Долг Короля

      Было очень жарко. Солнце палило совсем нещадно, а одежда короля была теплой, и устал он, дойдя с Сигрид почти до самого Дейла. Не нужно было идти так далеко. Он так давно уже никуда не ходил, что успел отвыкнуть. Болели ноги, в груди щемило сердце. Да еще и от жары начала болеть голова. Но он старался идти спокойно, медленно, но не надрывно, чтобы никто не заметил этой его слабости. Ни к чему…       Разговор с Сигрид успокоил и в то же время встревожил его. Какое право имела эта человеческая девчонка учить его жизни? Молодостью своих лет? Она не могла быть мудрее, чем его прожитая двухсотлетняя жизнь. И все же, он не оборвал разговор с Сигрид, не потому, что боялся ее обидеть, а потому что он хотел это слышать и понимал, что никому больше не позволит говорить, что он должен быть счастлив.       Только Дис… разумеется… но Дис не собиралась с ним разговаривать вовсе. Всех все устраивало. Он лишь издали видел ее несколько раз после встречи и пощечины, и ни разу больше не разговаривал с ней.       Махал! Она не пришла к нему, когда он был болен… что он должен умереть, чтобы она наконец-то смогла не простить его – нет, прощения он не ждал, но вспомнить, что он был брат ей. И что он тоже страдает от этой потери?       Он может быть счастлив… как странна эта мысль, как чужеродна… неестественна… и как сладка. Впервые, со времени Лим он подумал о том, что его личное счастье – это не предательство племянников, а просто жизнь… плата за годы одиночества… плата за возвращение Родины… ведь так или иначе, но он привел гномов _домой_...       Он так устал и задумался, что не заметил мгновения, когда мир качнулся перед его глазами, а в глазах потемнело. Если бы он присел хоть на камень у дороги, то обморока можно было бы избежать. Но он шел и шел вперед…       Уже на рыночной площади, обморок настиг его, и он рухнул, сбив собой целый лоток с какими-то склянками.              Торин очнулся, сидя на земле. Только спина его опиралась на что-то и под головой было что-то мягкое, а перед ним на коленях стояла гномка. Она брызгала в его лицо водой. Рядом валялась отломанная деревяшка от стола, и гора пузырьков, половина из которых были разбиты и содержимое их – Торин не мог понять, что именно – было безвозвратно испорчено. Вылито, высыпано, смешанно…       – Очнулись, и славно. Сядьте-ка вот сюда на стул. В тень.       Гномка подала ему руку и проводила за прилавок, где стоял по видимости ее собственный стул. Торин тяжело опустился на него и посмотрел на гномку.       Он узнал ее. Ее, впрочем, знали все гномы и люди Синих гор, даже кто лично никогда не встречал. О ней много всяких слухов ходило, и по пятам шла дурная слава. Люди дали ей свое прозвище, а гномы подхватили, так и прилипло к ней это чужеродное «ведьма»… У гномов были знахари, были ведуньи, но никогда не было ведьм. Да так стойко прилипло, что настоящее ее имя забылось, а вместе с ним и сама Ведьма забыла свою жизнь. Так, по крайней мере, казалось…       Она выглядела старухой, с широкой проседью в волосах. Волосы ее были до того грязными, что сосульками свисали вокруг головы и закрывали половину лица. На другую половину лица смотреть не хотелось, его портил уродливый старый шрам: со лба, он спускался по всей щеке. Откуда он взялся никто не знал. Да было видно, что ранение это не обработали как следует сразу, оно долго болело, и до того выболело, что шрам был даже отвратительный и она, словно специально выставляла его на показ, не прикрывая волосами эту сторону, а другую, где еще можно было увидеть ее настоящее – прежнее лицо.       На ней было огромное количество одежды, но вся была какая-то порванная почти до лоскутов, так что длинные рукава не скрывали тонкие запястья с какими-то своими шрамами, которые иногда Ведьма плотно бинтовала. И никто бы не мог сказать для чего.       У нее всегда можно было получить бутылек с лекарством, которое не признавалось всеми лекарями, но оказывалось действенным. Она находила такие травы, которые иной лекарь и пробовать бы не стал, а она варила из них смешанный отвар и выставляла на продажу. Иное лекарство, она делала из грибов, стирая их в порошок, и не всегда эти грибы были съедобными…       Ее боялись, но к ней ходили. Она брала высокую цену. А когда люди не могли заплатить, указывала на дверь. Сердце ее не трогала жалость. Иногда, она, правда, могла взять плату и не деньгами, а разговорами… но только если ей интересен был разговор.       Так, ходили слухи, что она знает все и обо всех. Впрочем, слухи эти быстро находили свое подтверждение, когда она каждого, кто обращался к ней, называла по имени. И знала об их жизни больше, чем они сами.       Люди говорили, что она заключила сделку с демонами и отдала им за это свою душу. Но и люди ходили к ней.       Она впрочем, не предсказывала будущее – как бы сильно ее о том не просили, но иногда знала такое, что не должна была знать. И могла каким-нибудь словом, подтолкнуть пришедшего к мысли, к решению вопроса… или к петле.       Ее даже судили однажды и чуть не сожгли на костре, когда один человек, после похода к ней, повесился. Но гномы ее тогда отстояли, как отстаивали всех своих. Вдалеке от своей родины, они дорожили каждым… и, хотя сами они ее ненавидели и презирали, а все равно не дали казнить ее людям.       Сами выбрали ей наказание – год или два в темнице, и после она вышла на свободу и продолжила заниматься, чем занималась. Но теперь с ней старались много не разговаривать. Платили деньги, брали лекарство и поспешно уходили.       Ведьма только смеялась…       – Воды выпейте, – проговорила Ведьма совершенно спокойно и подала Торину кружку до краев наполненную водой. Торин посмотрел по сторонам. Ее прилавок стоял в отдалении от остальной площади, и никто не увидел, как он упал, иначе бы здесь собрались все. Может и слышали, как пузырьки разбивались, да кто ж подойдет к Ведьме справиться, что случилось?       И хорошо. Сейчас посидит немного и пойдет… ноги гудели от долгой ходьбы. В глазах еще темнело время от времени.       Торин взял кружку и сделал несколько глотков. Вода была удивительно вкусная и почти ледяная – что было очень странно для такого жаркого дня.       – А что ж, воду пить из чужих рук не боитесь? Чай вас ничему не научил? – проговорила между тем Ведьма и усмехнулась.       – Откуда ты знаешь про чай, Ведьма?       – Я многое знаю. Но вы не бойтесь. Если бы мне в голову пришло убивать вас, я бы вас не в чувство приводила, и не простой водой поила, а травой бы такой, что вы бы вечером сего дня и умерли бы, а на меня бы никто и не подумал… – она глухо рассмеялась. – Пейте, не отравлено. Вам легче станет. В такую жару в вашем состоянии кто же ходит?.. Болезнь еще не отступила, больше на то времени нужно, а прежде нужно душу вашу излечить… все болезни наши от души набекрень свернутой.       – Откуда ты про чай знаешь?       – Моя то воля – говорить или не говорить. Теперь говорить не буду.       – Разве я не король твой? И ты приносила мне присягу!       – Приносила. И тело мое, как жизнь моя – принадлежит вам. Скажете сейчас же в Озере утопиться – так пойду и утоплюсь, не спрошу ничего. А вот в душу мою никому нельзя. Ничего не скажу, что говорить не хочу. Пейте, может, хоть в разум придете.       Торин подумал, что ему все равно, даже если в воде действительно яд. Она была такая прохладная и сладкая, что он не мог не пить. Выпил все до капли.       – Где ты взяла эту воду?       – В источнике… он далеко отсюда, и добираться до него неудобно. На той стороне горы, пол дня пути. И тропы никто не знает…       – Я не знал о нем.       – Говорю же, добраться сложно. Я хожу иной раз.       – Ты должна показать мне, где он.       – Должна? Опять вы с долгом своим! Если покажу, то где потом мне воду эту находить, которой больше ни у кого нет?       – Ты продаешь ее что ли?       – Нет. Но на ней травы лучше варятся. И раз мы уж о том заговорили, извольте заплатить мне за погром, ваша светлость.       – Ты с короля деньги будешь требовать?       – А король что разорить меня хочет? Тогда какой из него король? Мне все равно, кто вы, если вы почти все мои склянки разбили!       Торин усмехнулся.       – Хорошо, придешь к Двалину моему, я передам ему, чтобы тебе заплатили, сколько скажешь.       – Не боитесь, что много скажу?       – Нет. Слухи о тебе разные ходили, да ни одного не было, что ты нечестная.       – Ваша правда. Обманывать я так и не научилась. А вы значит, смотрины устроили… Двалину своему поручили.       – И ты о том же будешь говорить?       Ведьма достала из-под прилавка складную табуретку и поставила в шаге от стула, села сама. Словно собиралась долго говорить. Торин чувствовал, что ему нужно еще немного отдохнуть, поэтому деваться ему было некуда.       – О том же не буду, о другом поговорю. А вы не думали, кого он выберет… молодых да прекрасных.       – А ты бы, конечно, лучше выбрала?       – Но не этих ведь молодых на себя обрекать…       – Что значит на себя обрекать?       – А то не знаете? Вы может еще лет сорок проживете… с такими волнениями-то не дотянуть вам до долголетия своих предков. А ей потом что – оставаться одной еще на сто пятьдесят лет. Эгоистично это, ваша светлость.       – Где здесь с моей стороны эгоизм? Это долг каждого короля – дать наследника. Старуха какая не родит здорового… да и нельзя королю старуху. Она девушка должна быть. А таких, чтобы до ста лет дожили, да девушками… может, и найдет.       – Может, и найдет… да вам какая вообще разница, что после смерти вашей будет?       – Я уйду в Чертоги Махала с чистой совестью, что оставил Эребор в руках сына своего. Того разве не довольно?       – Чертоги? – Ведьма коротко рассмеялась. И смех этот был страшным.       – Ты что это? Не веруешь что ли? – ошарашено проговорил Торин. Вещь эта была в гномьем обществе не слыханная. В бога своего они верили все до единого. Среди людей попадались такие, что не веровали, и Торин старался их стороной обходить. Но среди гномов, он впервые увидел ту, что не веровала, да еще и в открытую об этом говорила.       – А чего мне верить то? Что он мне сделал, чтобы я верила? Посмотрите на меня, ваша светлость, что вы видите? Старуху грязную? А мне ведь и ста лет еще нет… а вам.. что он вам сделал? Всю вашу жизнь долгом на вас давил. А потом обоих племянников забрал? Одного бы еще забрал – я бы что-то поняла. Но двоих? Двоих, Торин! Всю кровь вашу. Всю жизнь вашу. А вас оставил. Зачем, вот скажите на милость, он вас в живых оставил? Ведь чего ему проще было, забрать вас, чтобы не мучились… ан нет, оставил… так кто он после этого? Так есть ли он после этого? _Я бы поверила_, что он есть, если бы хоть один из них выжил. Что, вы никогда не думали об этом?       – Может и думал, да только кто я такой, чтобы отрицать веру моих предков? Все, на чем мир этот стоит…       – А может, криво стоит?.. а вы молодую в жены берете. А что бы вам не попробовать полюбить? Того и глядишь дольше проживете, и жене вашей меньше без вас жить придется?       – Перестань, Ведьма…       – Тут приходила ко мне одна… влюбленная в вас. Плакала и просила зелья ей дать.       – Какого?       – Интересно стало, – усмехнулась Ведьма. – Знамо каково. Чтобы такой красавицей стать, чтобы вы ее одну выбрали.       Торин раздраженно покачал головой. Не нравился ему этот разговор. Может, она эту гномку и вовсе выдумала. А если не выдумала?... нет уж, по любви ему тут не надо!       – Или чтобы не узнали.       – Не узнал?       Ведьма рассмеялась.       – Говори!       – Не хочу говорить, и не буду говорить.       – Говори, я приказываю! Ты дала ей, что ли, зелье?       – У меня много всяких лекарств есть, – она покосилась на разбитую кучу бутыльков. – Было… да такого ни у кого не найдется. Она мне и про чай рассказала, чтобы я дала ей зелье. А я ничего не спрашивала, и ничего не дала… она меня проклинать стала…       – Лим? – выговорил Торин.       – Отчего сразу Лим, ваша светлость? Лим до вас дела нет, раз она бросила вас и уехала…       – Мия… – выдохнул Торин и сам не понял, что чувствует по этому поводу.       – Ваша светлость… – начала говорить Ведьма и тон ее голоса чуть изменился, стал более мягким. Она всегда говорила таким голосом, когда спрашивала и хотела получить ответ. – Мне вот чего интересно, как вы могли признать в Лим свою первую любовь…       – Что значит как? Если похожа…       – Вы сейчас мне и Мию не опишите. Хотя пара недель всего прошла. А тут сто пятьдесят лет. Память стирает лица. Вы просто хотели увидеть ее, и увидели.       Когда Лим ушла, Торин часто об этом думал, и эти же сомнения рвали на части его душу. Ему казалось, что он помнит ее, но помнил он ее лишь пару десятков лет… однажды, в Синих горах, он видел сон… где была она, но он уже не видел ее лица… Так что в словах Ведьмы был смысл и была правда. Он вряд ли мог забыть ее словесный облик: светлые вьющиеся волосы, глаза, улыбку… молодость…       Лим была молода. И он действительно _захотел_ увидеть в ней ту, что любил… чтобы не жениться без любви совсем. Он ошибся. Да чего уж теперь?.. и хорошо, что ошибся, а то бы уже давно женат был и мертв.       – Иногда ошибки могут спасти нашу жизнь, – улыбнулась Ведьма, и впервые в ее голосе не было обычного пренебрежения.       – А что скажешь? Простить мне Мию?       – Предательства не прощают, Торин. Она сказала, что любит вас и молча смотрела, как вас травят. Где здесь любовь?       – Она за брата боялась…       Торин запнулся, вспоминая о Дис. Мысли о Дис всегда наводили на него отчаяние. Мия думала о брате, боялась до такой степени, что позволила убивать того, кого любила… а Дис?.. Торин оборвал мысль.       – Ваша сестра любит вас. Вы знаете об их смерти уже почти год. Она только узнала. Ей больше времени нужно.       – Так значит не прощать…       – А что, – лукаво усмехнулась Ведьма. – Хочется простить? По возрасту она, конечно, вам хорошо подходит. Да только… это вы сами решайте, что же вы меня спрашиваете, как будто я ведунья какая-то…       – Ты Ведьма.       – Ведьма. Так меня люди прозвали, а гномы подхватили… только это давно не кличка моя, а имя… как вы – Торин, так я Ведьма… я не умею читать ваши мысли, и не вижу будущего. Я собираю травы и только…       – И слухи, и сплетни…       Ведьма откинула голову назад, так что на секунду, волосы спали со второй стороны лица и Торин увидел ее лицо. Ей и, правда, не было ста лет.       – Какие печали сделали тебя Ведьмой? Какая беда надела на тебя покрывало старости? – прошептал он.       Ведьма громко цокнула языком и поднялась на ноги.       – То только моя воля, чтобы не говорить. И не буду говорить.       Была в ней странная сила, необъяснимая… лицо ее было изуродовано этим шрамом, и смотреть на него нельзя было без содрогания, но находясь рядом нельзя было не смотреть. Она говорила высокомерно, с презрением, она не должна была вызывать жалость, и все же Торин жалел ее. Он словно увидел в ней отражение самого себя. И не мог этого понять. Они не были похожи… и странным образом были.       – Не говори. Благодарю за воду, за деньгами зайди к Двалину.       – Обязательно, ваша светлость.       – Прощай, – Торин поднялся на ноги, но он не успел отойти и нескольких шагов, как Ведьма заговорила снова.       – А я может в Махала и поверила.       – Ты сказала, что поверишь только если…– очень медленно он обернулся к ней, – если только один из _них_ жив.       – Да, – едва слышно выдохнула Ведьма.       Торин почувствовал, как перед его глазами снова все темнеет, но он удержался на ногах.       – Что ты знаешь, Ведьма? – белыми губами проговорил он.       – Так… ветер шепчет… земля говорит…       – Что шепчет? Что говорит? – как завороженный глядя на Ведьму, спросил Торин.       – Тело ведь не нашли. **       Спустя полчаса, Ведьма была доставлена в Эребор, в одну из темниц. Она была брошена в камеру, словно какая-то преступница.       Двалин, которому доложили о произошедшем, поспешил к Торину.       – Почему ты слушаешь ее? Она… что она может знать? Она сама в Эребор вернулась две недели как. Что ей знать? Она играет тобой, Торин! Заставляет поверить в то, чего нет! Не цепляйся за это! Не давай своему сердцу надежды. Второй раз ты не переживешь.       Торин тяжело выдохнул.       – Ган, кажется, прибыл с последней группой.       – Да, – Двалин даже отшатнулся от Торина. Этого Гана он не хотел и близко подпускать к Эребору, но Торин принимал всех – до первого проступка и тех, кто пользовался дурной славой в Синих горах тоже. Гномы жили без Родины, без дома… они могли ступить на дурную тропу, рассуждал он, это не значит, что здесь – в доме их предков, их должны за это судить. Вот если подобное повторится здесь – и об этом было объявлено во всеуслышание, преступников ждет немедленное наказание. От темницы, и высылки вплоть до смертной казни.       Ган, помимо всего прочего, славился своей жестокостью и способностью вытаскивать из гномов и, особенно из людей, признания.       Ведьма… она не из железа… камень расколоть можно.       – Одумайся, – тихо сказал Двалин.       Торин отрицательно покачал головой. И голос его обернулся камнем, и лицо почернело страшной решимостью.       – Приведи его. Она дала надежду. Теперь, она либо даст то, о чем сказала, либо умрет.