Девочка-рассвет

Как минимум половина лета в моем детстве каждый год проходила в Комарово.Название, о котором я слышал раньше из мультика «Ну погоди», обрело плоть и кровь в лице небольшого домика, принадлежащего Союзу Писателей, куда нас, еще неоперившихися юнцов, заботливо брал с собой преподаватель по литератруре. До сих пор скучаю по нашим душевным диалогам. — Ну, Никита, ай молодец.Далеко пойдешь.Может даже когда-то тебя издадут, — заговорщицки говорил преподаватель, толкая меня в бок. На тот момент я был полон надежд на то, что действительно свяжу карьеру с литературой и стану выдающимся русским писателем, но не попсовым как Донцова или Вильмонт, а культовым, как Стругацкие или ироничным как Пелевин.Но пока мои опусы награждались лишь ворохом одинаковых дешево-печатных дипломов и одобрительным менторским взглядом учителя, который был за меня горд.Он говорил, что видит «что-то особенное» в моих рассказиках про животных, вдохновленных Котами Воителями или стихах о неразделенной любви, написанных под треки «Найти выход».Матушка относилась к моим потугам сквозь пальцы, конечно не вешала мои стихи на холодильник, но одобряла и на праздниках обязательно хвасталась тете Любе, что «мой Никитка будущий Толстой или Достоевский». Толстого конечно из меня не вышло.Я бросил писать, когда понял, что то все не так радужно просто, что оказывается нужны связи, нужен подтекст, а мои рассказы о животных никому кроме школьных учителей не будут интересны. Но в те года, когда я еще не был лишен богатого воображения и был полон надежд, эти поездки были для меня всем.Именно там я познакомился с многими интересными людьми, на которых можно смело навесить ярлык «творческие до мозга костей». С девочкой Машей из старшей группы, которая писала рассказы про холодильник под трипами от кислоты. С Ирой, которая писала трагично-зубодробящие стихи лесенкой, которая взяла псевдоним Маяковская. С Ефимом, который писал фэнтези о воре карманнике, которому пришлось спасать мир. Но особенность этих вечеров была в том, что не было никаких родителей .Никакого контроля. Мы могли смело, не прячась по гаражам, курить дешевые сигареты и пить водку «Пять озер». Учителю тоже было плевать, он был человек творческой натуры, а поэтому пил, готовил настойки на шишках и смородине и с щедрой руки угощал нас, но при условии, что мы никому и не скажем.Нам и не хотелось портить магию этого особенного места, и мы молчали. Поэтому, когда мы жарили шашлыки в крашенной в зеленый цвет беседке, то пили настойку из дешевых пластиковых стаканчиков из ближайшего магазина и говорили обо всем.О литературе, о жизни, об армии, не стесняясь в выражениях. Учитель поддерживал наши диалоги, но со стороны преподавательской мудрости снисходительно шутил. А вечера мы проводили веселые-пьяные на заливе, просто валялись на уже остывшем песке или курили на пирсе.Возвращаться в дом писателей не хотелось, хотелось продлить этот момент, закат цвета коньяка и наши пьяные бредни. Но в один из вечеров я заметно перепил.Перепил настолько, что Ирке и Машке пришлось вытягивать меня из ближайших кустов, которые я обязательно хотел обнять, и передать учителю, который был заметно обеспокоен моим состоянием. — В твое время я тоже таким пустоголовым был.Пил все что горит и вообще по барабану было, — он придерживал меня, заметно шатающегося, чтобы я не расквасил себе нос. — Но за старшими лучше не повторять, — прищурившись, сказал он. Кое-как дойдя до корпуса, спотыкаясь на каждой ступеньке, учитель довел меня в комнату.Я мешком плюхнулся на кровать, пока учитель мягко снимал с меня куртку. — Эх, Никитка, Никитка, неокрепший ты еще, — Учитель мягко гладил меня по голове, казалось с отеческой любовью, его руки мягко начали касаться моих обнаженных плеч. — Роман Алексеевич, промямлил я, а потом меня вырвало на кровать. Помню то, как очнулся уже ночью в узенькой койке с похмелья, на советской тумбочке стоял откуда-то принесенный стакан воды.События прошедших часов я помнил смутно, но не придал им значения, потому что оставшиеся дни в Комарово затмили мои тревоги. А потом учителя уволили.Без объяснения причины.Я строил догадки, что возможно кто-то настучал родителям об алкоголе и сигаретах.Всякое конечно бывает. Но недавно мне написала Маша, та Маша с холодильниками и кислотой, которая в нашем сухом диалоге поведала, что в то лето учитель до нее домогался. Не буду говорить про ком в горле или про состояние шока, когда физически хочется отмыться. Было скорее осознание, что где-то глубоко в душе я это подозревал.Была боль о том, что место, приносившее радость навсегда будет запятнано этим фактом. А больнее стало сегодня, когда Лиза выбрала именно это место, как конечную точку нашего путешествия.