Girl from Melbourne

i think im happy now

201120

В наушниках, висящих на шее, стучат новомодные биты, пока Розэ незаинтересованно листает ленту инстаграм. — Будь готова через минуту, — говорит менеджер, слегка склонившись над блондинистой макушкой. Пак кивает. В телефонной ленте мелькают десятки фото за минуту, сотни кричащих заголовков, но только с пятой доходит смысл. «Вице-президент компании М Чон Чонгук и дочь президента юридической компании Н Лалиса Манобан поженились». Смысл въедается в кожу ядовитыми иглами. Тысячи фото улыбающихся молодожёнов, довольных родителей и гостей, миллионы поздравлений и ни одного упоминания о Чеён. Ни во взгляде, ни в улыбке. Нигде. А он у неё в каждой песне — рифма к любому слову, в каждом вдохе перед куплетами. Везде. Вдруг так несчастно, словно использовали и выбросили, не утерев последних слёз. — Мы вернулись после музыкального перерыва, — произносит задорно диджей, надев наушники, — напоминаю, что с нами сегодня в студии Розанна Пак — певица, сонграйтер и композитор, пару дней назад выпустившая свой второй полноформатный альбом «Girl from Melbourne». Черноволосый паренёк неловко показывает Пак надеть наушники и что-то сказать, прочесть сценарий, но всё глухо и слепо, как в утреннем тумане, когда кажется, что мир вымер. — И, конечно же, все песни о любви о нём, о музыкальном продюсере Мин Юнги, которого все знают, как Шугу, — продолжает диджей, не дождавшись ответа. — А мы переходим к следу... — Нет... — Прости, Розанна, ты что-то сказала? — Альбом не посвящён Мин Юнги, ни одна моя песня о любви не посвящена ему... Все эти песни о другом... О парне с кроличьей улыбкой, который сумел заставить меня снова поверить в любовь. В любовь к окружающим, в любовь к себе и в любовь к нему, — Розэ не замечает, как по скуле бежит слеза, а голос срывается. В массивных наушниках только собственное тяжёлое дыхание. Диджей включает рекламу, видя растерянный взгляд Пак и наушники снова заполняются звуками. Она скидывает их с головы, прижимая прохладную ладонь ко лбу. Нельзя так резко и так мокро, люди подумают, что у микрофона истеричка. Так можно только дома, заперевшись в ванной с бокалом чего-нибудь крепкого. — Тебе сейчас нужно только попрощаться, справишься? — брюнет говорит аккуратно, словно его могут подслушать лишние миллионы ушей сверхчувствительной волной. — Вырежьте это, вырежьте, что я только что сказала, — Пак отводит микрофон в сторону и упирается руками в деревянный стол, сжимая углы. Брови хмурые, взгляд хищницы, рычание и когти — способ защитить своё больное, невысказанное, нерождённое. — Мы были в прямом эфире и... Не думаю, что это возможно, — с опаской и осторожностью говорит парень, видя нестабильное состояние Пак, которая поднимает взгляд и видит в его глазах бесконечное сочувствие. — Ладно, — звучит холодно, — я попрощаюсь. Он коротко кивает, не отводя взгляда от Пак. Розэ смахивает влажную дорожку со щеки и шмыгает носом. — Мы вернулись после небольшой паузы. Это был очень интересный и продуктивный час с Розанной Пак. Но, к сожалению, нам уже нужно прощаться. Розэ, скажи что-нибудь напоследок нашим слушателям. — Я получила огромное удовольствие от того, что провела час со своими фанатами и слушателями iloveradio.one. Пожалуйста, подарите много любви моему второму сольному альбому «Girl from Melbourne» и я буду очень рада увидеть вас на концертах моего мирового тура. Бай-бай, — девушка произносит прощание со своим очаровательным австралийским акцентом. Она быстро затягивает пояс на бардовом пальто и вылетает из студии, зная, что её давно внизу ждёт машина, мужчина. Непонятно, что будет дальше. Может, после её неконтролируемой речи, вызванной стрессом, она снова останется одна — запрётся в ванной с бутылкой красного и просидит там пару дней, пока в дверь не начнут барабанить и кричать. Это, нужно полагать, лучший из допустимых исходов. Чеён садится в машину справа от Юнги. В машине пахнет чем-то иным, чем-то липким и раздражающий, приторно-сладким. Чужими духами. Липкая дешёвая сладость. Такими брызгаются девицы без вкуса. — Ты всё слышал? — Да... Не волнуйся, я и не надеялся, что у тебя что-то вроде любви ко мне. Пак фыркает, отворачиваясь, пытается открыть окно, но Мин говорит, что оно сломано, и Розэ оставляет попытки. От противного запаха начинается мигрень, и девушка трёт лоб, проводя по нему ногтями. — Теперь столько шумихи будет из-за этого... Я не знаю, что на меня нашло... — пытается оправдаться девушка. — Перестань, Розэ. Плохая реклама — тоже реклама. Нет ничего плохого в том, что теперь заголовки сайтов и газет будут пестрить о том, что у тебя есть любовник. Это как-нибудь затронет и меня, предоставляя мне больше клиентов, а тебе больше толпы на концертах. Так что все в плюсе, дорогая. Спокойствие и хладнокровие мужа в данной ситуации не ставят в тупик, лишь облегчают взаимодействие двух людей в душном запахе чужих духов. Сейчас они приедут в их квартиру в одной из многоэтажек Сеула, он снова нырнёт в свою работу, запираясь в кабинете, а Пак зависнет в душе на несколько часов, чтобы попытаться отмыться, отказаться уже наконец от прошлого, и будет дальше играть свою роль. Будто это действительно то, чего она хочет. В голове Пак невольно проскальзывает мысль, как бы поступил Чонгук в такой ситуации? Сильно разозлился бы? Ударил по рулю, а потом поцеловал её, потому что нет ничего дороже и всё они переживут. И её истерики, и её зависимости, даже её избегающую привязанность. Машина подпрыгивает на камнях, а Розэ хочется нажать на тормоз, сдать назад, отмотать время. Она сжимает колени пальцами, представляя эту другую жизнь, и в приятном дурмане ползёт ладонями вверх, чуть задирая платье. Холодный воздух из открытого окна со стороны водителя выветривает фантазии, оставляя на её лице пощёчину, ведь Чон в такой ситуации не оказался бы. Иногда она думает, что именно с него началась череда тех усталых и милых мальчиков и холодных и вежливых мужчин, что спят с ней, не любя. Чеён спотыкается о них, падает, встаёт и сразу же бьётся о нового, ведь Чонгук её больше не защищает, не злится и ничего к ней не ощущает. Это то, с чем она должна научиться жить. Он больше её не спасает от ядовитых языков и грязных рук, что всегда к ней прикасаются. Так много людей желают ткнуть в неё пальцем, ведь она — женщина, которая работает, карьеристка. Все шептали: «Наверное, она та еще сука, недотрога, пользуется мужчинами, безталанна, пришла на сцену через постель, шлюха, никто такую замуж не берёт». Каждый выбирал то, что ему больше нравилось, из всего спектра ярлыков. Но стоило вступить в публичные отношения, выйти замуж, слухов не стало меньше: «Почему она всё ещё работает? Должно быть, она бесплодна, не может создать нормальную семью, заполняет пустоту деньгами, ими она мужа не удержит, он скоро уйдёт от неё к другой». Это всё как-то дерьмово. Давит на черепную коробку с каждым днём всё сильнее. Правда что ли нужно обзавестись отпрыском, чтобы все оставили её в покое? Она возвращается в свою квартиру. Точнее, квартиру мужа, что всегда пуста. Наверное, Розэ стало бы легче от детского смеха, доносящегося из комнат, или запаха приготовленного ужина, или любой другой приятной оболочки, в которой прячется одиночество, но Юнги, кажется, ценит свою работу больше, чем семейную жизнь, поэтому такие темы в этом доме не поднимаются уже года четыре. Медленно стягивает туфли на высоком каблуке, долго снимает тесное платье, садится на пол и замирает. Сидит так десять минут, двадцать, сорок. Без разницы. Иногда ей безумно хочется научиться быть сильнее, чем утягивающая в пучину волна, недоступнее, чем синяя Луна, не таять после каждого интервью, не терять голос и не задыхаться от волнения, не читать про себя вещи, которыми она не является. Они говорят: «Спой же, девочка из ниоткуда, спой и получи ком фальшивой правды, бездоказательной тупости. Мы так сильно хотим быть как ты, иметь то, что у тебя. Ты питаешься музыкой и песнями о любви? А мы — тобой».

Ты ведь затмила всех. Так отвратительно чувствуется слава.

Розэ каждый день молится, нашли бы они кого-нибудь поумней, кого-нибудь не её, хотела бы скормить своё сердце птицам, чтобы наконец стать легкой, стать собой, но, если покормить птицу чем-то не тем, она разорвётся. Что если её сердце — «что-то не то»? Ей с каждым днем всё сложнее просыпаться и искать прямые ответы на неудобные вопросы. Если бы не сны, было бы легче. Ей снится извержение вулкана, ядерная зима, океаны разъедающей кислоты, и выживает в этой разрушающей силе лишь один человек. Друг. Лучший жалко-что-только друг. Глядит на неё снаружи, сидит у неё внутри, соревнуясь с одиночеством по гектарам занимаемого места в её груди. Раньше она забывала, что сердце есть не только у неё, а теперь Чон обращается с ним весьма своеобразно: замедляет, пока оно не останавливается, становится чёрствым и холодным, похожим на иссушенный гранат, пока Розэ не просыпается в поту и не находит смысла больше засыпать. В юности сильно не хотелось знать, кто ты — это была свобода — без ответственности, без обязанностей, без счёта чужих чувств. У неё была необычайно долгая юность, но она закончилась. Став старше, она почувствовала, что только будучи чей-то можно знать, кто ты на самом деле. Когда-то она кричала всем такую уверенную мудрость «Дом везде, весь мир — моя сцена, каждый — в меня влюблён», сейчас же стало ясно, что для неё дом — это нигде, и все охотнее прикусят себе языки, чем скажут о достоинствах Чеён. Все любят Пак Розанну, но никто не любит плаксу Пак Чеён, которая скатывается вниз по стене, переступая порог квартиры, и поддаётся слезам, что сдерживала весь путь домой.

141221

Она не была дома несколько дней. Юнги находит её лежащую у двери с полупустой бутылкой гранатового вина. В её снах оно льётся по чонгуковым рукам и пачкает белую рубашку. Мин относит её в кровать, садится рядом в свете Луны и убирает пряди светлых волос с её лба. За окном ночь, декабрь и белая пурга заметает всё по горло. Тени падают ему на плечи, делая их шире. — Я прилагаю достаточно усилий, Розэ, чтобы не отказываться от такой жизни. Помоги мне хоть немного, — он говорит очень тихо, словно произносит молитву в храме, когда она приоткрывает глаза. — Я разрешаю тебе не любить меня, — она отвечает в полудрёме, не отрывая от него взгляд. Розэ пылает изнутри и скорее сожжёт себя дотла, чем позволит в своём храме снов, муз и дум сменить замки. За всю их семейную жизнь таких фраз, звучащих как мольба и приказ, было много. Много криков и выяснения отношений, много попыток собрать вещи и уйти, но он всегда её возвращал, чтобы не было больше в её жизни тех мест, из которых он её забрал. — Я не разрешаю этого себе, — уголок его узких оранжевых губ ползёт вверх, а Чеён видит пять тысяч семьсот причин этой ухмылки и старается забыть все недавние сны и видения, пока Юнги выходит из комнаты. Он приносит стакан воды, ставит возле неё, смотрит, пока она медленно пьёт и возвращает стакан на место. Луна тонет в нём, захлёбывается и идёт ко дну. — Ты то, что я всегда хотел найти, Розэ, но ты вольна уходить, если куда-то тебя тянет сильнее, чем ко мне, это твой дом, а не тюрьма, но не калечь себя, я не могу на это смотреть. Мин до жути рассудительный, всегда говорит то, что она хочет услышать, и, кажется, читает мысли. Пак прижимается к нему, пряча лицо в ключицах. Он тёплый, он из плоти в её храме золы и пепла. Он исцеляет её. Он обнимает её в ответ, и Чеён твердит себе, что это любовь, что это настоящие чувства. — Я думала, что меня трудно любить, пока ты не показал, как, на самом деле, легко. Эта жизнь имеет рассветы и закаты, травмы и раны, нанесённые прошлым. Но когда-нибудь они затянутся, и в дверь постучится то будущее, которое они сокровенно желают друг для друга.