Стечение обстоятельств

— Мои путешествия проходили довольно гладко; я часто задумывался о том, не охраняет ли меня незримо Аполлон, а, может, тени Александра и Гефестиона являлись моими ангелами-хранителями в моих приключениях. Да и какими-то особыми приключениями моя поездка до этого времени не отличалась. Всё шло как по маслу. В Тегеране я задумался, стоит ли дальше продолжить путь Александра до самой Индии или повернуть обратно. После взвешивания многих «за» и «против» я решил вернуться; впрочем, на сей раз я избрал не прямой путь, а завернул на север, желая увидеть Каспийское море. Огибая его с запада, я почти доехал до границы с Советским Азербайджаном. Знаешь, иногда мне казалось, что это какое-то изощренное издевательство Аполлона. Мне всю жизнь так хотелось побывать во многих местах, и вот теперь у меня была такая возможность, но это приносило мне мало удовольствия. Вот такой вот парадокс. С берегов Каспийского моря я повернул на запад. Моей целью был Табриз. Это достаточно большой город, четвёртый или пятый по величине в современном Иране. В своё время город был одним из перевалочных пунктов на Великом Шёлковом Пути, надеюсь, ты слышал про такой. — Конечно, слышал, — подтвердил Табаков. — После Табриза я рассчитывал посетить озеро Урмия. Это самое большое озеро в Иране и оно очень солёное. На островах этого озера растут фисташковые леса, а сам водоём облюбовали пеликаны и фламинго. Мне рассказывали, что там очень красиво. Но, как известно, человек предполагает, а бог располагает, ну а когда этим богом является Аполлон, то уж тут точно угадать невозможно. Вместо того, чтобы въехать в Табриз напрямую, я обогнул его с юга, желая сначала посетить деревню Кандован, я был много о ней наслышан, когда путешествовал вдоль южного берега Каспийского моря. — А чем эта деревня знаменита? — спросил советский артист. — Это так называемая деревня троглодитов. — Кого-кого? — удивился Табаков. — Троглодитов. Слышал о таких? — Ну, — неуверенно протянул Олег Павлович, — это доисторические люди, которые жили в пещерах, или что-то вроде того. — Вроде того, — усмехнулся Шелленберг. — О них, кстати, писали и Геродот, и Страбон, и так любимый Александром и Гефестионом Аристотель. Их размещали то в Северной Африке, то на берегах Дуная. Но не в том суть. В Кандоване живут вполне современные люди, только вместо домов они селятся в пещерах. Ну, так уж сложилось исторически. Эта деревня расположена недалеко от горы Саханд, которая на самом деле является потухшим вулканом. Когда-то очень давно, после извержения этого вулкана, в окрестностях образовалось очень много холмов из пемзы и других подобных материалов. Я не особый знаток геологии. Короче, в этих вулканических образованиях очень легко выдалбливать отверстия и даже целые жилища, что и стало традицией местных жителей. Вот такой вот экскурс в историю. Мне захотелось посмотреть на эту деревню и даже переночевать в одном из таких жилищ. В тот день мне на пути попадалось много интересных видов, и в какой-то момент я понял, что если я хочу добраться до этой деревни до наступления темноты, мне надо продолжить свой путь, больше нигде не останавливаясь и не отвлекаясь ни на какие достопримечательности. По моим расчётам до деревни был десяток — другой километров, когда я въехал в небольшую гряду этих самых пемзообразований. Хорошо наезженная дорога проходила как раз между ними, мне очень хотелось остановиться, выйти, посмотреть на них вблизи, но я не дал себе увлечься. Не глядя ни направо, ни налево во избежание соблазна, я ехал по прямой и не обращал ни на что внимания. А зря. Внезапно, метрах в тридцати передо мной, с левой стороны холмов стали сыпаться какие-то брёвна и камни, и падали они как раз на дорогу. Я еле успел затормозить. Объехать эту внезапную преграду ни справа, ни слева было невозможно, оставалось только сдать назад. К сожалению, зеркало заднего вида представляло не менее удручающую картину, а именно — дорога назад была заграждена непонятно откуда взявшимися людьми. Трое мужчин весьма решительного вида с оружием наперевес представляли собой внушительное препятствие. Я стал мысленно объясняться с Аполлоном, что я совсем не это имел в виду, когда жаловался на обыденность и прозаичность моих приключений, но бог пророчеств, как всегда, демонстрировал полное отсутствие всякого присутствия. Один из устроителей засады, а у меня не было никаких сомнений в том, что брёвна не просто так свалились на дорогу, подошёл к дверце моей машины и жестом указал мне выйти. Конечно же, у меня имелось с собой оружие, но я не видел смысла в его использовании. Я решил не раздражать этих разбойников с большой дороги и сделал то, что от меня требовалось. Я даже подумал, что, может быть, это был такой своеобразный способ местных жителей встречать туристов, чтобы их немного попугать. Общение знаками продолжалось, теперь незнакомец велел мне подойти ближе к его сообщникам. То, что он не прибёг сразу же к рукоприкладству, вселяло надежду на возможное мирное разрешение сложившейся ситуации. За время моих путешествий я набрался слов из разных местных языков, но их было слишком много, и я не смог определить, на каком именно наречии говорили эти люди. Играть в молчанку не было смысла, и я решил объясниться на греческом, заранее зная, что меня никто не поймёт, что, в общем-то, и произошло. Следующим в моём наборе языков был французский и тут, к моему облегчению, выяснилось, что один из бандитов знал этот язык на уровне родного. Выяснилось, что им все лишь нужна была моя машина, меня же они собирались связать и оставить около дороги, где было неплохое движение; к утру меня точно кто-нибудь должен был бы найти. Они не собирались причинять мне никакого вреда, если я буду следовать их указаниям. Всё это мне объяснялось, пока говоривший на французском вёл меня под дулом автомата куда-то внутрь этих холмов из пемзы. Через несколько минут мы пришли в укрытие, где в наступавших сумерках (а они наступают на востоке очень быстро) я смог разглядеть ещё человек десять; в основном это были женщины, дети и несколько стариков. Я вполне справедливо заметил, что все они не смогут уместиться в мою машину, но мне было предложено заткнуться и сидеть тихо, пока они всё организуют. Я решил последовать этому совету, а что мне ещё оставалось делать? И тут я заметил, что у одной из стен сидел паренёк лет десяти и что у него явно было что-то не так с рукой. Он издавал тихие стоны, но держался молодцом. Говоривший по-французски бандит уже ушёл, видимо, помочь остальным разобрать завал на дороге. Ну а мне, несмотря на только что принятое мной решение сидеть тихо и ни во что не ввязываться, естественно, не сиделось спокойно и я решил встать и посмотреть, что не так с этим парнишкой. Я сразу представил себе Инго, когда он добирался от лагеря Александра в Экбатану, хотя мне так и не удалось услышать о его приключениях. Как только я к нему приблизился, закудахтали женщины и один из стариков побежал за теми, кто занимался расчисткой дороги. Я пытался объяснить знаками, что у меня нет дурных намерений и что я доктор. Это довольно международное слово, к тому же мне уже были известны некоторые его вариации на местных языках — хэким, асья, ал аса. Я стал перебирать их все, надеясь успокоить всполошившуюся публику. Хотя из меня тот ещё доктор, я всего-то проучился один год в меде, но надеялся на эти знания и на помощь Аполлона, если что. Если я буду пересказывать тебе эту историю со всеми подробностями, то это займёт кучу времени, так что моя версия будет лишь об основных событиях. Пока женщины суетились и пытались оттащить меня от раненого юноши, прибежал франкоговорящий мужчина и всех успокоил. Мне же он поведал, что у парня сломана рука и наверное вывихнута голень. Они его напоили сильным раствором мака, чтобы его успокоить, но его надо было срочно показать врачу, именно для этого им и нужна была моя машина. Я попытался осмотреть его перелом и вывих, но, ты же понимаешь, я не врач и тем более не хирург и никакого дельного совета, кроме того, что его действительно надо доставить в госпиталь, я дать не мог. Мне было очень интересно, что это была за группа людей, путешествовавших тайком; как ты знаешь, любопытство у меня в крови. Может, это бы и осталось тайной и кто знает, как бы разворачивались события в дальнейшем, но одна из женщин вдруг начала что-то настойчиво говорить «французу», как я про себя окрестил единственного из тех, с кем я мог общаться. Речи её я не понимал, но внимательно вслушивался, надеясь уловить хоть какие-то знакомые слова. И вдруг я понял, что одно из повторяющихся слов на самом деле было именем и звучало оно как Эзра. Тебе знакомо это имя? — Нет. А должно? — Не знаю. Это еврейское имя, был у меня в своё время один агент... впрочем, это сейчас не важно, но имя навело меня на одну мысль. Видишь ли, я думаю, что тебя не удивит, но я не только путешествовал и жил в своё удовольствие, но и интересовался всем тем, что происходит в современном мире, хотя уже и не мог принимать в этих событиях никакого активного участия. Короче, мне было известно, что после образования государства Израиль в 1948 году многие евреи, до этого веками жившие в арабских странах, захотели вернуться на их Землю Обетованную, а большинство правительств арабских стран этому всячески препятствовали. — Брали пример с Третьего Рейха? — усмехнулся Табаков. — И не только, — Шелленберг пожал плечами и продолжал, — так вот, любой официальный запрет порождает неофициальные способы достижения цели. В Германии тоже существовала целая индустрия, когда за приличные деньги, да и не только за деньги, можно было организовать подобные перемещения. Так что я начал издалека, так как не был уверен, что мои предположения были на сто процентов правильными. Я сказал, что мог бы доставить мальчика в близлежащую больницу, где его бы осмотрел нормальный врач, и при этом не вызвать подозрений, как вызовут подозрения они. На вопрос, почему они должны вызвать подозрения, я напрямую высказал свои догадки. Барух, так звали моего франкоговорящего похитителя, сначала не очень-то и обрадовался моим догадкам, но я наплёл ему весьма правдоподобную историю о моём сочувствии их положению, а также доверительно поведал, что в эти места меня привело желание «спасти» исторические и художественные ценности для европейских музеев и частных коллекционеров от восточных варваров, которые не в состоянии оценить культурное наследие прошедших эпох. — Другими словами, ты представился контрабандистом? — Да. А успешный контрабандист знает все входы и выходы, все секретные места и дороги, и всякие местные власти у него в кармане. В таком качестве я был им весьма полезен не только в данной ситуации, но и в будущем, так как мог бы им помочь беспрепятственно переправлять людей из пункта А в пункт Б. — И тебе поверили? — Ты зря сомневаешься в моём таланте убеждать людей. — Я не сомневаюсь, но… вот так, на пустом месте? — Надо признаться, они здорово рисковали, оставив на меня мальчишку, но у них особо не было выбора. Ну а потом, когда я действительно доказал, на что способен, мы плодотворно проработали вместе несколько лет. — Кто это мы? — Ну скажем так, я и представители еврейских организаций, которые занимались переправкой своих соплеменников из арабских стран в Израиль. Так что, как видишь, те деньги, которые Аполлон столь щедро позаимствовал у швейцарских банков в мою пользу, я тратил почти исключительно на благородные цели. — Я представляю, сколько твоих бывших коллег в РСХА и других товарищей по партии перевернулись бы в гробах, узнав, чем ты занимался после войны. — Возможно. Но когда меня это останавливало? — Подозреваю, что никогда. Ну хорошо, а зачем на самом деле ты в это ввязался? Я не могу поверить, что ты действительно вдруг проникся такой любовью к евреям. Если ты скажешь, что таким образом хотел замолить свои грехи времён Третьего рейха, я тебе не поверю. — Не скажу. Хотя моя настоящая причина тебе тоже вряд ли понравится. — И какова же причина? — Мне было скучно. — Прости, не понял? — ошеломленно переспросил Табаков. — А чего тут непонятного? Я когда-то мечтал создать идеальную разведывательную организацию в Третьем Рейхе. Но у меня на это не хватило времени, да и с моими шефами... А здесь… размах, может быть, был и не тот, но у меня была возможность всё создать с нуля и надо мной не нависали полоумные начальники, требуя немедленного выполнения их бредовых идей. Ну а тот факт, что моими успехами мне было не перед кем хвастаться, так мне не привыкать. Хотя именно мои успехи заставили меня где-то через четыре года с этим делом завязать и вернуться в Грецию. — Почему? — Тебе известно имя Алоиза Бруннера? — Первый раз слышу. Кто-то из твоих нацистских подельников? — Можно сказать и так, — холодно подтвердил Шелленберг. — Он был ближайшим соратником Адольфа Эйхмана. Про такого слышал? — Да, — кивнул Табаков. — Бруннер занимался депортацией австрийских, немецких, французских и греческих евреев в концлагеря. После войны он некоторое время скрывался в Германии, а 1954 году он бежал в Сирию, где стал советником сирийских спецслужб и принимал активное участие в их деятельности. Израильтяне его выследили и несколько раз пытались устранить, но все попытки заканчивались провалом. В 1961 году он получил посылку по почте, а когда её вскрыл, то взрывом у него вырвало один глаз. К тому времени я уже пользовался репутацией человека, который может решить любую проблему. И мне было предложено перебраться в Сирию, завести знакомство с Бруннером и организовать успешное покушение на его жизнь. Мне пришлось найти отговорку и срочно вернуться в Грецию, я не имел ни малейшего желания щекотать себе нервы подобным способом. — Что, пожалел бывшего соратника? — Дурак ты, Олег, — с обидой произнёс Шелленберг, — мы достаточно хорошо знали друг друга в лицо, так что «познакомиться» означало бы разрушить своё инкогнито. Конечно, официально я считался мёртвым и меня оправдали на Нюрнберге, но оно мне надо было? И кто знает, кого ещё я мог бы совершенно случайно встретить в Сирии. Конечно, можно было бы попытаться устранить Брюннера без знакомства с ним, но я боялся, что успех подобной операции только приведёт к тому, что меня попросят устранить кого-то ещё. — В общем, ты стал жертвой собственного успеха. — Да. Так что я перебрался обратно в Грецию, прожил там несколько лет, потом уехал на Дальний Восток, побывал в Японии, Китае, Индонезии. Вернулся обратно. Решил, что меня теперь вряд ли кто-то узнает, несколько раз съездил во Францию. Это уже было начало 70-х. Я даже подумывал, а не махнуть ли мне в Советский Союз, разыскать всех вас, может даже пробраться на съёмки «17-ти мгновений весны». Но в конце концов я отказался от этой идеи. — Почему? — Не хотел травить себе душу. — Понятно. А что было потом? — Ничего особенного. Всё опостылело. Не радовали больше ни хорошее здоровье, ни неограниченное количество денег, ни возможность делать практически всё, что только пожелаешь. У меня появилась привычка на свой день рождения посещать места, с которыми была как-то связана моя прошлая жизнь. Впрочем, Германию я обходил стороной и так ни разу там и не побывал и судьбой своей семьи намеренно не интересовался. В прошлом году я был в Париже, а вот в этом выбрался в Прагу. Ни на какое чудо я и не рассчитывал. — Ты считаешь нашу встречу чудом? — Не знаю, может, подарком Аполлона к тридцатилетнему юбилею наших приключений? Я не бессмертен, но, может, и ты получишь подобный подарок через ещё тридцать лет. Ведь это будет 2005 год, как раз тот год, из которого американцы были перенесены в Вавилон.

о о о о о о о о о

Закрыв ворота за Мариной и Павликом, Табаков медленно направился к дому. Это было уже тринадцатое лето, как он приезжал в Бостон, где теперь, казалось, уже в далеком 1992 году он основал летнюю школу им. Станиславского. В последние годы, каждый раз покидая Бостон, он не был уверен, вернётся ли он на следующий год, ведь было столько много новых дел и проектов, да и существующие никто не отменял. Каждый год они снимали один и тот же дом на берегу океана с бассейном. Павлику, которому совсем недавно исполнилось 10 лет, ужасно нравилась водная стихия, и, когда он был помладше, мог целыми днями переносить воду из океана в свою песочницу в своём маленьком ведёрке и радоваться такому простому факту, что эта вода никогда не заканчивалась . Да и для самого Олега этот дом стал уже таким привычным, своим; он был в прекрасных отношениях с его владельцами, которые были очень тактичными людьми и не надоедали ему бесконечными визитами, как случилось в первый год его пребывания в Бостоне, когда они снимали другой дом. Единственным неудобством, или, вернее, досадной непредсказуемостью, был тот факт, что соседний дом тоже сдавался и каждый год его соседями оказывались самые разные люди; иногда это были тихие семьи, чьё присутствие никак не сказывалось на желании соседей отдохнуть, а иногда это были шумные квартиросъёмщики, которые всё время проводили за празднованиями и гулянками. Так было и в этом году. Олег Павлович вздохнул, а в подтверждение его мысли из-за забора раздались взрывы хохота. Табаков подумал, что, пожалуй, он возьмёт книгу и пляжный стул и уйдёт к океану, где буйное веселье соседей будет заглушаться мерными звукам постоянно набегающих и откатывающихся волн. Но не тут-то было. Планы артиста были нарушены внезапным свистом в воздухе и через мгновение он увидел перелетевший через ограду мяч, который, запрыгав по земле и растеряв часть своей энергии в траве, уже более спокойно покатился по усыпанной мелкой черепицей дорожке, которая вела к дому. Табаков остановился, думая, стоит ли ему взять и перекинуть этот мяч обратно через забор или оставить лежать здесь, надеясь, что соседи позабудут о нём. Однако выбирать Олег Павловичу так и не пришлось. Весёлая компания, видимо, особенно не заморачивалась со святостью неприкосновенности чужой частной собственности, иначе как можно было объяснить тот факт, что какой-то молодец, подтянувшись на заборе с другой стороны, сиганул через него без зазрения совести и теперь рыскал глазами по участку, пытаясь отыскать улетевший мяч. Нет, видимо, какие-то зачатки совести у непрошенного гостя всё-таки имелись, так как он остановился как вкопанный, увидев, что он был вовсе не один на чужом участке. Он начал было извиняться и что-то объяснять, строча на английском как из пулемёта. К концу своей оправдательной речи, из который Табаков уловил только общий смысл сожаления и извинения, незнакомец приблизился на расстояние всего нескольких шагов и замолчал, видимо, ожидая реакции хозяина. Табаков замер от удивления и даже, как много лет назад, сделал несколько шагов назад, как будто этим простым жестом можно было всё изменить и вернуть назад. — I am really sorry, I didn’t mean... — опять начал нарушитель порядка. — Не знаю, чего уж ты там не хотел, но в том, что ты об этом сожалеешь, я глубоко сомневаюсь, — быстро придя в себя, насмешливым тоном сказал Табаков на греческом. — Простите, а Вы кто? — перейдя на тот же язык, спросил поражённый Джаред. — Тридцать лет назад я узнал Шелленберга гораздо быстрее, — упрекнул бывшего товарища по приключениям русский артист. — О-о-о, но... как же так? — Лето подошёл ближе, без стеснения разглядывая своего собеседника. — Да всё просто. Ты здесь сколько дней или даже часов? А я — вот уж тридцать лет. — Но этого не может быть! — чуть ли не с возмущением воскликнул Джаред. — Мы ведь только что… — «Только что» — это для тебя. И вообще, ты хоть меня узнал или всё ещё пытаешься вычислить? — Конечно, Олег, как я мог тебя не узнать! А что ты здесь делаешь? Ты теперь живёшь в Штатах? Извини, я действительно только что вернулся из другого времени и сразу оказался на вечеринке у друзей, да и ещё и в Бостоне, а не у себя в Лос-Анджелесе. Голова идёт кругом. Хорошо ещё, что я известен своими странными выходками, так что любое моё поведение, выходящее за принятые рамки, считается нормальным. — Нет, я в Штатах не живу. Просто в Бостоне я открыл летнюю театральную школу, так что теперь приезжаю сюда каждый год. Ладно, раз твои друзья не ожидали твоего визита, может, ты им скажешь, что тебе надо отлучиться на минутку-другую, и мы сможем пообщаться. — На минутку-другую, ты шутишь? Так просто так от меня не отделаешься. Подожди, я сейчас быстро перепрыгну обратно и тогда мы поговорим. Кстати, а где же тот мячик? А, вот он, ну хорошо, я сейчас. Глядя вслед Джареду, который с завидной лёгкостью взял невысокий забор, Табаков, всё ещё не отойдя от потрясения, хоть и внешне не показывая этого, сделал несколько шагов по лужайке и плюхнулся в кресло-качалку. Да, действительно, прошло тридцать лет с тех пор, как он сам вернулся из пылающего Подземного Царства Аида и встретил Шелленберга в Праге. Сейчас эти три десятилетия показались ему быстро пролетевшими мгновениями, и он вновь ощутил себя в маленьком кабачке в центре Праги, куда его затащил уже проживший тридцать лет после возвращения бывший шеф политической разведки Рейха. Они разъехались по своим гостиницам почти под утро, договорившись встретиться в том же месте на следующий день. Но в условленное время Шелленберг не появился и, добравшись с помощью своих чешских друзей до гостиницы, имя которой ему оставил его персонаж, он выяснил, что господин Теофиль Кикримениди покинул гостиницу сразу же по возвращению, сославшись на внезапно открывшиеся обстоятельства у себя на родине. Табаков до сих пор помнил тот шок, который он испытал от этого известия. Как Шелленберг мог так его предать?! И почему? Обиделся? Нет, это было не в его духе. Получил приказ от Аполлона? Тоже вряд ли. Настроение было испорчено и его дальнейшее недельное пребывание в столице Чехословакии было омрачено этим внезапным исчезновением. Он тогда серьёзно разозлился на Шелленберга и решил вычеркнуть всё происшедшее из памяти и думать о своём персонаже исключительно в отрицательных тонах, как он того, в общем-то, и заслуживал. Самолёт в Москву улетал ближе к вечеру, и он приехал в аэропорт прямо из театра. Иржи Черни, который его встречал неделю назад, в тот день не мог быть в театре, но приехал в аэропорт. После взаимных рукопожатий и напутствий Иржи вдруг хлопнул себя по лбу и полез в большую сумку, висевшую у него через плечо. — Чуть не забыл, — сказал он, вытаскивая наружу какой-то свёрток, — это тебе. Перед входом в аэропорт меня остановил какой-то пожилой джентльмен и просил передать вот это, он сказал, что обещал тебе это раньше, но у него не вышло со временем. Похоже на книгу, но ты проверь, а то нарвёшься на неприятности на таможне. Табаков развернул посылку, это действительно была книга. На тёмно-бордовой бумажной обложке белыми буквами красовалось имя автора и название книги — Walter Schellenberg, Memoiren. Актёр открыл книгу. На первой странице, размашистым почерком было написано по-русски: «Незабываемому Вальтеру Шелленбергу от восторженного поклонника его таланта». — Ха, надеюсь у тебя на родине это не сочтут нацистской пропагандой, но такой подарок можно понять, — кивнул одобрительно Иржи, — это действительно одна из твоих лучших ролей. Но ты ведь не знаешь немецкого. — Дорог не подарок, дорого внимание, — мрачно процедил Табаков, не сомневающийся, кто именно передал ему эту книгу. Шелленберговский почерк на русском был гораздо разборчивей его почерка на его родном немецком, но всё равно узнаваем. Книга до сих пор стояла у него в книжном шкафу. Он перечитывал её гораздо чаще, чем ему хотелось бы, но больше его жизненные пути с жизненными путями автора этой книги не пересекались. И все попытки найти Шелленберга, или Теофиля Кикримениди, как он теперь назывался, были безуспешны. Был ли он ещё жив? Вряд ли, в 2005 ему должно было стукнуть 95 лет, хотя… люди живут и дольше, а с лёгкой руки Аполлона... Сердце предательски билось в груди и покалывало, пока Табаков наблюдал, как Джаред опять перемахивал через забор. Теперь была его очередь быть рассказчиком.