Встреча с Темной

      Ни льющийся сквозь узкие окна солнечный свет, ни горящая под потолком керосиновая лампа не могли полностью рассеять полумрак, но ему всегда это нравилось. Нравился запах моря, смолы и дерева, нравился доносящийся плеск волн и крики чаек, нравилась уютная прохлада каюты, заменившая ему дом на долгие десятки лет.       Ступая привычно бесшумно, мужчина обошел стол, приблизившись к дальнему окну. С того самого момента, как он узнал, что Эмма стала Темной, он чувствовал странное оцепенение, словно оказавшись в тяжелом сне, стряхнуть который никак не получалось. Сердце точно подернулось корочкой льда, даже кровь в венах будто загустела, и только записка на бумажном пакете «Жди на «Роджере». Эмма», написанная знакомым быстрым почерком жгла пальцы, доказывая горькую реальность происшедшего.       За спиной скрипнула половица, и Киллиан резко обернулся.       Конечно, это была она, Темная. Резкий, пугающий контраст с собой прежней: яркий макияж не скрывал бледность кожи и темные круги под глазами, гладко зачесанные светлые волосы обнажили тонкую шею, а длинный черный плащ из проклятой крокодиловой кожи лишь подчеркнул почти болезненную хрупкость фигуры.       Слишком близко.       Ее запах окутал его, проник в легкие, и сердце в груди ударило с болезненной силой, едва не сорвав стон с искусанных губ.       Дьявол! Джонс, держи себя в руках!       Это не Эмма.       Это – Темная.       – Можно вот так не подкрадываться?       Прозвучало резче, чем хотелось.       – Прости, – короткое слово в ответ, произнесенное с удивлением и, пожалуй, с легкой обидой. Словно ничего не произошло, словно она действительно не понимает, чем заслужила подобную грубость.       Это злило.       Что у тебя на уме, Темная?       – Что тебе нужно?       Ледяной взгляд зеленых глаз чуть теплеет.       – То, что в последнее время между нами происходит так странно, – она говорит медленно, тщательно подбирая слова, и он стискивает зубы так, что заиграли желваки. – Хочу попросить прощение за прошлый раз. Знаю, ты хотел помочь. Так может мы… поужинаем, поговорим по душам? – она бросает взгляд на стол. – Как прежде.       Он смотрит на нее изумленно.       Она что, говорит это всерьез?       – Да я бы с радостью, но едва ли получится как прежде.       Видеть ее невыносимо, почти физически больно, и мужчина отворачивается, ставя чертов пакет на стол. Мгновение – и на потемневшей от времени деревянной столешнице расстилается красно-белая клетчатая скатерть, а на ней бутылка вина с двумя бокалами, высокая зажженная свеча, и тарелки с легкими закусками.       От неожиданности он невольно отдергивает руку.       – А так? – родной голос за спиной звучит мягко, почти застенчиво, и он недоверчиво оборачивается.       Эмма рядом, вот она, стройная, нежная, стоит перед ним в легком светлом платье, том самом, из их первого свидания, и ее волосы снова собраны в пушистый хвост, и трогательно хрупкие ключицы, как и прежде, притягивают взгляд. Она робко улыбается, протягивает руку, беря его ладонь в свою, и так привычно легко сжать в ответ тонкие горячие пальцы, и кровь снова закипает в жилах, и, разогнавшись по венам, гулко ревет в ушах, почти заглушая ее слова:       – Да брось. Уж ты-то доверяешь мне.       По изменившемуся плеску волн за бортом Киллиан понимает, что корабль вышел в открытое море. Они сели за стол и сейчас Темная – Эмма – аккуратно раскладывала на коленях салфетку. Туман в голове постепенно рассеивается, и он, наконец, мог посмотреть на сидящую перед ним женщину.       Ему хотелось выть, скулить, кричать. Вырвать из груди свое глупое влюбленное сердце, растереть его в пыль и пустить по ветру, чтобы оно не рвалось так мучительно больно.       Да, похожа.       Да, его все так же тянет к ней.       Но…       Он видит в ней изменения – ставший более уверенным взгляд, новая тонкая ускользающая улыбка, раскованность жестов и свобода движений. И все это – не она.       Не его Эмма.       Это сводило с ума. Рвало на части. Убивало.       – Можно вопрос?       Она улыбается лукаво, дразняще, точно зная наперед все, что он может сейчас ей сказать.       – Осталась ли я той прежней Эммой?       Нет, не осталась.       – Вопрос, на который сложно ответить. Давай упростим.       Она закидывает в рот кусочек еды, жует, смотрит игриво, откровенно.       Дьявол! Крюк, соберись! Ты обязан ее спасти!       Попробуем вас удивить, мисс Свон.       – Твой новый дом. Что за запертой дверью?       Что ж, ему удалось. Она перестает улыбаться, явно ожидая не этого. Киллиан пристально смотрит на нее, и, не дождавшись ответа, вопросительно приподнимает брови:       – Я хочу тебе верить, Эмма. Очень. Всем сердцем.       Все-таки не удалось скрыться за напускной бравадой, и, почуяв эту слабость, она подается вперед, протягивает руку, крепко сжимает его пальцы.       – Так верь мне! – она просит искренне и отчаянно, и становится так похожей на себя прежнюю, что на мгновение ему хочется послать к дьяволу все и всех и поверить ей, а дальше будь что будет. Но новая улыбка – улыбка Темной – отрезвляет его, бьет наотмашь, рассекая, будто хлыстом, до самого сердца.       – То, что я захочу от тебя спрятать спрячу все равно, – добавляет она и коротко смеется, ни дать ни взять, вспомнив известную только ей шутку.       Вот тебе, получай!       Он убирает руку, а сердце заходится, едва не ломая ребра изнутри. Наверное, когда-нибудь он привыкнет к этой боли.       Но не сейчас. И, наверное, ни в этой жизни.       – Вот и ответ на тот мой первый вопрос. Ты не прежняя, – он смотрит в ее глаза, пытаясь отыскать в их стылой зелени хотя бы след той прежней Эммы. – Ты не играла в игры.       Она выпрямляется на стуле, отворачивается.       – Да, – почти шепотом, признавая. А потом, глядя ему в глаза, громче, с превосходством, – Другая. Я – лучше.       Добивает, пробивает словами, точно кинжалом – доверчиво подставленную грудь.       – Чем Светлая? – он и правда пытается ее понять. Лучше так, чем мучительно умирать от невидимых ран.       Она удивленно моргает и задумывается, будто вспоминая события вековой, а не трехнедельной давности.       – Я помню, какой была ранимой, закомплексованной, с каким трудом приняла волшебный мир. Но теперь я… словно прозрела, – она, наконец, находит нужное слово, улыбается коротко, со снисходительностью к себе прежней. – Страх прошел сам собой. Поверь, я – открытая книга, если захочешь ее прочесть.       Он смотрит на нее недоверчиво, говорит резко, уже не сдерживаясь:       – По-твоему, между нами возможны серьезные отношения?       Но Темная только пожимает плечами, реагируя на его выпад с ледяным спокойствием, словно мудрый взрослый на детскую истерику, и невозмутимо разливает по бокалам вино.       – Белль и Голд любили друг друга, – напоминает она.       Он вспыхивает, моментально ощетинившись, яростно щурится:       – Возьми кого-то другого, не Крокодила для примера.       – Почему нет? – искренне удивленная, она смотрит в его глаза. – Родившийся трусом, нашел свою любовь только став Темным магом, – женщина подается вперед, говорит с жаром, убежденно. – Помнишь, ты рассказывал, как он унижался, лил слезы на борту «Роджера»? – она коротко обводит корабль, точно напоминая о месте того действия, и Киллиан опускает голову, затопленный чувством вины. – И он изменился к лучшему.       – Ошибаешься, – он поднимает взгляд, говорит отрывисто, разогретый собственной злостью. – Это я был злодеем в той драме, Свон.       Мужчина резко встает со скрипнувшего стула, подходит к окну, пытаясь унять дрожь в руках. Когда-то он сам честно рассказал Эмме ту историю, но не ожидал, что Темная вспомнит и настолько извратит ее.       – Он был хороший человек, верный своей семье.       Ему на глаза попадается сабля, и мужчина крепко сжимает в ладони знакомую до мельчайшей неровности рукоять, разворачивается, почти кричит, пытаясь достучаться, донести:       – Я взял эту саблю, приставил к его голове и смеялся над ним, – он на мгновение прижимает клинок к щеке Темной. – Это я со временем изменился в лучшую сторону. Он же стал хитроумным изощренным убийцей.       Дыхание перехватывает, точно эта эмоциональная вспышка лишила его сил. Она пристально смотрит на него, а затем стремительно поднимается, обходит, прижимается со спины, перехватывает руку с клинком:       – Помнишь, мы попали в книгу сказок, и я учила держать тебя меч?       И улыбается дрожащими губами, точно это что-то может изменить. А он стискивает зубы, вырывается, отступает на пару шагов, поворачивается к ней лицом, потому что ощущение близости нежного тела, лихорадочно горячих пальцев на своей руке сводят его с ума, вышибая дух, выбивая за край, за границы, и то, как она растерянно опускает голову, снова доводит его до бешеного отчаяния.       – Снова игры. Хватит, Свон! – он криво улыбается, но улыбка больше напоминает оскал, и ему уже плевать на то, что его боль для нее так явна, так открыта. – Я ждал от тебя искренности, но, боюсь, что не дождусь.       В груди все сжимается, душа рвется на кровавые лоскуты, и хочется сделать что угодно, лишь бы остановить эту боль.       – Просто ответь, для чего мы тут встретились? – мужчина медленно подходит к ней, останавливается близко-близко, заглядывает в глаза. – И не говори, чтобы тряхнуть стариной, потому что это – вранье!       Ее такое знакомое, родное, любимое лицо – широко раскрытые зеленые глаза, в которых он тонул без надежды на спасение, нежные губы, вкус которых он не мог забыть, ямочка на упрямом подбородке…       – Что ты хочешь, Темная? – приглушенно, хрипло. – Скажи, не юли.       – Чтобы ты мне доверял, клянусь!       Отчаянно, на выдохе.       Почти-правда. Почти поверил.       Дьявол, но как же больно!       Он судорожно вздыхает, сглатывает, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, говорит глухо:       – Я любил тебя прежнюю. Неприступную, отгородившуюся ото всех стеной.       Женщина легонько улыбается, подается вперед, мягко касается его руки, шепчет:       – И за той стеной все та же я, поверь!       Она смотрит в его лицо прямо, не отводя взгляда, и тонкие пальцы крепко сжимаются на его запястье, и теплый родной запах кружит голову, туманит сознание сильнее, чем ром.       А потом снова, неуловимо меняясь, будто скрываясь за ледяной броней:       – Моя очередь задать вопрос. Ты меня любишь? Если ответишь, что нет, я тебя отпущу.       Снисходительное, надменное превосходство Темной полоснуло остро-ледяным по сердцу, уничтожая, разбивая его на осколки. Гнев, ярость, боль адской смесью вскипели в его душе, толкая вперед, и мужчине было плевать на то, что она сейчас обладает безграничной силой, способной растереть его в порошок. Ему лишь хотелось выплеснуть это отчаянно пылающее внутри, сорвать с нее чертову маску, увидев под ней прежнюю Эмму.       Ее горло под его ладонью, так, что пульс бьется в подушечки пальцев.       Ну же, Эмма, давай! Сбрось эту маску, покажись, ты ведь где-то там, глубоко внутри.       Пожалуйста!..       А она смотрит на него, не отрываясь, без тени страха; запрокинув голову, наблюдает за тем, как мужчина не может сжать руку сильнее, на то, как тяжело и громко он дышит, точно это его глотка вот-вот разорвется от удушья.       И неожиданно коротко, насмешливо улыбается.       Дьявол!       Его губы с силой прижимаются к ее губам, целуя, терзая, и язык проникает в нежный рот, сталкиваясь с ее языком, ощущая такой необходимо-родной вкус, и его пальцы скользят от горла к затылку, заставляя запрокинуть голову, прижимают к себе, впечатывают, пытаясь вобрать еще глубже, жарче, слаще...       – Нет!       Киллиан отступает на шаг, отталкивает ее почти грубо, оглушенный собственным безумным возбуждением, ревущей в ушах кровью и пульсацией напряженного члена в ставших вдруг тесными джинсах. Почти испуганный теми чувствами, что она пробудила в нем.       Он не замечает ее движения, лишь перед глазами коротко мелькнуло, а затем он чувствует спиной доски стены, а согнутые в локтях руки оказываются зафиксированными в кистях чуть выше плеч.       Что за?..       Мужчина дергается, пытаясь освободиться, но невидимые путы крепко прижимают к стене его запястья и щиколотки.       – Темная, прекрати!       Она улыбается своей новой лукавой улыбкой, подходит близко-близко, заглядывает в его глаза снизу вверх, шепчет:       – Ты первый начал.       Узкие ладони ложатся на его плечи, она прижимается плотно, зажав его бедро между ног, трется всем телом, и мужчина чувствует ее горячечный жар даже сквозь одежду. А потом, потянувшись, она прижимается губами к его губам, нежный рот приоткрывается и кончик влажного языка обводит контур его губ, заставляя открыться навстречу, так сладко, что невозможно сдержать стон, а зубы прикусывают его нижнюю губу, тянут, и язык толкается в его рот вместе с коротким выдохом.       Нет, Джонс, не смей, не смей!       Он ведь не был святым, и все, на что он сейчас оказался способен, это запрокинуть голову, прерывая поцелуй в последней попытке остановиться, поступить правильно:       – Не надо!..       Но ее губы лишь скользят по линии челюсти, по темной щетине, к беззащитно обнаженному горлу, прихватывая, посасывая, чувствуя губами лихорадочное биение сердца.       Тонкие пальцы быстро расстегивают мелкие пуговицы его жилета и рубашки, распахивают их, обнажая крепкое поджарое тело, но даже свежесть морского воздуха не может охладить жар разгоряченной, влажной от пота кожи, закипающей под ее губами.       Ее поцелуи оставляют следы – яркие пятна на гладкой коже, контрастирующие с многочисленными бледными шрамами. Ее клеймо, ее признание, ее тавро – он мой!       Его трясло, и ее это заводило. Он выгибается ей навстречу, насколько позволяют невидимые путы, захлебывается, кусает губы, отчаянно пытаясь не заскулить. Горячий язык влажно и широко лижет плоский сосок, обводит до тех пор, пока тот не набухает твердой чувствительной горошинкой, легонько прикусывает, наконец сорвав с искусанных губ низкий глубокий стон. Следуя за дорожкой темных волос, она спускается поцелуями вниз, гибким плавным движением опускается перед ним на колени, и Киллиан жмурится, не в силах смотреть на это, запрокидывает голову, вжимаясь затылком в стену, и только чувствует, как юркий кончик языка ныряет в углубление пупка, заставляя поджиматься живот.       – Свон, что ты… Аах!       Она трется щекой о выпуклость, туго очерченную джинсами, стискивает пальцы на его бедрах, царапая ногтями плотную материю, побуждая толкнуться вперед, а потом касается губами, выдыхает жарко, и он раскрывает глаза, глядя на нее изумленно, почти испуганно, почти на грани.       С ума меня сведешь…       Ремень звякнул пряжкой, поддавшись ловким пальцам, и прохлада воздуха опалила ноющий, пылающий от возбуждения член. Она смотрит на него снизу вверх, и он видит, как щедро плещется возбуждение в потемневших глазах, как вздымается от тяжелого дыхания ее грудь.       И как нежные губы касаются его члена.       Все это было слишком – влажный жар рта, тугое кольцо губ, касания языка, скольжение сомкнувшихся пальцев и собственное сорванное дыхание от удовольствия и злости за беспомощность позы. Кровь кипела в жилах, сводило скулы, поджимались пальцы на ногах, внутри точно закручивалась тугая пружина, и ее нежные приглушенные стоны быстро доводили его до грани, сводя низ живота импульсами зарождающего оргазма. На мгновение их взгляды встречаются, и в мутных от наслаждения глазах он неожиданно видит ее.       Эмма!       И он срывается в яркий, долгий, сокрушительный оргазм, крича, выгибаясь, дрожа всем телом, не то умирая, не то воскресая, а она принимает его без остатка, скользнув напоследок кончиком языка. Она все еще у его ног, раскрасневшаяся, возбужденная; вздрагивает, сжимается, широко распахнутые глаза затуманены, и по судорожным движениям мужчина понимает, что она на пределе. Ее ладонь скользит под подол платья к своду бедер, движется там коротко, ритмично.       – Киллиан!.. – его имя на ее губах, так сладко, так мягко, до мурашек по коже, на выдохе, а потом она выгибается, напрягается, точно натянутая струна, теряет ритм, распахнув рот в немом крике, и он видит, как отчаянно дрожит ее тело.       Магические путы исчезают, и мужчина, неловко поправив белье, бессильно опускается на колени рядом с ней. Легко касается ладонью ее щеки, гладит кончиком пальцев, целует висок.       Как же я скучал.       Она отстраняется, смотрит в его глаза, и Киллиан понимает, что перед ним – Темная. И словно удар лезвием по венам ее тихий голос:       – Ты не ответил. Ты меня любишь?       Мужчина поднимается, покачнувшись на нетвердых ногах, протягивает ей руку, помогая встать. Они долго смотрят друг на друга, и он понимает, что от его ответа сейчас зависит очень многое. Он закрывает глаза, всего на мгновение, на один удар израненного сердца, и, видят небеса, как же сложно произнести эти слова:       – Да, я любил.       Любил. И буду любить. Всегда. Навеки.       И отступает. Один маленький шаг, но между ними точно ледяная стена выросла. Киллиан сжимает руку в кулак, стискивает зубы, отводит взгляд, потому что чувствует – еще немного, и он упадет на колени, умоляя, рассыпаясь на осколки у ее ног.       – Я возвращаюсь на берег вплавь или на корабле? Решать тебе.       Я спасу тебя, Эмма. Клянусь!       Она расправляет плечи, и под маской Темной вдруг на мгновение проступает прежняя Эмма.       – Корабль твой, – говорит она с горечью и исчезает в серебристом вихре.