За все его причуды

      Ладони вспотели, как у двенадцатилетней девчонки на первом свидании. И где его черти носят? Ещё пять минут ожидания, и от волнения у меня начнёт крутить живот.       — Кимико, — он едва ощутимо касается моего плеча, — прости. Пришлось задержаться. Наруто.       Настоящий шиноби — подкрадывается так, что можно словить сердечный приступ. Подпрыгиваю со скамейки и бью негодяя ладонью в грудь.       — Напугал!       Даже сквозь маску, натянутую по самые глаза, вижу виноватую улыбку. С того дня, как его назначили сенсеем седьмой команды, Какаши ни разу не пришёл на свидание вовремя. «Наруто» — единственное оправдание, в которое я, впрочем, охотно верю.       — Рада, что ты наконец-то здесь, — усиленно делаю вид, будто меня совсем не задевает очередное опоздание. Но, как обычно, подбираю не те слова. Прости, Хатаке, я совсем не умею врать. Нужно быстрее менять тему. — И как, укротил?       От его смеха приятно щекочет в груди. Необъяснимое, тёплое чувство, зарождающееся в районе рёбер, волной распространяется до самых пальцев ног.       — Сегодня не удалось, — он привлекает в свои объятия и прижимается подбородком к моей макушке. Упираться лицом в пыльную экипировку не очень-то приятно, но разве не в предвкушении этого момента я провела последние пару часов?       — Тяжёлый день? — задираю подбородок вверх, чтобы в очередной раз столкнуться с тёмно-синей тканью. Помимо неё, сталкиваюсь с плохо скрываемым смущением Какаши. По тому, как напрягаются его плечи, понимаю: щекотливый вопрос волнует его ничуть не меньше.       Моя лучшая подруга, Момо, считает, что я конченая мазохистка. Встречаться с парнем полгода, по уши влюбиться и ни разу не попытаться заглянуть под маску — это ли не извращение? Возможно, Момо права, и я совсем сбрендила, если всё, чего я хочу по ночам — попробовать на вкус губы, которых никогда не видела. Но, милая Момо, у меня своя тактика.       Кроме того, частенько возникает другая неловкость. Сложно часами напролёт смотреть в глаза, как это бывает в любовных романах, когда один из них всё время закрыт повязкой.       «Это… ну… тебе неловко?» — спросил Какаши при пьяном разговоре по душам. Мы тогда были знакомы уже несколько лет, но ещё не встречались.       «Всегда любила правые глаза больше левых!» — с дуру сморозила я, думая, что говорю что-то умное и жутко сексуальное.       Саке, начиная с третьего глотка, делает из меня другого человека. Тогда я постоянно висла на Хатаке и лезла обниматься. Я бы предпочла забыть, но половину той ночи мы во всё горло орали не самые приличные песни, и в какой-то момент я даже всплакнула. Это было так давно.       А сейчас я беру Какаши за подбородок и прошу наклонится ко мне. Он охотно подчиняется. Я прислоняюсь своей щекой к его и касаюсь самым кончиком языка мочки его уха. В конце концов, даже в этой броне можно найти слабое место.       — Я скучала, — шепчу я, и он прижимается ко мне теснее, так, что я чувствую его тепло через ткань.       — Эх, стыдоба! — мимо проходящая старушка бьёт Какаши тростью по бедру, и мы дружно смеёмся под её осуждающим взглядом. Приходится отлипнуть и отступить на почтительных полшага назад, что даётся с большим трудом.       — Когда-нибудь я буду такой же, — провожаю взглядом старушку, пока Хатаке смотрит только на меня. Полгода — слишком малый срок, чтобы говорить о совместной старости. Но эти отношения — одно сплошное исключение из всех возможных правил.       — Правда? На это я не подписывался, — с улыбкой отвечает Какаши. Издевается, гад! Картинно надуваю губы и изображаю деланное возмущение. С этим мальчишкой точно нужно провести воспитательную беседу. Но этим пусть занимается кто-то другой.       Мы прогуливаемся по аллее и глупо шутим. Такие шутки могут позволить себе только очень близкие люди. При всех прочих строишь из себя деловую колбасу, и только с родными позволяешь спуститься в глубины чёрного сортирного юмора.       Ярко-красный закат окрасил весь мир в приятный тёплый оттенок. Забегаю вперёд и встаю на цыпочки. Одной рукой опираюсь о плечо Какаши, второй провожу по его розовато-оранжевым волосам.       — Слушай, а очень даже, — пропускаю жёсткие пряди сквозь пальцы.       — Переедешь ко мне? — эти слова даются ему так легко, а я не верю своим ушам.       — Смеёшься? — резкая перемена выражения моего лица заставляет Какаши улыбнуться шире. Я начинаю тараторить, как всегда, когда нервничаю: — Хатаке Какаши, если ты смеёшься надо мной, то беги, тебя уже ничего не спасёт…       Пытаюсь обезопасить себя от неловкости и отшучиваюсь, но на самом деле, я в край растеряна. Проглатываю ниоткуда взявшийся комок и выжидающе смотрю на Какаши, выгнув одну бровь и уперев руки в бока.       — Я бы не стал, — он всё ещё мило улыбается, но мне вдруг становится совершенно очевидна серьёзность его намерения. — Понимаю, мой дом не самое подходящее место для семьи…       Для семьи? Он что, только что сказал, что мы — семья?       — … Не обязательно соглашаться сейчас, вот так сразу. Но если ты когда-то захочешь, не важно, через пять минут, завтра или через год, — Какаши берёт мои ладони в свои, и я сама не замечаю, как сжимаю его руки всё сильнее и сильнее. Только не плакать, только не плакать.       Вот чёрт! Когда первые слезинки грозятся вот-вот сорваться, кидаюсь ему на шею и почему-то по-идиотски подпрыгиваю на месте.       Какаши облегчённо выдыхает и подхватывает меня на руки. Мы соприкасаемся лбами и жмуримся, как жмурятся довольные коты на солнце.       Однажды он снимет при мне маску. Мне очень хотелось бы, чтобы это было вчера, но нет. У нас всё впереди.       А пока я ещё сильнее, чем вчера, люблю. Не вопреки, а за все его причуды.