Навстречу Тьме

      Морану провожают. Изгоняют. Сжигают.       Морана стоит на холме перед проталиной, на которой возложили величественный костёр, практически незаметная в толпе тёплых, разомлевших, румяных людей. Её волосы бледнее снега, а лицо изрезано морщинами. Она знает: если б не горделивая осанка, что не искоренима ни временем, ни испытаниями, ни зимой, да если б была она видима — её можно было б принять за одну из смертных старух. Вроде той, что сейчас выносит требу Яриле — угощение людям: промасленные блины.       Сложив руки под грудью, Морана следит, как люди погружают блины в янтарный мёд, рубиновое варенье иль снежно-белую сметану. Как кормят друг друга и себя, как совершенно невежественно облизывают пальцы и подхватывают большие кружки с крепкой бражкой. А ведущая праздника (сейчас уже не волхв — нет) крепко и ловко насаживает на кол в центре куклу соломенную, в белое платье облачённую. Морану.       Она ухмыляется.       Времена изменились.       Сейчас это чувствуется по-особенному.       Раньше, в те времена, когда среди людей ещё рождались богатыри, а зима Мары не останавливала жизнь на много вёрст, не щипала морозом болезненно — не изгоняли её пламенем. Принимали смиренно. А дети бесстрашно подставляли розовые щёки снегопаду, радостно ловили ладошками щекочущиеся снежинки.       Когда Морана, ведомая когтистой лапой Змия, несла в Явь безжалостные холода, и ветра её кружили до удушения, и морозы ударяли до смерти, люди кляли её бранными словами и молили Рода-родителя да Сварога-отца простить им все пригрешения. Взывали к огненным братьям да сынам их об освобождении.       Морана за это винить их не может. Люди и впрямь немало исстрадались, покуда Скипер Змий буйствовал.       Когда же Перун погубил Скипер Змия, когда зима Моранина перестала нести и радость, и смерть, а заметала землю покоем, люди возблагодарили братьев-витязей её и продолжали над кострами вещать ей мольбы не терзать их более. И в последний день зимы стали обращаться к солнцеликим защитникам, воздавать им почести, подносить им требу и приветствовать лучезарную Лелю.       Прогонять Морану. Из страха и трепета в душах.       Сегодня мольб нет. Нет более страха и трепета. Люди осмелели.       Люди пьяно смеются, хватаются за руки да кружат хороводы подле костра. Малая искра под тёплым дуновением ветра изголодавшимся зверем набрасывается пламенем на хворост. Морана, замерев в тени, смотрит, как огонь с жадной нежностью лобзает её тотем.       Так когда-то целовал её сухие губы Даждьбог в попытке влить в них хоть каплю тепла.       Тело — в горячем ознобе. Под сухой мертвецки-серой кожей растекается чистый жар, и зудит тем сильнее, чем выше подбираются языки пламени к горлу куклы. Морана медленно дышит и делает неверные шаги к костру. Старая солома да сухой хворост горят хорошо и быстро — рассеиваются по ветру чёрными хлопьями пепла.       Морана проходит сквозь хоровод, случайно задевая холодом какого-то мальчонку. Он вздрагивает и восторженно дёргает мать свою за руку: один из немногих, кто поверил в увещевания ведущей торжества. Воздух вокруг неё обвивается плотным коконом, жёстким теплом растирая сморщенную кожу.       Морана замирает подле костра.       Хоровод кружится-кружится…       А мир останавливается.       Морана делает шаг назад. Пройдя через слепящее, чистое, высокое пламя, она погружается в сырой мрак.       Навь силой Чернобога заботливо кутает свою дочь, поит её сладким холодом, что до капли был отдан Яви. Морана видит, как разглаживаются морщины на руках, как наливается белизной молодости кожа. Собранные в высокий узел седые волосы пропитываются силой и свободно рассыпаются по меховой накидке на плечах.       Морана с усмешкой поднимает голову.       Времена изменились, но её по-прежнему чествуют, хотя и не как прежде. Хотя и подле куклы её кружат слепцы, невежды и скептики, уверовавшие в собственную силу и независимость. Но чествуют. Многие боги уже забыты, потеряны в тёмных временах, выжжены священным пламенем веры.       Только не Морана.       К тому же, Масленица помогает быстро ступать в Навь. Моране не нужно отправляться к тонкой грани меж Явью и Навью — достаточно переместиться к ближайшему торжеству и шагнуть в костёр. Чтобы оказаться здесь.       Так что пусть гонят, клянут, сжигают. Пусть не верят в рассказы знающих, пусть не питают страх.       Только бы помнили.       — Да и как можно меня забыть? — собственный голос, напитанный силой, звенит в Нави; ноги сами родными дорогами ведут её в терем Кощеев.       Домой.