Первый поцелуй

      Ром обжигает, сбивая дыхание и заставляя огнем вспыхнуть горло и пустой желудок. Вытирая горькие капли с губ, Эмма обернулась, глядя на мужчину. После сказанных Дэвидом слов, после произнесенного им тоста тот выглядел… смущенным? Это было непривычно и казалось странным ничуть не меньше, чем изменившиеся после вылазки отношения Дэвида и Крюка. Не то чтобы она не верила отцу, но все же было в его словах нечто, заставившее ее усомниться. Слова о том, что пират, рискуя собственной жизнью, спас его были чистой правдой, а вот то, что Потерянные мальчишки напали на них, заставляя отбиваться, оказалось ложью. Почему? Что заставило мужчин утаить от остальных часть правды? Теперь, оставшись наедине, она рискнула задать вопрос:       – Ты правда его спас?       Быстрый взгляд и встречный вопрос после короткого промедления:       – А ты удивлена?       Что-то мелькнуло в его глазах, но, прежде чем Эмма успела понять, что именно, мужчина снова отвернулся.       – Ну… – подбирая слова и пытаясь скрыть неловкость, Эмма протянула ему фляжку. – Вы с Дэвидом не совсем… как бы сказать… приятели.       – Это не значит, что я бы бросил твоего отца подыхать, – впервые за это время Крюк посмотрел на нее прямо, открыто и за колючей иронией слов она неожиданно увидела то, что он пытался спрятать.       Обида.       Боль.       Отчаяние.       Они плеснулись в глубокой синеве беззащитно обнаженных глаз так остро и ярко, что сердце защемило.       Он рисковал собой. Он мог погибнуть, спасая ее отца, совершенно чужого ему человека. И пусть он сделал это ради нее, в попытке сблизиться, но ведь сделал.       Не бросил.       Спас.       И это дорогого стоило.       – Спасибо, – глядя в его глаза, почти шепотом, предельно серьезно, вкладывая в короткое слово всю признательность.       И снова, как в их первом приключении на бобовом стебле случилось это – будто две одинокие израненные души потянулись друг к другу, ощутив единение, и, на миг соприкоснувшись, отпрянули, потрясенные и напуганные неожиданной сокровенностью момента.       Мужчина опускает голову, разрывая зрительный контакт и привычно прячась под маской обаятельного хулигана.       – Ну… – он смущенно потирает ухо, теребит свою серьгу-каплю, глядит на нее лукаво, исподлобья, и, кажется, она видит в его глазах искорки пляшущих бесенят. – Кое с кого причитается благодарность.       Эмма заворожено наблюдает за тем, как мужчина проводит кончиком пальца по линии челюсти, так выразительно подчеркнутой темной щетиной, как будто невзначай касается озорно изогнувшихся губ – невероятно притягательных губ – намекая, искушая. Противиться очарованию пирата невозможно и женщина невольно улыбается в ответ:       – Она и была в виде «спасибо».       – Ааа!.. – протягивает мужчина, улыбаясь широко, флиртуя, теперь совсем уже не скрываясь. – А не находишь, что маловато будет?       Выразительно приподняв брови, он неторопливо делает пару шагов вперед, сокращая и без того небольшое расстояние между ними; высокий, стройный, он движется с ленивой грацией дикого зверя.       Он действительно красив.       Потемневшие, точно море перед штормом, синие глаза неотвратимо затягивают ее, почти осязаемо ласкают обнаженные участки кожи, так медленно, так вызывающе, заставляя сердце биться сильнее, дыхание – сбиваться, а низ живота наполняться сладким тянущим жаром.       Эмма всегда гордилась тем, что могла ставить голос разума превыше эмоций. Но, дьявол…       Он так близко.       Он пахнет соленой свежестью моря, легкой терпкостью выделанной кожи и немного – потом; его растрепанные волосы от влаги чуть вьются у висков, и кончики пальцев точно щиплет от желания – потребности – его коснуться.       Слишком близко…       – Больше – не потянешь, – женщина смотрит в его глаза, легонько покачав головой. Надеясь, что он не заметит, как дрожат ее пальцы. Как бьется жилка на шее в такт бешено колотящемуся сердцу.       Держи себя в руках!       Это наполненный густым ароматом диковинных трав и цветов воздух Нетландии повинен в том, что дыхание сбивается. Это влажный жар джунглей виноват в том, что щеки заливает предательский румянец. Это алкоголь в крови толкает ее на то, чтобы ослабить извечный контроль над собой, поддаться искушению и нырнуть в него, точно в омут.       Кого ты пытаешься обмануть?       Сейчас она готова добровольно утонуть в бездонной синеве глаз пирата.       – А может это ты не потянешь? – Крюк насмешливо улыбается, выделяя интонацией «ты», дразнит, и в его глазах весь жар адского пламени. И…       Ей это нужно.       Сейчас.       Тонкие пальцы с неожиданной силой вцепились в воротник камзола, рывком притягивая мужчину к себе, а в следующее мгновение Эмма прижалась губами к его губам. Жадно. Сильно. Сладко.       И он пропал.       Без остатка.       С глухим стоном приоткрыл рот, углубляя поцелуй. Чувствуя, как ее рука скользит по затылку, привлекая к себе, как тонкие пальцы путаются в волосах, тянут, до дрожи, до мурашек.       Это не может быть правдой. Но это – правда. Реальность, что оглушает, бьет под дых коварнее, чем разбойник из-за угла.       Гибкое тело, прижимающееся к нему так тесно, так плотно. Узкие ладони, притягивающие его к себе, обжигающие даже сквозь одежду. Губы, послушные его губам, отвечающие, раскрывающиеся в ответ. Язык, скользнувший глубоко в рот, так жарко принимающий, так сладко дающий. Сбившееся дыхание, когда он забыл, как дышать, что вообще надо дышать. Рев крови в ушах, заглушающий шепот окружающих их джунглей.       Безумие.       Мужчина робко касается ее затылка, скользит рукой к шее, потом – увереннее – ниже, на талию, к полоске обнаженной кожи, заставляя прогнуться, жарко, взахлеб выдохнуть, смешивая дыхания, окончательно теряясь в чувствах.       И когда, казалось, мир вокруг должен был вспыхнуть, сгореть в бушующем в их крови пламени, не выдержав этой чистой первородной силы, она снова цепляется за воротник, прерывая поцелуй, бессильно прижимается лбом к его лбу, хватая ртом воздух.       Господи, Эмма...       – Это было…       Не хватало ни дыхания, ни слов, и мужчина снова мягко тянется к ее губам.       – Одноразово…       Его глаза распахиваются, успевая поймать устремленный на его губы взгляд.       Ошеломленный.       Почти испуганный.       Сияющий таким внутренним жаром, что он готов прямо сейчас вырвать из своей груди сердце и преподнести ей.       Оно все равно принадлежит ей.       Она отталкивает его так слабо, что он скорее угадывает, нежели чувствует это движение и сам покорно отстраняется.       Понимая, что попался окончательно.       Она уходит. Киллиан видит ее нетвердые шаги и сейчас он уверен, что это не просто уход, а побег.       – За мной не ходи, выжди пять минут, – ее голос звучит почти твердо, но тяжелое дыхание выдает ее с головой, и они оба это прекрасно понимают. – Хвороста вон набери, – первое пришедшее в голову наивное оправдание.       – Как скажешь, – откликается мужчина ей вслед.       Звук ее шагов стихает вдалеке, оставляя мужчину наедине с терзающими душу мыслями, растерянного, оглушенного безумным возбуждением. Киллиан подносит руку к губам, касаясь их кончиками пальцев, коротко выдыхает.       Надо успокоиться.       Но как?       Пусть ее недоверчивое «Ты правда его спас?» обжигает вспышкой острой боли, такой, что разрывает сердце, полосует душу на кровавые лоскуты, и он не уверен, что сможет когда-то к этой боли привыкнуть. Пусть клеймо пирата выжжено на нем куда как более глубоко и явно, чем он мог предположить, но сейчас ему плевать на это. Плевать на боль, что ненароком причинили ее слова, плевать на все и всех, потому что ее поцелуй доказал, что он ей небезразличен, как бы она не пыталась доказать обратное.       Да, он пират. Да, в его прошлом было много такого, чем он не мог гордиться. Пусть он глупец, раз успел размечтаться о том, что из ее голоса, из ее глаз словно по волшебству исчезнет это проклятое удивление, стоит ему поступить так, как должно, как велит кодекс чести.       Но он докажет ей. Докажет, что изменился, что стал прежним, а честь, благородство, верность для него не пустой звук.       Он завоюет ее.       А пока надо успокоиться. Надо вернуться к остальным, надо помочь найти и спасти Генри…       Только вот его тело не соглашается с разумом.       Он закрывает глаза, но все равно видит ее перед собой, любимую, безумно желанную, такую восхитительно сильную, такую невероятно слабую, потерянную, отгородившуюся даже от самых близких людей. И он понимает ее, как, наверное, не понимает никто другой, потому что он сам строил такую стену долгие-долгие годы.       Дьявол!       Он правда пытался успокоиться, унять тот бешеный жар, что заставлял сердце рваться из груди, кровь кипеть в жилах, а низ живота наливаться тяжелой пульсацией. Но как это сделать, когда он сам, когда весь мир стал ею? Воздух пропитан ее запахом, ее вкус он ощущал на языке, его губы пылали от прикосновения ее губ, его пальцы хранили гладкость ее кожи и шелк волос, его тело помнило то, как она прижималась к нему, цеплялась отчаянно, точно утопающий за соломинку.       Перестань!       Приди в себя, Джонс!       Тело пылало; пламя охватывало его изнутри, струилось по венам, сжигая все преграды, все мысли, выжигая кислород в легких, оставляя лишь сбившееся дыхание и пульсацию в ставших невероятно тесными штанах.       Что же ты делаешь со мной?..       Живот поджимался от случайных касаний, пальцы дрожали, распутывая завязки, а прикосновение к возбужденной плоти сорвало стон с искусанных губ.       Эмма!       Сжать, сначала легко, лишь обозначая давление и пытаясь не сорваться слишком рано, затем, привыкнув, немного крепче; судорожно выдохнуть, понимая что почти не дышал все это время. Двинуть неплотно сжатым кулаком от основания и по всей длине, растереть подушечкой пальца выступившую каплю смазки, снова сжать, чувствуя отдающуюся в ладонь пульсацию.       Как же я хочу тебя!       Еще одно движение рукой – и толчок бедрами навстречу, ощущая мурашки от поясницы до затылка. Запрокинув голову, ловить воздух пересохшим вмиг ртом.       Невыносимо.       Ускорить темп, кусая губы, чтобы не закричать от наслаждения. Жмуриться, чувствуя, как сердце едва не вылетает из груди. Толкаться вперед снова и снова, резко, задыхаясь, теряя контроль. Дрожа всем телом, упасть на колени, потому что это слишком, слишком!..       Эмма!       Он выгнулся, кончая, нестерпимо долго, сильно, захлебываясь от невыносимого наслаждения и выплескиваясь в бесконечных спазмах.       Сорванное дыхание восстанавливалось с трудом, глаза отчаянно слезились, когда он пытался проморгаться, и, поправляя одежду, Киллиан запретил себе даже думать, что с ним произойдет, окажись Эмма рядом по-настоящему, а не в мечтах.       Он завоюет ее.       Колени все еще немного дрожали, и ему пришлось присесть на поваленное дерево.       Мужчину впервые накрыло с такой силой и это немного пугало, но в то же время горячило кровь, как прежде бывало перед отчаянной схваткой.       Рука привычно потянулась к фляжке, и, делая глоток, Киллиан вспомнил, что ее губы последними касались горлышка. Это было сродни отсроченному поцелую, и ему неожиданно остро захотелось узнать, думает ли Эмма сейчас о нем.       Наверняка думает.       Он легонько улыбнулся.       Он был уверен в этом.       Кто-то кашлянул рядом, привлекая внимание, и мужчина вздрогнул от неожиданности, оборачиваясь на звук.       Пэн.       – Нет, зря ты отказался от сделки.       Как долго он здесь находился? Что успел увидеть? Судя по прищуренным глазам и вызывающей позе мальчишки, слышал и видел он немало.       А впрочем, какая разница?       И Киллиан широко улыбнулся.