Цветение забытой скорби

      Искренность. Прямодушие, беспорочность и неподкупность — главные постулаты этой фракции. Искренние рассматривают честность как единственную черту человека, благодаря которой он может считаться совершенным. Свобода человека заключается в свободе слова, а потому члены Искренности никогда не поскупятся даже на жестокую и оскорбительную истину. Понятие лжи во имя блага для них не существует, поэтому Дружелюбие первое на очереди, с кем у фракции честности никогда не сойдутся мироустои. Наичистейшая как стекло правда, которую выбирают иждивенцы на Церемонии Выбора, ставит испытания морального характера. Во время посвящения будущие члены фракции проходят допрос под воздействием сыворотки Правды, так как считается, что после того, как человек расскажет все свои сокровенные секреты, он уже никогда не будет лгать, однако финальный тест запросто способен сломать психику слишком впечатлительного человека — не каждый в состоянии поделиться своими самыми потаенными уголками разума. Но, как говорят многие прошедшие посвящение, после этого они чувствуют себя поистине свободными. Правда и ложь — единственное, что существует для искренних. Серого цвета не может быть и в помине, как полуправды-полулжи, и об этом строгом разделении одного и другого прекрасно говорит официальная черно-белая форма. Дискуссии, дебаты, споры — это их конек. Искренние говорят много, но говорят лишь правду, совершенно не скрывая критики или восторга, не темня и не выкручиваясь. Несмотря на то, что сами они открыты как книга, члены Искренности являются первоклассными психологами — выученный с детства язык тела действует как детектор лжи, с которым они работают на постоянной основе. Неумение держать язык за зубами никогда не считалось для них плохой чертой, и в этот раз бесстрашные были с этим полностью солидарны. Привитая любовь к честности сэкономила им время, откинув необходимость выискивать предателей среди укрывающихся в Искренности бесстрашных, однако жизнь случайно пойманного искреннего она уже не сохранила. Подготовка к штурму штаб-квартиры самой честной фракции шла полным ходом. И хотя бесстрашные все еще не могли понять, с чего бы искренним укрывать изменников, то было совсем не важно, потому что их цель была куда глубже. — Вас снарядили инновационным пневматическим оружием. Пули в нем представляют собой сложное устройство для моделирования симуляции. При попадании в тело они закрепляются крючьями, а при помощи выпускаемого вместе с сывороткой симуляции завитка — на одной из крупных артерий. Все просто: если человек дивергент, его организм заблокирует действие сыворотки и он не погрузится в сон. Пойманных дивергентов соберем в одном месте и устраним. Лишние потери и сопутствующие конфликты с Искренностью нам не нужны. Как всегда по-военному лаконичный инструктаж Макс оттараторил со своей лидерской харизмой. Собранные лично им бесстрашные были лучшим передовым отрядом и по праву заслуживали все свое навороченное снаряжение — большие игрушки, как их называла Данай. При всей опасности операции Эрик решил, что лучшим вариантом будет держать ее поближе к себе. Может, ради собственного спокойствия, а может, ради того, чтобы убедить Макса и остальных, что она искренне верна Бесстрашию и Эрудиции, если вдруг у тех закрались сомнения. Хотя скрывать некоторое напряжение было довольно непросто. Дивергенты, за которыми они пришли, были даже в их рядах, и осознавать это было, мягко говоря, необычно. — Группы А и Б заходят с крыши, — перенял раздачу указов Коултер, — группа С — с черного хода, остальные идут с нами через главный. Прочесываем все этажи, каждый угол и стреляем во все, что движется. Так или нет, но Данай почему-то показалось, что в этот раз держать твердость тона Эрику было сложнее, а серые глаза то и дело пытались скрыть смятение, волнующее их обоих уже несколько часов. Один только мимолетный взгляд отдал Данай очевидный приказ — «ты идешь со мной», и ему невозможно было противостоять. Поздней ночью, когда время переваливает далеко за полночь, мрачный от огромных беспросветных пробелов Чикаго становится еще темнее. Свет показывается на единицах зданий, в окнах или в фонарях у близпролегающих дорожек, и как бы хорошо те ни освещались, на общей картине город выглядел одиноким. Так и не отстроенные разрушительные укусы давней войны на зданиях прятались за пеленой ночи, но даже так казалось, что еще немного — и последняя на Земле жизнь погаснет вместе с этим светом. Современное общество учило своих детей тому, что за стеной, окружающей Чикаго, ничего нет. То по каким-то причинам не требовало доказательств и проверок, а любознательные эрудиты наотрез отказывались выйти за стену и удовлетворить всеобщее любопытство. Умным деткам таких оправданий было мало, а самые мечтательные из них выходили на крыши по ночам и сверлили далекое ровное пространство взглядом. Порой казалось, что там мелькали огоньки, то ползающие в высокой траве, то взлетающие и исчезающие в ткани пространства и детского воображения. Тишину затаившейся группы, помимо бешеного стука сердца в ушах, нарушало лишь пиликающее солирование рации-гарнитуры, поочередно передающее готовность остальных групп. И вот, когда все позиции были заняты, Макс отдал решающий приказ. Штурм разрезал ночь пронзительными выстрелами и звоном бьющегося стекла на верхних этажах. Разбившиеся на подгруппы, но тем не менее работающие как единый механизм бесстрашные действовали быстрыми, отточенными движениями — ничего лишнего. Игра скорости, реакции и меткости была их самой любимой, а потому соперников быть попросту не могло. Конкуренцию не успели составить даже бесстрашные по ту сторону баррикады, и здесь сыграл свою роль эффект внезапности, который так любил Макс. Проснувшиеся от шума и сигнала тревоги люди успевали разве что бежать одной толпой по тесному коридору как стадо баранов. Слаженность авангардной группы была настолько высокой, что без каких-либо сигналов они почти одновременно стреляли в бегущих так, что ни на одного не тратилось больше одной пули. Не менее красивое, чем сам Центр, здание Искренности в тревожном красном свете стало похоже на замкнутый лабиринт с резней из фильма ужасов, но, что, как ни странно, выглядело еще ужаснее — без капли крови. Совсем раннее утро, каким солнце успевало разве что намекнуть на свое скорое появление темно-синим небом, позволило сделать большую часть работы группам, зашедшим с крыши: спальные этажи располагались как раз там, как и большинство находящихся в здании людей. И на том можно было сказать огромное спасибо, потому что стрелять Данай была совсем не настроена, даже оружием нелетального действия. Когда они зашли в здание, внутри царил хаос. То и дело приходилось шагать через тела еще живых людей в поисках неспящих дивергентов. Ощущение бесполезности и плохое предчувствие схватило Данай за горло и не позволяло даже пистолет держать правильно, пока Эрик не вытащил его и не вложил в руку как надо. Капитана же в свою очередь не оставляло чувство, что им необходимо было поговорить, причем уже довольно давно, однако ни ситуация, ни время не позволяли отойти ни на секунду. Плотный строй главного отряда прочесывал первый этаж, когда наткнулся на оружейную, а вместе с ней и на небезызвестную Трис Прайор. Казалось, тесный мир становился еще теснее, да так, что начинал давить на черепную коробку. Присутствие Беатрис ясно давало понять, что и Фор был недалеко, а то не сулило ничего хорошего, отчего у Данай в очередной раз свело мышцы. Со всего здания отряды собрали лишь шесть человек — шесть дивергентов. Хорошо то было или, наоборот, плохо, Коултер не могла понять, пока супруг не пошел дальше приказа, сделав первый выстрел. — Это не входило в наши планы, — голос Макса подразумевался командным, но прозвучал скорее обеспокоенно. — И что? — совершенно холодно ответил Эрик, пока Данай ошарашенно впивалась взглядом в теперь уже мертвое тело с другой стороны круга смертников. Руководство ситуацией, пререкания с Максом, его попустительское отношение — из всего этого складывалось впечатление, что лидером здесь был Эрик, а Макс будто бы и вовсе не был против. Когда все так поменялось? Полноту всей силы перемен в своем благоверном Данай ощутила, лишь когда тот выбрал своей следующей целью шестилетнюю девочку.

Дивергент — 40%

Хладнокровие. Ни капли сочувствия. Совсем не верилось в то, что такое бездушие могло таиться в любимых серых глазах. Данай словно приоткрыла шторку, за которую строго настрого запретили заглядывать, и ради сохранения тайны любимый человек делал все, а она сама взяла и вылезла на сцену реальности, с которой уже было не сойти. — Эрик, она ведь ребенок… Взгляд капитана устремился на нее и вся его ледяная сила прошлась холодком по коже, взбудоражив мурашки. Коултер уже успела пожалеть о том, что подала голос именно сейчас, и мысленно молилась, чтобы этим взглядом все и ограничилось, но капитан явно посчитал, что так не пойдет, и твердым шагом приблизился к ней. — Тогда, может, сама это сделаешь? Наигранно сочувственный голос совершенно не соответствовал хотя бы тяжести пистолета, который капитанской жене так грубо всучили. Не сказать, что ее поволокли силком — особых усилий для этого Эрик не приложил. Скорее, все выглядело так, будто он любовно подталкивал свою супругу в местечко поудобнее — так сильно ему нравилось играть в ласковость и дружелюбие совершенно в неподходящей обстановке. Хватка Данай на пистолете была умышленно ослаблена, с надеждой на то, что он выпадет и выиграет еще несколько секунд, а для чего? Эрик же цепко ухватился и за кисть жены, и за пистолет в ней, направленный прямо промеж голубых глазок девочки. Ее короткие кучерявые волосы так невинно напоминали барашка, а сам ребенок — о каком-то родительском долге. А если бы эта девочка была ее дочерью? До слез невыносимо думалось, что с секунды на секунду умрет чей-то ребенок, пока его мать лежит где-то на ступенях узкой лестницы в общей толпе и не может ничего предотвратить; до дикой боли в сердце вспоминалось о собственном малыше, когда Данай смотрела на любое другое дитя; до внутреннего крика обидно было оттого, что Эрик ничего из этого не понимал.

Бам!

Раздался оглушительным хлопком неудачный выстрел, предназначавшийся ноге Трис, которая не придумала ничего лучше, кроме как напасть на лидера Бесстрашных недалеко от себя. Без страха и, конечно, без всякой уверенности, что Эрик не заставит Данай сделать второй выстрел раньше. Ничего не мешало не отвлекаться и закончить начатое, и все же капитан забрал свой пистолет, направившись к уже поверженному на полу дивергенту. В рыжей голове теперь вместо паники не укладывалось одно — Прайор вряд ли бы сделала что-то, в чем сомневалась, если только… не вложила в свое действие всю веру в другого человека. Несдержанный пинок пришелся по туловищу девушки так, что та по инерции перевернулась на другой бок и скорчилась. Но на этот раз Макс все же решил вспомнить о своем лидерском долге и утихомирил Эрика раньше, чем его вспыльчивость могла убить латентную цель.

Дивергент — 100%

— Не может быть… — Что? — Идеальный дивергент.

«Идеальный?»

Перепроверка дала абсолютно такой же результат. Все сто процентов и пять кружков фракций сияли на тестировщике. На лице Эрика застыло не то отвращение, не то злость, однако вместе с погасшим голографическим результатом, его выражение сменилось на прострацию и в конечном итоге превратилось в смиренную насмешку. Он прекрасно видел, что становилось с теми, за кем охотилась Джанин, и потому радостное воодушевление принесли как образы о страдающей Трис в его голове, так и отсутствие тех же образов с лицом Данай. Нашелся дивергент, переплюнувший ее результат. Вероятно, Джанин прикажет продолжать устранять остальных, однако об этом не хотелось думать: Данай только что избежала участи и похуже. Стоило Максу покинуть комнату с распоряжением грузить цель в машину, как на вопрос «что делать с остальными?» подчиненные бесстрашные получили от оставшегося капитана все тот же бездушный приказ: — Нейтрализовать. — Нет, — вмешалась Данай, и в этот раз ее тон был в разы увереннее. — Мы нашли цель, убивать остальных ни к чему. Не просто набравшаяся смелости, а, по мнению Коултера, обнаглевшая женщина была одарена не только возмущенным взглядом, но и схвачена за локоть и отведена в сторону, пока Трис усаживали и связывали ей руки. — Я неясно выразился в прошлый раз? — и хотя сказано это было шепотом, угрожающий тон превратил слова в змеиное шипение, режущее слух. — Ты убил человека, у которого было десять процентов. Всего десять процентов, Эрик. — А что я, по-твоему, должен был сделать перед своими людьми, а? Погладить по головке и сказать, что все будет хорошо? — Это не было частью приказа, — серые глаза решились подняться и встретиться со взглядом капитана. — Ты идешь на крайние меры, в которых нет необходимости. Ради чего? Эрик только и успел открыть рот, чтобы выдать очевидный ответ, как вдруг понял, что тот был не просто неотчетливым или логично объяснимым, но еще и отсутствующим напрочь. Ради чего он зашел так далеко и продолжал заходить еще дальше давно пропавшей из виду границы? Событие за событием продолжало накладываться слоями так, что первопричина давно погрязла где-то на дне, и о ней он вспомнил только сейчас. Он ввязался во все это ради того, чтобы защитить семью. Выполнял приказы и даже не думал при этом подчиняться всей волей. Такова была позиция. Была. — Погрузи ее в машину, — тихо ответил Эрик, пряча взгляд за плечом жены, в которое подтолкнул ее по направлению к заложнице. Оборванный разговор оставил за собой кучу вопросов, ради которых Данай хотела развернуться и засыпать Эрика ими, однако какой из ответов мог удовлетворить ее сейчас? После сегодняшнего штурма она уже сомневалась, что они когда-нибудь появятся, как, впрочем, и сам Коултер. В другой ситуации он бы железно продолжил стоять на своем, но полная растерянность продолжала давить с того самого мгновения, когда предохранитель на пистолете спас его от необдуманного поступка. Необдуманный… совсем как у машины или программы, которой он стал незаметно для себя. А вот для детских голубых глазок — очень даже. Двое — под руки; двое — за ними, по бокам; один — со спины с пистолетом, едва ли не ощущаемым затылком; и одна — спереди. Беспроигрышное построение при ведении заложника без шанса на побег. Будто Трис вообще пыталась сбежать… Лицо у девушки было настолько измученным, что она, казалось, была даже не против навестить Джанин, лишь бы все побыстрее закончилось. К счастью или, напротив, к ее сожалению, только она была неутешительного настроя. Атака пришлась прямо в центр непоколебимого строя, и никто не успел ничего сделать. Капитан отряда словил в лицо кулак, а остальные бесстрашные — мраморный пол. Оружие заднего ряда было слишком вытянутым, чтобы успеть повернуть его и применить в пространстве между колоннами, поэтому они были обезоружены первыми, оставшихся же лишили шанса на выстрел раньше, чем те вообще успели прикоснуться к оружию. Шестеро против… скольки? Сотни? В толпе из черной одежды было не различить, кто остался верен себе, а кто перешел на сторону Эрудиции и Джанин. Только уткнувшиеся в пол лица и служили главным отличием. В голове не укладывалось, когда прятавшиеся в Искренности бесстрашные успели проснуться: время до пробуждения еще оставалось. Настолько ловкий ход они провернули, что решили не давать отпор сразу, дав почувствовать, что свою миссию авангардная группа сделала чисто. Случайно или нет, но подчиненных под руководством Эрика усадили на колени, уткнув каждому затылку по дулу, а вот Данай так и осталась прибита чьим-то грузным коленом. Никто и не думал ее щадить: руки были заломаны резким и оттого мощным рывком так, что заныли плечи, а вот неудачное приземление на живот напомнило о скорбной ране. Незримо очерченным кругом выстроились люди в черном, словно оставляя место для главного противника, поднявшегося на колени. Провокации лились ядом с языка Эрика, но как день было видно, насколько они были пустыми. Фору вовсе не нужно было ничего доказывать, это было видно по его лицу, как и всю жалостливость, которую он испытывал к Коултеру, тем не менее он все равно отдал пистолет товарищу рядом, чтобы решить все раз и навсегда. — Решил перестать убегать, а, Фор? Как это было обычно, Фор должен был ответить что-то более остроумное — так они дурачились на тренировках, когда только пришли в Бесстрашие, и делали это, казалось, все время и после. Но сейчас было совсем не смешно, только не Фору. Ожидалась нелегкая и осторожная драка двух опытных бойцов, знавших друг друга в бою как никто лучше, однако все, что увидела Данай со своего необширного обзора, то, как неповоротливо замахнулся Эрик, что с такой легкостью парировал Фор. Удар о колонну и контрольный вывих плеча, заставивший капитана подать пораженный и полный боли голос. Миссия спасения начинала походить на постановку наказания, когда шестерых бесстрашных вернули туда, откуда они только-только вывели Трис. Шарканье одежды о лакированный пол — с этим звуком Фор потащил Эрика обратно в зал с колоннами. Его тело наливалось яростью, то было видно по дуге, которую он навернул, бегло проводя большим пальцем по губам. Как и всегда делал, когда был зол. Он тяжело дышал и уже вернул себе отданный ранее пистолет. Пятерых бесстрашных, включая Данай усадили на колени в ряд так, что они прекрасно могли видеть, как их капитана связывают прямо в центре комнаты. Даже спиной ощущалось то давление, которое создала наводнившаяся следом в комнату толпа прятавшихся здесь бесстрашных. Эрудированные были в меньшинстве, и Данай сильно сомневалась в том, что Макс, кинувшись сообщать Джанин об удачной находке, оставил бы здесь оставшуюся часть авангардной группы. Это был тупик. Тупик, который до последнего сложно было назвать концом даже Фору. Вдох — и центральное место было освобождено для него и Эрика всеми, включая Трис. — Для чего Джанин ищет дивергентов? — Ей нужен идеальный дивергент. И мы его нашли. Теперь Джанин не перестанет искать ее. В руках Фора щелкнул предохранитель — не это он хотел услышать. — Оставь дешевые угрозы для кого-нибудь другого, Фор, — даже в сложившейся ситуации ни боль, ни безысходность не мешали Эрику держать язык острым. — Я и не собирался угрожать, — бесстрашный продолжал тяжело дышать, но то, очевидно, уже не было результатом гнева или физической нагрузки, это была борьба двух решений за право быть принятым. — Ты виновен в сотнях смертей. Ты понимаешь это? — Все еще не можешь поверить в собственную бесхребетность? Гнев, жалость, обида, раздражение. Одна эмоция перекрывала другую, создавая алекситимическую смесь и не позволяя различить ни один тонкий нюанс, который помог бы принять решение. Перед ним сидел убийца целой фракции, предатель, вечный противник и вдобавок неблагословленный им зять, а позади — люди, что жаждали мести. Как ни крути, как ни изворачивайся, ответ был очевиден, а назойливая попытка закрыть глаза и скинуть все на безысходность ситуации в битве с совестью в определенный момент взяла ступень выше, заставив Фора поднять пистолет… — Стой! И снова опустить его в сомнения… Фор только и смог склонить голову набок, словно не расслышав или, скорее, не находя в себе сил взглянуть на сестру, встречи глазами с которой он пытался всячески избежать, как только они спасли Трис. — Фор, не надо, — взмолилась Данай, а на серых глазах уже наворачивались слезы. — Пожалуйста. — Он уничтожил Отречение, врал, убивал, — Фор указал пистолетом на Эрика, а его голос задрожал от обреченности. — А ты все еще на его стороне?! И сказать ведь было нечего. Фор был абсолютно прав, и вряд могло найтись хоть какое-нибудь оправдание. — Тобиас… — Данай подняла глаза, из которых уже вовсю лились слезы без единого всхлипа, — пожалуйста. Так было нечестно, против правил… Использовать запретный козырь в такой-то момент. Они ведь поклялись друг другу оставить свои настоящие имена, оставить прошлое. А теперь она вопреки клятве напомнила о кровном долге, об обидах — о том, о чем Фор бы предпочел забыть навсегда, потому как боль из-за всего этого была просто адской. В горле встал ком, вспомнился последний день дома, в Отречении, слезы, крик отца. Это был самый долгий и рвущий душу вечер в жизни. И теперь ее рвало с такой же силой, что и заставило Фора протянуть пистолет подручному и открыть рот, чтобы сказать, что собственноручно убивать он не собирается. Наверное, это бы подорвало его авторитет среди беженцев, но думать было уже настолько больно, что бесстрашный предпочел и не думать вовсе. — Ты стал еще более мягкотелым, чем был. То-би-ас.

БАМ!

Не думать, а действовать. Как же все надоело, давление, жалостливость. Мышцы автоматически заставили развернуться и сделать выстрел, который бы заткнул то, что продолжало давить. И ни крик Данай, ни растерянное лицо Трис уже не были способны повлиять на него, потому что дышать стало настолько легко. По короткому жесту беженцы отпустили Данай, так и оставшуюся на своем месте с немым криком, когда громогласный вышел вместе с последним воздухом из легких. Эрик упал лицом к окну, и ей хотелось подползти, да хоть на четвереньках. Пока она не увидит дыру в теле и остекленевших глаз — не поверит. И поэтому-то приближаться было страшно. Тело совсем не слушалось, голова закружилась, и девушка просто уткнулась лбом в пол. Этого не могло быть… не должно было быть… Единственный раз, когда время шло так медленно, был вечер, когда они с Фором хотели сбежать из дома. Момент, когда она ждала его на окраине Отречения. Ждала, ждала и ждала. Казалось, что прошло совсем немного, но в то же время — целая вечность. Вот и сейчас, с закрытыми глазами и оставленным на фоне шумом, она не понимала, сколько ей еще позволят рыдать в пол. В какой-то момент показалось, что все происходит не по-настоящему. Что это розыгрыш, проверка, постановка. Но серые глаза поднялись снова, а картина оставалась прежней — Коултер лежал неподвижно. В зале снова поднимался гул. Усыпленные начинали просыпаться, и бесстрашные из их числа вперемешку с искренними дополнили собравшуюся орду. — Вы знаете… что это значит, — с прискорбием обратился Фор к подошедшему лидеру Искренности. — Спасибо, что помогли нам. — Хотел бы я сделать больше. Я не мог поверить, что Джанин способна на такое, пока не увидел своими глазами. — Поэтому пора дать ей отпор. — У нас слишком мало людей, — отозвался кто-то из толпы. — Люди будут. Когда доберемся до изгоев. Ловушка… это была ловушка и одновременно с тем доказательство. Сейчас поверить ушам было как никогда сложно. В голове находилась сплошная вата, ощутимо опухли глаза, подступало бессилие — частичная дезориентация. — Нам понадобится твоя помощь. Идем. Если Данай и не выволокли из зала, то ушла она точно не по своей воле. Не было истерики или попытки сопротивляться, потому как остатки здравого смысла хорошо оценили ее положение: другие эрудированные бесстрашные, в отличие от нее, остались на решение Искренности, а ее саму вывели из здания, и она только на входе поняла, что под руку ее вел не Фор, а Трис. А следом за ними — инсургенты. Вооруженная толпа гражданского населения, решившая противостоять властям — это серьезно. И виной нынешнему режиму была, конечно, современная власть. Действие влекло за собой определенные последствия, и столкновение интересов было неизбежно. Джанин не возглавила бы Совет, если бы не понимала этого, и это было еще омерзительнее — мнение, что один человек вправе решать, какое будущее будет лучше для всех. Человек, собственная значимость в жизни которого определялась активными действия и неважно, какого характера. Что вообще могло двигать таким человеком: личные мотивы, необходимость проявить полезность для общества? Вот поэтому Данай и не могла терпеть политику и все, что с ней связано. К моменту выхода на улицу солнце уже выглянуло из-за пустынного горизонта. Внутри возникло чувство горькой ностальгии. Вспомнились ранние подъемы в Бесстрашии, мирная жизнь под тот же самый солнечный подъем. Приятно было осознавать, что сколько бы мир ни менялся, солнце вставало всегда одинаково. Складывалось впечатление, что именно в этот момент можно было вернуться в любой день во время рассвета; что была хоть какая-то возможность вернуться туда, где все как раньше. Можно было бы, если бы этого хотелось достаточно сильно. Единственный транспорт в Чикаго представлял собой поезда от территории Дружелюбия в город и бронемашины Бесстрашия, к тому же использование такого заметного способа передвижения мигом бы выдало дорогу к убежищу изгоев, а потому найденные в Искренности бесстрашные разделились на две группы, и, как сказала Трис, Фор повел вторую другим путем. Нетрудно было догадаться, почему они решили разделиться именно так — теперь Фор был последним, кого Данай хотелось видеть. Ровные каменные тропинки очень быстро сменились на холмы бетона и арматуры, так что путь был достаточно утомительным, но, скорее, для тела, потому как сознание Данай плыло до последнего. Хотелось просто сесть где-нибудь, остаться в одиночестве, выплакаться и просто выйти из игры. Невероятно злила невозможность сделать хоть что-то из этого, и в целом было ощущение, что Данай споткнулась и упала на жизненном пути, а петля времени у нее на шее продолжала натягиваться, волоча ее по камням. Никого не волнует моральное состояние, потому что жизнь просто продолжается, и ты либо встанешь… либо задохнешься. Какое-то время путь вел вдоль железной дороги, выходящей за Чикаго, и где-то на его окраине в конечном итоге группа Фора присоединилась к ним. Здания в этом районе попадались куда реже, на то это и была окраина, и одним из нечастых построек оказался высокий бывший завод с побитыми окнами. Сквозь кусты, по остаткам какого-то слива одна большая группа прошла по туннелю к самому основанию здания, и уже за следующим поворотом открылось меньшее из ожидаемого. Сложно было передать одним словом количество находившегося внутри народа, а описать пространство — и того сложнее. Высокое и продолговатое помещение по левую сторону вмещало шумную оружейную — должно быть, сейчас самую населенную часть — кухни, склады, а по правую — открытые блоки в качестве маленьких трехстенных квартирок. Но, пожалуй, самым странным элементом — и не самым заметным за всем этим белым шумом — был дом в самом конце. Вероятно, отстроили его уже своими руками после войны, иначе откуда взяться такой постройке внутри завода? Ветхий, построенный уже не новым дом чем-то сильно напоминал то дряхлое сооружение, которое отстроили Айзек и Логан, когда Данай жила среди изгоев. Так странно… Сквозь весь обитавший вокруг шум ей показалось, что воссоединившийся с их группой Фор снова тяжело задышал, и чем ближе они подходили к вооруженной толпе, скопившейся у ветхого домишки, тем заметнее это становилось, и пару раз он даже оглянулся на нее. Изгои, игравшие в солдат, синхронно расступились и, показалось, что сделали они это не столько оттого, что гости подошли ближе, сколько по той причине, что стоявшая за ними женщина, вероятно, предводительница, решила протиснуться первее. Еще только утро, а столько всего успело произойти, но чтобы случилось нечто подобное… — Мама… Способность к эмоциям была повалена в нокаут. По новой свело мышцы. Скорбь была совсем свежей и потому определиться с тем, что Данай ощутила при виде живой мамы, было попросту невозможно. Хотя и было в этом одно «но» — сейчас ей как никогда была нужна материнская поддержка. Эвелин не решалась сделать первый шаг, бегло выискивая глазами в повзрослевшей дочери хоть один опасливый намек на то, что проявил при их первой встрече Фор, ровно до тех пор, пока Данай не сделала этот шаг за нее, и если бы Эвелин не ответила тем же, Коултер, скорее всего, просто рухнула бы на колени перед ней — так у нее подкашивались ноги, все происходящее было выше ее сил, и вся слабость, все желание просто истерически вырыдать накопившиеся эмоции, разрывавшие ее всю дорогу, рухнуло на плечо Джонсон горькими слезами. — Моя девочка, — рука инстинктивно огладила рыжие косы, — как же ты выросла. Внутри домик, словно отстроенный по иллюстрациям сказочных построек, выглядел не лучше: голые стены, пыльные лампы и шкафы, а дальняя стена в столовой и того была с огроменной дырой, куда даже вылезти, не переломав себе все ноги, было невозможно. Но, честно говоря, после полнейшего опустошения чана с чувствами, который Данай позволили вылить наедине с собой, было как-то не до интерьера. Стол в импровизированной столовой был накрыт на пятерых, а в тарелках творился полнейший произвол. Подача блюд в каждой фракции сильно отличалась и, как правило, была сбалансированной и гармоничной. В тарелках изгоев было же намешано все: от фруктов до мяса в одном комплекте. Над украшением блюд, конечно, постарались, да и голодный желудок давал о себе знать, но самым аппетитным блюдом в сегодняшнем меню были ответы. — Почему ты… — Жива? — перебила Эвелин. — Имитация смерти, — Фор сидел, откинувшись на спинку старого стула, и, по всей видимости, даже не собирался прикасаться к еде. — Я не могла взять вас с собой, пойми. — А ты-то откуда знаешь? — нахмурилась Данай и взглянула на брата. Голова работала плохо, поэтому она удивилась собственному вопросу, заданному скорее интуитивно. Ожидалось, что Фор ответит без раздумий, потому что ответ должен быть очевидным, но пальцы на сложенных на груди руках заметно сжались. — Милая, мне жаль. Прости меня, — принялась по новой Джонсон, пока Фор не сводил с нее хищного взгляда. — Знаю, за год сложно изменить отношение… — За год? О чем ты? Теперь в ступор впала Эвелин, а вот Фору приметно захотелось вовсе выйти из помещения и совсем не из-за личной неприязни к матери. — Я пыталась найти вас год назад. На встречу пришел только Тобиас, и он сказал, что ты злишься… При всей вате, наложенной в голову, один крупный пазл наконец встал на свое место, и был он фактически самым отвратительным. — Ты знал, — откинулась Данай, стукнув пальцами по краю стола и даже не смотря на Фора. — Знал, что мама жива и малого того, что ничего не говорил мне целый год, так еще и соврал ей. — Данай, он хотел как лучше, — вмешалась Трис, и теперь горячая рука была нацелена на нее. — Как лучше?! — поначалу повышенной тон вырвался тонким писком, а затем рухнул басом. — О, да у него любое оправдание звучит «как лучше»! Молчал о том, что наша мама жива; выпнул меня к изгоям одну; ничего не сделал для нашей безопасности в Бесстрашии и убил моего мужа! — сидеть на месте с таким порывом ярости было невозможно, поэтому Данай подскочила, пока Фор продолжал прятать взгляд в нетронутой еде перед собой. — Ты только прикрываешься заботой, а на деле лишь думаешь, как будет лучше ТЕБЕ! НИ-ЧЕ-ГО из того, что ты делал для меня, не сделало мне лучше!

Я тебя ненавижу…

Каждое слово врезалось в сердце больнее ножа. Каждое было переполнено негативными чувствами, к некоторым из которых Фор даже не имел отношения. Она выплеснула на него абсолютно все, что у нее было, но последним словом уничтожила окончательно. Они, как живые, вылетели сами, без контроля и осознания. Быть может, по этой причине, когда цунами неприязни закончилось, оно задело и саму Данай, и та просто выскочила из дома, оставив присутствовавших в самом некомфортном молчании, в котором и сам Фор долго не остался. Трис всегда считала, что даже за неимением подходящих слов, в тяжелых ситуациях, подобно этой, она была обязана находиться рядом с дорогим человеком. Однако нечто подсказало, что сейчас именно тот момент, когда любимого стоит оставить наедине с тем, что был гораздо раньше и глубже нее самой в его жизни. Чего таить, ей и самой было невероятно паршиво сейчас. Все, совершенно все происходящее давило. Особенно смерть родителей. Чужая семейная ссора как нельзя лучше напомнила о них: скорбь была слишком заразной вещью. Прайор нашла Данай в общей столовой, которая, как воткнутая, располагалась, совершенно ничем не огороженная. Вокруг кипела жизнь, подготовка, и потому практически все столы были свободны. Если уж даже для Фора Трис не смогла бы теперь подобрать слов, то для Коултер — и подавно. К сожалению, осозналось это только в момент, когда девушка уже уселась за стол рядом с закрывшейся от всего мира ладонями Данай. Той, в свою очередь, не было необходимости поднимать голову, чтобы понять, кого же угораздило подсесть именно сюда. В молчании среди базара прошла не одна минута. — Мне все еще до конца не верится, — раздалось из-под опущенного носа, — что Эрик мертв. Данай со вдохом подняла голову, и все ее лицо, глаза и щеки, заблестели мокрыми местами в остатках дневного света, проникавшего через щели и трещины завода. Выражение лица уже не было похоже на отчаянное, и поверить в отсутствие чего-то подобного было бы просто, если бы не опухшие глаза. — Я не успела посмотреть на него. Может, поэтому сейчас мне и кажется, что он всего лишь… где-то далеко. Что мы просто-напросто больше не увидимся, но он все равно есть. — Мне жаль, — все, что нашлось в запасе поддержки Трис. — Это плохо? — Что? — Любить того, кто столько всего натворил? Хотелось ответить «да». Хотелось ответить «он был полным козлом». Хотелось выкинуть кучу аргументов, почему это так. Но по глазам Данай было видно, что это не то, что ей было нужно. И совсем не то, что Трис действительно считала своим мнением. — Нет, — теплая улыбка смогла посетить ее лицо, как если бы она улыбнулась тому, кого сама безумно любила. — Это ведь и значит любить. Несмотря ни на что. Дневное солнце едва пробивалось сквозь давно помутневшие окна и дыры казалось бы заброшенного завода. Изгои, как муравьи, копошились и готовились к атаке уже на протяжении нескольких месяцев, однако свет последних событий заставил их поторопиться еще сильнее. — На помощь! — разрезал крик трудоголический гул. — Скорее! Все без исключения подскочили как ужаленные или, скорее, как подготовленные бесстрашные — в таком напряжении местные находились каждый день. Толпа разношерстных людей стекалась к высоченной стене, на которой в ряд, подобно запрограммированным машинам, выстроились две совсем юные девушки и мальчик. И Кристина была среди них. — Предательницу Трис Прайор следует передать эрудитам, — последовал симультанный шаг. — Иначе каждый день будут умирать люди. Сознание выкинуло за пределы головы куда-то в прострацию, а затем, как магнитом, притянуло с таким ударом, что в собственных ушах послышался щелчок — и тело двинулось само, полное адреналина, гуляющего щекотливыми волнами под кожей. Трис, Тори и Данай ринулись не менее синхронно, чем звучали предупреждающие голоса, отчитывая каждым повторным предложением очередной шаг до края. Единственными путями на стену служили пожарные лестницы, но первый пролет находился слишком далеко, а потому навыки бесстрашных были как нельзя кстати. Однако в сложившейся ситуации даже отточенных годами умений Тори и Данай, как и таланта Трис, могло оказаться вполне недостаточно. Слезы все еще душили горло Коултер, заставляя картинку перед глазами мутнеть, но тело — двигаться, стискивая зубы. От боли, от обиды, от желания вырваться из оков беспомощности и закончить хоть частичку этого кошмара. Третий пролет, четвертый — два шага, один… Тори сшибла мальчугана, чье имя с ужасом кричала старшая сестра внизу; Трис едва поймала за руку Кристину, успевшую сделать шаг, и поэтому едва не утянула подругу с собой; а Данай… Данай успела разве что царапнуть кожаную куртку светловолосой Марлен, которой всего около двух месяцев назад показывала, как правильно держать прямой удар. Оправдание в виде того, что до центрального человека было добраться сложнее всего, никуда не шло, и вдове хотелось кинуться вслед за бывшей ученицей. Ради того, чтобы все-таки успеть дотянуться, или ради того, чтобы закончить череду сплошных неудач и трагедий в ее жизни — разбираться даже не хотелось, потому что хруст упавшего перед ногами Фора тела выгнало последние обрывки мыслей из головы многих людей, включая саму Данай.

«Мы извлекли это из…»

«Сложное устройство для моделирования симуляций…

«Радиопередатчик…»

До Данай доносилась лишь половина проговариваемой информации, и та отдавалась эхом в воспоминаниях этого настолько долгого за всю жизнь утра — второго самого ужасного в жизни. Вот бойцы разбирают оружие; вот Макс объясняет, чем решили снарядить его ненаглядный авангардный отряд; вот Эрик раздает им позиции.

«Эрик…»

— Эти модули оснащены таким же когнетивным передатчиком. Помимо сокращенного воздействия симуляции, он не только способен взять под контроль носителя, но и привести к смерти, если попытаться извлечь его. Настолько удивительным было состояние прострации, что рыжеволосая вдова, не в силах оторвать взгляда от стола, с точностью смогла повторить лекцию Макса и, ко всему прочему, ощутить в резко возникшем молчании всеобщий взгляд. А затем взволнованный гвалт. По всей видимости, объясняться придется до конца. — Эрудиция закончила разработку этих модулей только вчера, сегодня ими снарядили группу, которая атаковала Искренность. — Да какая разница?! Нам-то что теперь делать? — Тори найдет способ извлечь их раньше, чем мы начнем действовать, — как и всегда, Фор старался выглядеть рациональным, но в этот раз его слова прозвучали не так обнадеживающе: время было не на их стороне. — Или мы можем поступить еще разумнее и выдать им Трис. Отдадим ее сегодня — выиграем время! А вот у Эдгара, правой руки Эвелин, то получилось намного лучше, и об этом прекрасно говорили поднявшиеся солидарные выкрики заведенной толпы, словно согласившейся на показную казнь. — Только через деактивацию, — Данай, все еще пребывая в индифферентном состоянии, продолжала озвучиваться вслух неконтролируемый поток мыслей, закусив ноготь большого пальца. — Что ты имеешь в виду? — только Эвелин ее и услышала. — Необязательно кого-то отдавать. Можно пробраться в Эрудицию и просто деактивировать модули. И судя по всему, эта идея не только не посетила голову ни одного из ликующих, но и никому не понравилась. Казалось, вот-вот кто-то из них покажет большой палец вниз — и весь изгоевский Колизей повторит призыв к казни. — И кто это сделает? — с прищуром спросил бритоголовый юноша, сделав пару шагов к Данай. Недоброжелательный настрой колко ощущался спиной, и девушка предпочла повернуться к нему. — Штурм Искренности отбили только этим утром. Эрудиция скорее всего уже в курсе, так или иначе я все еще могу вернуться к ним как своя и… — Да, конечно, вернуться и выдать наше местоположение, я прав? Тяжелой хваткой на плечо Эдгару легла рука Фора, и молнию напряжения, проскочившую между парнями, можно было ощутить кожей. Личная неприязнь или же банальная агрессия была причиной вражды между ними с самого начала, но так близко они не стояли ни в одну свою зрительную битву. — Следи за языком. — Убери. Свою. Руку. — Прекратите сейчас же. Слово Эвелин для Фора равнялось пустому звуку, в отличие от Эдгара, поэтому парням в любом случае пришлось разойтись: — Таби, знаю, ты хочешь помочь, но это опасно. — Я прекрасно это понимаю, мама, но лучше так, чем отдать Джанин то, что она так хочет. Эвелин сложно было бы поспорить с этим. Одна мысль о том, что эта ненавистная ей женщина получит искомое, даже если это спасет сотни жизней, была отвратительна ей. — Я знаю устройство Центра; знаю, где искать и что делать. По-моему, это лучшее решение. — Хорошо. — Мама! — выкрикнул Фор. — Тогда решено. Теперь, по всей видимости, пустым местом был сам Тобиас, и его мнение — последнее, что хотела слышать Данай, а потому, едва получив разрешение матери на активные действия, она встала с места, чтобы вернуться в дом, лишь бы уже не слышать ничьих возражений и предложений. Это был и без того длинный день. Хлопок по столу перед лицом Эвелин под возродившийся и совершенно не интересующийся дальнейшим диалогом рев толпы заставил женщину вздрогнуть. — Не смей впутывать ее в это, — прошипел Фор так, как еще не успел огрызнуться перед ней. — Ты можешь использовать для своего плана изгоев, конфликт, любую фракцию и даже меня; можешь играть заботливую мать сколько влезет, но не смей решать свои проблемы и желания руками моей сестры. — Тобиас, это ее решение. И если все так, как она говорит, тебе не о чем волноваться. Лицемерие — все, что он видел в этом лице с легким намеком на возрастные изменения в виде морщин под глазами, а тонкий голосок в комплекте с невинной маской заставлял кровь закипать и кулаки зачесаться. Но еще отвратительнее было оттого, что Данай ничего из этого не видела и как она по-прежнему ласково относилась к матери, словно не было всех этих умышленных скрываний долгие годы. Фору с трудом верилось в то, что за время, которое Данай росла с изгоями, Эвелин не знала о столь близком ее нахождении. Заметила сестра эту маленькую деталь или нет, вероятно, перед еще большим врагом в его лице это было неважно. Однако и то не было поводом позволить ей пойти на чистое самоубийство. — Данай, — бесстрашный схватил девушку за руку еще до того, как она успела добраться до спасительной спальни. — Даже не смей меня отговаривать! — с отвращение одернула она руку и была готова оскалиться, как дикий зверь. — Тот, кто пойдет в Эрудицию, однозначно покойник, так? Прекрасно. Тогда это будет либо Трис, либо я. Выбор за тобой. Он держался. Держался из последних сил, но ком в горле не покидал его уже которые сутки. Если Данай таким поведением могла выплеснуть хоть каплю эмоций, то ему приходилось держать все в себе. — Я не хочу выбирать… Как будто теперь ее это волновало. — Они промыли Эрику мозги… я пойду туда, лишу Эрудицию контроля, который она так любит, а потом уничтожу. А ты, — Данай сделала паузу, чтобы даже через боль сглотнуть порыв к слезам, — делай что должен и не мешай, — и вытолкнула брата на шаг назад, захлопнув перед ним дверь. Но разве не это он и должен делать — защищать того, кто все равно оставался дорогим человеком?..