Бедовая голова

Когда-то у Му Сюаньцзуэ был кот. Белый, пушистый, невероятно красивый. Был этот кот, правда, столь же невероятно дурным и бедовым, хоть и умным: маленький Му Сюаньцзуэ вечно дивился, как такое возможно и что же в этой маленькой голове творилось. Котяра мог мурчать у него на руках и нежиться с таким видимым удовольствием, что смешно становилось, а в следующий миг — кусать и царапать мальчика с таким стремлением, словно его, кота этого, не приласкать тут пытаются, а как минимум убить. После этого по ушам кот получал, конечно, знатно, но понятнее от этого не становился ни капли. Впрочем, Му Сюаньцзуэ на него не сердился за это и продолжал его любить: ну животное, ну что с него возьмёшь. Глядя на Лин Чжи — прекрасную, невероятную Лин Чжи, — мужчина порой вспоминал этого своего дурного кота и улыбался едва заметно. Глядя на эту улыбку, солдаты между собой смеялись, что император все-таки того, влюбился, пока сама наложница в гневе отворачивалась, умудряясь сохранять лицо с поистине императорским достоинством. Ну ведь точно кошка, никогда не поймешь, что у нее на уме. Вреда от ее сумасбродных идей было, правда, в разы больше (и зачастую для нее самой же или врагов, что интересно), чем от пары царапин, впрочем, и пользы было немало. Свалилось же на голову ему такое счастье… Му Сюаньцзуэ прижал к себе Лин Чжи сильнее, зарываясь в мягкие волосы лицом. «Надо же, вся костром пропахла, — отметил он неосознанно. — Ей не идёт». Девушка даже не шевельнулась, уснувшая глубоким сном. Снова перенапряглась, снова весь день бегала, как сайгак, не желая терять ни секунды. От одного раненого к другому, от другого бедняка к третьему — и так весь день и даже ночь, пока не упала без сил прямо там, где стояла. Нетерпеливая, куда так торопится? Мужчина пытался ее выловить, посадить отдохнуть хотя бы чуть-чуть, но та только выворачивалась из хватки, стремительная и решительная, и с милой улыбкой просила его вернуться к своим делам: «Ваша наложница не смеет тратить Ваше драгоценное время, мой император». И он отступал, но не от смирения с ее упрямством, а от ее безукоризненно вежливого «Вы», от которого у него внутри все замирало. Императору бы смириться, удовлетворившись этим уважительным ровным тоном. Они не любовники и не возлюбленные, что бы там ни думали мечтательные служанки или недалекие солдаты. Они всего лишь союзники: он использует ее, она использует его. Такие отношения — лучшее решение для них. Он не обязан ее жалеть, она не обязана его любить. Императору бы смириться, но он не мог. Лин Чжи улыбалась ему сладко и щурилась насмешливо. Но каждое ее слово, взвешенное, филигранно подобранное даже в приступе гнева, было пропитано ядом. «Посмотри, что ты наделал, — словно говорила она. — Посмотри, как я тебя ненавижу. Посмотри!» Она наедине без всякого стеснения обращалась к нему на «ты», называла по имени, грубо отталкивала его руки, высмеивала каждое его действие, подчеркивая его черствость и лицемерие. Но все это не задевало его так сильно, как ее пустое, равнодушное «Вы, Ваше Величество». Было бы просто думать о ней как о двуличной мерзавке, каких в дворце было полно. Но и этого он не мог. Маленьким голодным детям Лин Чжи улыбалась с невероятной теплотой, мягко гладила их грязные редкие волосы и непринужденно слушала их щебет. Дети называли ее сестренкой, звали играть, пачкали дорогие одежды грязью, изводили ей нервы вечными вопросами или плачем, но та все сносила с удивительным терпением, лишь посмеиваясь. Глядя на нее краем глаза в такие моменты, император, тут же отворачиваясь, всякий раз чувствовал мучительный стыд за свои резкие слова о ее высокомерии и бездушии. «Ничтожная, подлая, никчемная рабыня», — думал он с напускной злостью, когда она проходила мимо него гордая и неприступная, и сам же кривился от отвращения к себе. Лин Чжи была полной катастрофой. Его проклятием и его благословением. Подаренная ему как знак унижения, она вдруг стала его острейшим клинком. Который теперь его же и ранил. Му Сюаньцзуэ замер, когда девушка завозилась, устраиваясь удобнее и поворачиваясь к нему лицом, но так и не проснулась. Накидка снова сползла с нее, и у девушки вдруг сделался такой беззащитный, соблазнительный вид, что мужчина не сдержался и, как завороженный, коснулся шеи кончиками пальцев. Мягкую гладкую кожу хотелось гладить и целовать, пока губы не устанут, но он лишь укрыл ее вновь, грея. «Пусть она твоя жена, ты не имеешь права, — шипел внутренний голос. — Теперь — не имеешь». Император с болью вспоминал, как все начиналось. Ее кротость и скромность, тихий нежный голос и ласковые ладони. Девушки прекраснее он за всю жизнь не видел, но даже не за это он так высоко ее ценил. Не стоило обманываться, за видимой хрупкостью прятались твердая воля и острый ум. Когда она потребовала власти, Му Сюаньцзуэ не льстил и не лгал ей, говоря, что она оказалась лучше, чем он надеялся. Она была усладой для глаз и бальзамом для души, и он с азартом следил, как же далеко она способна зайти. Но как бы император ее ни ценил, Лин Чжи все еще была пешкой, которой он, пусть и с сожалением, пожертвовал в той партии. А она, улетев за пределы доски, вдруг надела ядовитую усмешку, примерила маску ненависти и обернулась таким же игроком. Обманула всех вокруг, включая его самого и вдову-императрицу, и это заставляло его не ненавидеть ее, а лишь восхищаться ею еще больше. Его самый опасный враг, его самый верный союзник. «Я не любил тебя», — уверял он Лин Чжи. Искренние чувства во дворце то же самое, что сердце у вдовствующей императрицы — гипотетически существует, но на деле явление невозможное. «Не любил», — уверял он ее и себя в равной мере. Но глядя на спящую тихую Лин Чжи, все еще вспоминал дурного, но любимого белого кота, с перерезанной глоткой, всего в крови. И сердце, которое давно ему не принадлежало, сжималось в страхе за одну прекрасную, умную, но бедовую голову. «Выживи, Лин Чжи. И отдай мне то, что забрала…» — прошептал он в полусне. «Верни мне мое сердце, раз тебе оно не нужно», — повисло в воздухе. Лин Чжи прижалась к нему плотнее в поисках тепла. Ночь только начиналась.