иоанна, оставалась недолго — в дверь постучали. И хоть в сеннике было тепло и душно, по обычаю накинула княгиня на сорочку меха. Подошла к двери, чтобы впервые увидеть лицо мужа своего. Открыла.       Знакомые светлые глаза из-под темных бровей встретили распахнутые, то ли в испуге, то ли в удивлении, зеленые глаза, под которыми — на девичьих щеках — рдел румянец.