Часть 5.
22 июня 2020 г. в 05:06
1
Григорий Петрович уже несколько дней подряд наблюдал за домом Николая Дорошенко. Сейчас там гостила Натали с ее мужем Богданом, и Червинский неоднократно видел, как она и Лидия гуляли в саду с маленькой девочкой, которую поочередно брали на руки. Малышке на вид было чуть более полугода, и она выглядела совершенно очаровательно — темные густые кудряшки обрамляли ее милое личико, на котором выделялись ясные голубые глаза. «Точь в точь копия своей матери — такие же точёные черты лица и, похоже, такой же непростой характер», — невольно подумалось Григорию. Подход к своенравному ребенку не могла найти даже обожавшая детей и всегда мягкосердечная Натали — в ответ на все попытки ее успокоить девочка кричала так громко, что пробегавшие мимо служанки роняли из рук вещи. Лидии удавалось ладить с очаровательным бесёнком чуть получше, но, похоже, и свою мать девчушка слушалась далеко не всегда. «Интересно, как же так получилось, что Лидия успела за эти неполные полтора года, пока мы не виделись, побывать замужем, стать вдовой, родить ребенка и теперь переехать к Николаю Дорошенко?» Он, Григорий, уехал в Варшаву в середине мая прошлого года, а маленькая копия Лидии, судя по ее возрасту, родилась уже этой зимой. «Неужели Шеффер тогда одновременно встречалась с кем-то ещё, помимо него? И сразу же после исчезновения Грига вышла за этого типа замуж? Нет, этого не могло быть, подобные поступки однозначно не в ее характере", — Григорий сам не мог поверить в собственное предположение, таким абсурдным оно ему показалось. Безусловно, тогда спешный отъезд мужчины оказался для нее ни чем иным, кроме как предательством, и подобные события не могли бы развиваться в ее жизни так быстро. Он прекрасно знал, насколько трудно Лидия сходилась с людьми, и как не скоро начинала доверять кому-то, тем более сразу после сильнейшего оскорбления, нанесенного ей Григорием. Где то в глубине сознания полыхнуло жаром при воспоминании о проводившихся ими вместе страстных ночах, и о её огне, как по волшебству под утро обращавшемся в ледяную холодность. «Но ведь тогда… ребенок вполне мог родиться после этих самых ночей и, тогда выходит, это и его дочь тоже?..» Шокированный этим внезапным для себя открытием, Григорий решил, что он теперь точно никуда не уедет, пока не поговорит со своей бывшей возлюбленной и все до конца не выяснит, чего бы это ему не стоило. Он примерно мог себе представить, какую реакцию у Лидии вызовет его внезапное появление. «Ну что ж, я вполне такое заслужил своим поведением»… Но даже просто поговорить с ней оказалось не так-то просто, пока в доме Дорошенко гостила Натали с мужем. Похоже, подруги детства более-менее помирились друг с другом, и теперь они проводили вместе практически все время. Он видел Лидию только либо с Натали, либо с Николаем Дорошенко, встречаться с которым ему хотелось меньше всего. Григорию несколько раз доводилось наблюдать, как его бывшая возлюбленная и Николя вместе выходили из дома, с какой заботой и вниманием мужчина помогал Лидии устраиваться в экипаже, а она благосклонно улыбалась ему в ответ. А ведь, если бы не его тогдашний скоропалительный отъезд, на месте Дорошенко должен был быть он, Григорий Червинский. Этим своим поступком он, кажется, навсегда потерял возможность любить свою женщину и воспитывать своего ребенка… Он совершенно не представлял себя в новой для себя роли отца, но сам факт осознания ответственности за другую жизнь заставлял на многое взглянуть совсем иначе. Только вот, похоже, в отношении этой другой жизни он остался не удел. Мужчина силой воли отогнал от себя эти неприятные для себя мысли. Со стороны парочка выглядела вполне счастливой и, возможно, Григорий Червинский действительно не решился бы беспокоить Лидию и вмешиваться в ставшую для него чужой жизнь, если бы не желание узнать всё о ребенке, которое теперь было для него определяющим.***
Как ни странно, Натали, вопреки своему обыкновению, не решилась откровенничать с подругой о состоявшейся встрече с бывшим мужем — ей самой эта тема была до сих пор не слишком приятна, к тому же она хорошо помнила, в каких отношениях когда-то состояли Лидия и Григ. От всей души прощая свою подругу и желая счастья ей и своему брату Николя, молодая женщина так и не смогла затеять этот разговор, думая, что так будет лучше для всех. Жизненный опыт со временем научил Натали быть скрытной, когда это казалось ей необходимым. Но она никак не могла знать о том, что Григорий тоже принял важное для себя решение, и уж тем более не смогла бы его остановить.***
Лидия провожала подругу и её мужа в Нежин. Натали прожила у нее и Николая почти две недели. Обе старались не вспоминать об их не слишком приятной для обеих прошлой встрече, состоявшейся ещё до рождения Виктории. Сейчас женщины общались между собой с виду как ни в чем не бывало и, в какие-то моменты, глядя, как они мило беседуют за чаем, со стороны их можно было принять за прежних закадычных подружек. Но с некоторых пор слишком много «но» появилось между ними, да и сами они прекрасно понимали, что после всего произошедшего с ними за последние годы они уже никогда не будут прежними юными барышнями. Но, если Натали действительно готова была многое искренне простить своей подруге детства, то для Лидии пани Дорошенко была теперь в первую очередь сестрой Николая, и понимая, что периодически пересекаться им волей-неволей придется, Лидди не ждала слишком многого от такого общения. Близкой и доверительной дружбы уже не было, их общение будто само по себе превратилось в лёгкие разговоры двух приятельниц, ведущиеся исключительно для развлечения и ни к чему не обязывающие ни одну из них. С Богданом, мужем Натальи, отношения в принципе не очень-то складывались, и, похоже, причиной было то, что ни одна сторона к этому особо не стремилась — чаще всего с утра он уезжал по делам и отсутствовал целыми днями, возвращаясь обычно ближе к вечеру, или не возвращаясь вовсе — у него в Киеве был свой дом, в котором он жил до брака с Натали. Сумрачный вид Богдана в принципе не слишком располагал к общению, а во взгляде его порой читалось откровенное недоверие к Лидии. Она знала, что Богдан долгое время был достаточно близким другом Андрея Андреевича Жадана и вел с ним совместные дела, но так получилось, что последнему тогда не довелось их познакомить, хотя они были наслышаны друг о друге. В общем-то, отсутствие тяги к общению между собой у Лидии и Богдана было взаимным и вполне устраивало их обоих. Зато Натали с радостью возилась с маленькой Викки, хотя своенравная панночка сначала не слишком хорошо воспринимала незнакомую красивую даму, далеко не всякий раз соглашаясь с тем, чтобы её брали на руки, или поиграли с ней. Только спустя несколько дней, привыкнув к женщине, малышка понемногу начала ей доверять и отвечать взаимностью на ее улыбки и ласки.***
Лидия стояла возле дома с дочкой на руках, глядя вслед отъезжающей карете, в которой уезжали Натали с мужем. С Николя они попрощались ещё утром, сейчас он срочно уехал по делам — на службе у него постепенно все вернулось «на круги своя», и ему вновь то и дело приходилось ездить по разным поручениям вице-губернатора. Лидия уже совсем было развернулась, чтобы вернуться в дом, когда в незапертые ещё ворота помпезно въехал всадник на белом коне. — Странно, Николя так рано я не ждала… — пожала она плечами. — К тому же он уезжал в экипаже. Но, всмотревшись в седока повнимательнее, Лидия едва не лишилась чувств — прямо к ней собственной персоной подъезжал ни кто иной, как Григорий Петрович Червинский. Впрочем, ступор первых мгновений быстро уступил место гневу. Как он посмел явиться сюда, к ней, после всего, что он когда-то натворил?! И неважно, где именно он должен сейчас быть — в остроге, в Варшаве, в Червинке, да хоть в преисподней, но в любом случае подальше отсюда, от нее и Викки! — Что Вам будет угодно? — льда в голосе пани Шеффер вполне хватило бы, чтобы заморозить добрую половину Киева. Но Григорий Червинский не был бы собой, если бы пасовал перед трудностями — а в его ситуации на тёплый прием глупо было рассчитывать, и теперь он надеялся только на то, что на него в первые же минуты хотя бы не спустят цепных собак во всех смыслах этого слова. Недаром для подготовки к этой встрече ему пришлось практически обнулить свой персональный счёт в Нежинском банке, переведя с него все деньги в Киев и потратив их на наведение внешнего лоска. Зато теперь он выглядел не хуже лондонского денди — в белоснежном костюме, на такой же масти арабском скакуне — на него помимо воли оборачивались прохожие на киевских улицах. Во всяком случае, уж точно никто бы не смог подумать, что видит перед собой недавнего острожного узника. Григ картинно спешился и медленно приблизился к замершей в одной позе Лидии. Она, как всегда, была прекрасна, выглядя, пожалуй, ещё лучше, чем в их последние встречи — теперь во всей её стройной фигуре чувствовалась дородная женская стать, строгое темное платье оттеняло фарфоровую белизну ее кожи, невольно приковывая к ней взгляд. Но, даже не подходя к ней близко, невозможно было не заметить искры гнева в ее ярких голубых глазах, не предвещавшие персонально для Грига ничего хорошего. Да, Шеффер явно была далеко не из тех, кому можно пустить пыль в глаза внешним видом. — Добрый день, пани Шеффер, — Григ церемонно поклонился. Или мне теперь следует называть Вас пани Дорошенко? — Вам следует держаться от меня как можно дальше, — голос женщины, казалось, стал ещё холоднее, если это в принципе было возможно. — Независимо от моего нынешнего статуса и фамилии. Молчавшая до сих пор малышка на руках у матери закрутилась и что-то залопотала по своему, протягивая ручонки к необычно одетому мужчине и тем самым переключая внимание взрослых на себя. — И все же, раз уж нам довелось увидеться вновь — может, Вы милостиво представите мне эту маленькую панночку? — улыбнулся Григорий. — Мне кажется, я, как никто другой, имею на это право. — Надо же, Вы вспомнили о своих правах, господин Червинский, — сарказм в голосе Лидии бил через край. — Только несколько не ко времени, Вы не находите? — К сожалению, у меня были очень уважительные причины, не позволившие мне появиться здесь ранее. — Григорий слегка усмехнулся, сдувая невидимую пылинку с лацкана безупречно сидевшего на нем сюртука. — И одна из них — та, что до последнего времени я даже не подозревал о существовании этого очаровательного создания. — О Вашей уважительной причине, на которую оформлено право собственности, до сих пор судачит весь Нежинский уезд, — недобрая усмешка скользнула по губам Лидии, даже сейчас она не упустила возможности лишний раз унизить свою соперницу. — Но меня не интересуют ни она, ни Ваши действительные и воображаемые права на кого бы то ни было. Впрочем, только для того, чтобы Вы поскорее избавили нас от своего присутствия, скажу, что перед Вами сейчас Виктория Шеффер. Малышка, поняв, что речь идёт о ней, неожиданно разразилась приступом самого громкого плача, на который только оказалась способной. — Однако, похоже, юная панночка не очень согласна с Вашим мнением, госпожа Шеффер, — улыбка Григория была самим олицетворением обаяния. — Только точно ли она Шеффер? А как же фамилия Вашего покойного мужа, или фамилия Дорошенко, а может, быть, по крови она все-таки Виктория Червинская? Глаза Лидии потемнели от едва сдерживаемой ярости. — Я уже сказала — это моя дочь, она Шеффер, и никак иначе, — процедила она сквозь зубы. Пожалуй, сейчас Григория спасало только что, что её руки были заняты малышкой, в противном случае он вряд ли мог бы стоять напротив своей собеседницы так спокойно. — Что ж, понимаю, в имении Шеферовка всегда должна быть своя Шеффер. Только почему Вы сознательно лишаете ее родительского, отцовского тепла, Лидия Ивановна? Неужели Вам мало было того, что Вы сами его почти не знали? — его слова били наугад, но по вздрагивающим плечам собеседницы Григ видел, что они попадали точно в цель. Впрочем, это вполне соответствовало поставленной им задаче — не дать ей опомниться и придти в себя. — Может, Вы все-таки мне позволите? — он протянул руки к ребенку. — Единственное, что я Вам позволю — это уйти отсюда как можно быстрее и без позора, в противном случае мне придется позвать людей, которые Вам помогут покинуть этот дом, — Лидия сделала характерный жест рукой, подзывая увиденную ею в глубине двора служанку, чтобы передать ей вконец раскапризничавшуюся Викки. — Отнеси девочку в дом, я сейчас же приду, вот только выпровожу этого господина… — Лидия сделала решительный шаг в сторону ворот. — Нет, Вы явно желаете, чтобы свои вопросы я продолжал задавать Вам прямо здесь, в присутствии лишних ушей? — теперь сарказм Лидии перешёл к Григорию. — Уверен, у многих домашних слуг прекрасный слух, и не исключено, что кто-то из них захочет поведать о нашем разговоре своему хозяину и Вашему мужу. — Николай мне не муж! — с жаром возразила Лидия и тут же осеклась, но было уже поздно. — Вот как? Видимо, у местных сплетниц в последнее время есть более интересные темы для разговоров, чем отсутствие Червинского — младшего, к которому все уже успели привыкнуть. Например, как мораль позволяет госпоже Шеффер проживать у Дорошенко-младшего, не состоя с ним в браке? — Хорошо, давайте побеседуем в саду, там нас не будут слышать, — по голосу Лидии Григорию стало понятно, что первый раунд он выиграл. Но, похоже, и дальше им предстояла не менее содержательная беседа.2
В маленькой садовой беседке Лидия не присела на скамью, а осталась стоять от него на некотором удалении, таким образом, давая своему собеседнику понять, что их разговор будет коротким. Григорий вкрадчивым шепотом поинтересовался: — Ещё темой номер один для нежинских и киевских сплетниц наверняка не могла не стать весьма насыщенная событиями жизнь одной местной пани, умудрившейся в минимально короткие сроки выйти замуж, овдоветь, стать матерью и задолго до истечения вдовьего срока переехать жить к едва развевшемуся с женой мужчине, презрев все общепринятые нормы и правила. Поддавшись на его провокацию, Лидия при этих словах оказалась неожиданно близко… опасно близко от Григория — он не успел и глазом моргнуть, как в воздух взметнулась ее хрупкая рука и наотмашь прошлась по его гладко выбритой щеке, оставляя на ней алые пятна. Впрочем, уже в следующее мгновение он перехватил эту руку, слабо дернувшуюся и замершую в его ладонях. — Вам мало того, что Вы тогда натворили, теперь Вы приехали оскорблять меня? — голос Лидии задрожал от гнева. — Какое Вам дело до того, как мне пришлось жить все это время? — Мне есть дело до всего, что с Вами происходит. Даже если Вы решили удариться во все тяжкие — черт возьми, я иду вместе с Вами! — Григорий теперь довольно крепко держал Лидию за обе руки, но она, казалось, не замечала этого, сверля его возмущенным взглядом. Мужчина понимал, что в сложившейся ситуации терять ему уже, собственно говоря, нечего. И в следующее мгновение он поступил инстинктивно, руководствуясь отнюдь не голосом разума. Его руки выпустили ладони Шеффер и скользнули выше, теперь сжимая ее за плечи, а губы жадно прильнули к ее губам, так, что она не могла даже шелохнуться, не говоря уже о том, чтобы вырваться из его рук, не обращая никакого внимания на ее возмущенную реакцию. От этого поцелуя обоих обдало таким жаром, как будто их встречи были только вчера, и всё прочее потеряло для них свою значимость. — Я знал, что ты дождешься меня, знал, что все остальное — не более, чем досужие сплетни, — горячо зашептал Червинский, как только смог оторваться от ее манящих губ. — Молчи, ничего не отвечай — ведь ты не хуже меня знаешь, что на самом деле принадлежишь только мне… Но их уединение было практически сразу же нарушено донесшимися из сада голосами. — Пани Лидия Ивановна! — Лидди! Оба вздрогнули от неожиданности — обладателем одного из голосов был Николай Дорошенко. — Пустите меня, я должна идти, — полузадохнувшаяся и вконец растерянная от такого поведения Червинского, Лидия наконец опомнилась и вырвалась из его объятий. — Но мы не договорили… — Уходите отсюда, прошу! — сорвалась на крик женщина и, видя, что Григ продолжает стоять, не двигаясь, сама развернулась и бросилась прочь из беседки, навстречу звавшему ее Николя, с которым столкнулась буквально в нескольких шагах от этого места. Впрочем, принесенные им новости заставили ее на некоторое время позабыть вызванную неожиданно приехавшим паном Червинским сумятицу в ее душе. — Ты сегодня рано… — К сожалению, с не очень хорошими вестями, милая. Ты знаешь, что прошло уже прилично времени, как пан Хейфец уехал к месту службы, в столицу. По хорошему, он должен был давно быть там, но, судя по получаемой оттуда информации, до сих пор в Петербурге не появлялся. Это все бы ничего, мало ли, что могло задержать инспектора в пути, но несколько дней назад в лесу под Нежином был обнаружен труп мужчины… — видя, как вздрогнула Лидия, Николай успокаивающе обнял ее. — Сыщики по горячим следам вышли на второго Еремеева, Гаврилу, которому удалось тогда бежать. — Бедная Ольга… — выдохнула Лидия, в ее голосе послышались непритворные слезы. — А ведь она могла бы ехать с ним, если бы не болезнь Петра Ивановича… — Да, Господь, похоже, уберёг Ольгу Платоновну. Но на опознание ей ехать все же придется. Впрочем, пока нельзя исключать и ошибку… — впрочем, по голосу Николя можно было понять, что он сам не слишком в это верил. Они поднимались на крыльцо дома, когда Николай, что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу. — Кстати, когда я сюда подъехал, у ворот стоял конь, абсолютно белый, редкой красоты скакун. Сейчас, похоже, он уже уехал. Кто это к нам наведывался с таким шиком? Лидия опустила глаза и замялась. — Не знаю, Натали с Богданом уехали в карете, вы же с ними попрощались ещё рано утром. Потом гонец с моей мануфактуры привез деловую почту. Но, честно, совершенно не обратила внимания — на чем он приезжал, — по виду женщины совершенно невозможно было понять, где в её словах кроется лукавство. Тем, что творилось у нее на душе, ей определенно ни с кем не хотелось сейчас делиться, тем более с Николя. Ну почему именно в тот момент, когда все наконец-то казалось ей стабильным и устоявшимся, угораздило появиться Григория Червинского, и всего нескольких минут рядом с ним хватило, чтобы весь ее мир перевернулся, и такая привычная спокойная жизнь полетела в тар-тарары?***
Григорий Петрович, благополучно выехав из дома Николая Дорошенко не замеченным так не вовремя вернувшимся хозяином, решил, что настало время все же доехать до родного имения в Червинке. Одной из причин, подталкивавших его к этой поездке, было банальное отсутствие денег — после более чем скромных трат в дороге сюда, дорвавшись наконец до оформленных когда-то на него отцом счетов, Григорий жил эти недели в Киеве на широкую ногу, а уж траты, связанные с его эффектным приездом к Лидии, почти полностью опустошили и этот бюджет. Впрочем, эта встреча того стоила — Лидия не отрицала, что Виктория является их общей дочерью, кроме того, тот факт, что она так и не вышла замуж за Николая Дорошенко, четко говорил ему о том, что с чувствами к этому молодому человеку она пока не определилась. Григу безусловно удалось своим приездом шокировать женщину, и только благодаря этому его, пожалуй, не выставили из дома сразу же, хотя это было бы вполне в характере славившейся своей жесткостью пани Шеффер. Что побудило его совсем уж выйти за рамки приличия — Григорий и сам, пожалуй, не смог бы ответить на этот вопрос. Ведь изначально он собирался просто поговорить о малышке. Но, стоило только приблизиться к самой Лидии — как словно неведомой силой его притянуло к ней, и уже не было никакой возможности сопротивляться этому, желание владеть красотой пани Шеффер взяло верх над здравым смыслом, и всеми его действиями дальше руководила только неуёмная страсть… А её реакция на его, мягко говоря, эксцентричное поведение, вселила в него некую безбашенную уверенность, что все не так однозначно в их личных взаимоотношениях… Теперь опытный ловелас, благополучно избежав встречи с Николаем Дорошенко и зная, чем может закончиться подобная встреча, если ей всё-таки будет суждено состояться, посчитал нужным на некоторое время уехать из Киева, с тем, чтобы поправить своё финансовое положение и хорошенько поразмыслить в тишине и спокойствии над сложившейся ситуацией. Если бы только он тогда знал, как далека от этого самого спокойствия обстановка в его родном имении в Червинке…***
Ольга Платоновна никак не могла придти в себя. После отъезда Юрия Абрамовича прошло уже больше двух недель, и тоска по нему становилась порой совсем невыносимой. Она прекрасно понимала, что по раскисшим от грязи осенним дорогам его поездка в Петербург могла длиться и ещё дольше, но какая-то непонятная сосущая тревога с каждым днём ширилась и заставляла ее буквально сходить с ума от беспокойства. Поэтому, когда в их дом постучался полицейский урядник с новостями об обнаруженном в лесу в тридцати верстах отсюда теле неизвестного мужчины, молодая женщина почти не удивилась — как будто бы давно ожидала чего-то подобного. Она лишь устало кивнула, соглашаясь приехать на следующий день в Нежин для проведения процедуры опознания… Почему-то сомнений в том, что найден именно Юрий Абрамович, у нее не было. — Аннушка, что с тобой, тебя что-то беспокоит? — Пётр Иванович традиционно был с нею ласков и обходителен, но Ольга чувствовала, что от этого обращения к ней как к совершенно другому человеку у нее вот-вот, что называется, «сорвёт крышу». — Кто был этот человек и чего он здесь хотел? Я видел отъезжавшую карету, это, наверное, приехал Григорий… — помещик в какие-то моменты забывался и вновь начинал представлять своего старшего сына взрослым. — Нет-нет, это по делам, — Ольга решила лишний раз не волновать больного супруга, тем самым, избегая его лишних расспросов.***
На опознании Ольге Платоновне, никогда ранее не имевшей дела с мертвыми, стало совсем уж нехорошо. Темное осеннее пальто, долговязая фигура мужчины, светлые волосы, местами облезшая до костей плоть и… обезображенное до неузнаваемости лицо. «Тело явно пролежало в лесу больше недели, прежде чем его обнаружили, на дорогах распутица, — как сквозь вату, слышала пани Червинская голос жандарма, — похоже, что это волки»… Запах в комнате, где лежало тело, стоял соответствующий, и Ольге стоило огромных усилий сдержать дурноту, её всю трясло. Некоторое облегчение она испытала, только когда смогла, наконец, выйти оттуда на воздух. — Так Вы узнаете Вашего знакомого, пани, Червинская?.. С трудом преодолевая головокружение, она кивнула: — Да, похоже, что это он… Лицо сильно повреждено, но по телосложению, одежде — очень похоже на то, что это Юрий Абрамович Хейфец, — А документов при нем не было? — Нет, ничего. Задержанный Гаврила Еремеев признался, что забрал у пана Хейфеца всё, что при нем было, чтобы направить полицию по ложному следу, выдав личную месть за ограбление… — Этот Еремеев. скажите — он здесь? — неожиданно спросила Ольга. — Нет, он направлен в Киев по этапу, там на нем дело о незаконной мануфактуре, начальство распорядилось, чтобы суд над ним был именно в губернской столице. — Я обязательно должна быть на этом суде… Я хочу потребовать для него самой суровой меры наказания, — кое как справившись с подступающей дурнотой, Ольга теперь была настроена решительно. И, лишь оставшись в карете наедине с собой, по дороге домой молодая женщина дала волю рвущимся наружу эмоциям и горько зарыдала. «Это все только здесь, дома никто не должен будет увидеть мои слезы»…***
Дома в Червинке ее ждал сюрприз — конюх чистил у ворот имения белоснежного красавца — коня. — Молодой пан Григорий Петрович приехали, — пояснил слуга на немой вопрос хозяйки. Ольга уже успела позабыть о письме Григория — слишком много времени прошло от момента его получения. — Да, не слишком он спешил, всего каких-то четыре месяца домой добирался, — почему-то, ещё ни разу не видев в глаза молодого Червинского, в отношении к нему у Ольги проступило глухое раздражение. Все таки, по ее твердому убеждению, именно его письмо тогда было тем самым провоцирующим фактором, закончившимся для Петра Ивановича серьезным приступом, от которого мужчина пока так и не отошёл. В гостиной она сразу услышала незнакомый мужской голос и заливистый смех маленького Сашеньки. Представшая перед ней картина, мягко говоря, удивляла — незнакомый темноглазый мужчина с такой же копной каштановых вьющихся волос, как у Сашеньки, подбрасывал мальчишку в воздух, а тот визжал от восторга и от души заразительно хохотал. Ольга вынуждена была признать, что молодой Червинский в самом деле обладал редкостным даром обаяния, подействовавшим даже на впервые его увидевшего малыша. Застывшую в дверях Ольгу они заметили далеко не сразу. Смех разом умолк — видимо, ее выражение лица совсем не способствовало хорошему настроению окружающих. — Доброго дня Вам, — молодой человек первым пришел в себя. — Прошу прощения, я давно не был дома и не знал, что отец нанял новую управляющую в имение. Позвольте представиться — Червинский… — Григорий Петрович, — закончила за него Ольга, подхватывая на руки потянувшегося к ней Сашеньку и отмечая про себя, что, похоже, для молодого человека является более чем привычным восторг женской половины человечества от его обходительного обращения. Что ж, в данном случае его ждёт разочарование. Ольга подозвала крепостную няньку, передавая ей ребенка. — Вот только с управляющей имением Вы не угадали, я — Ольга Платоновна Червинская. — Уж не хотите ли Вы сказать, что Вы — моя пропавшая когда-то в далёком детстве младшая сестра, — от его улыбки, кажется, должны были растаять оба земных полюса. — И снова мимо, Григорий Петрович. Я уже почти год как являюсь супругой Вашего уважаемого батюшки, состоянием которого Вы до сих пор не посчитали нужным поинтересоваться. Да, Григория было нелегко удивить, но Ольге, похоже, это удалось. — Что ж, прошу прощения, — с этими словами он склонился к ее руке, — безмерно рад познакомиться с моей новой… — он на секунду запнулся, — мачехой. Хороший вкус — явно фамильное качество Червинских. Но Ольгу так и не тронуло до его бесовское обаяние — слишком сильные негативные эмоции ей пришлось сегодня пережить, Григорий своим самодовольством, плутоватыми искорками в глазах и улыбкой почему то напоминал ей холеного породистого кота, вызывая ещё большее раздражение, чем если бы вел себя скромнее. — Я надеюсь, papa отлично себя чувствует, ему теперь нельзя иначе… — К сожалению, нет — Петр Иванович очень плох, с ним несколько месяцев назад случился удар, как раз когда он получил Ваше письмо из Варшавы. Он долгое время вообще не вставал с постели. Впрочем, Вы сами сможете его вскоре увидеть, если, конечно же, захотите. «Вот это тон, где-то я уже слышал практически такое же пренебрежение, — отсутствие реакции на его усилия только раззадоривало Грига. — Безусловно, ее поведение чем-то сильно напоминает недавнюю пани Шеффер. Интересно, под этой маской показного безразличия скрывается столько же страсти? — Я видел от отца в своей жизни не так много хорошего, — в его голосе послышалась проникновенная грусть. — А вот боли от его отношения получил достаточно. Но безразличным к нему я точно никогда не был. Как ни странно, в этих словах Ольга интуитивно угадала совершенно искренние нотки, — при всей сложности их взаимоотношений, сказанное Григорием походило на правду. Нет, она была пока далека от сочувствия к сидевшему перед ней молодому щеголю, но враждебности к нему после этих слов немного поубавилось. — Я не могу сказать, сможет ли Петр Иванович Вас узнать, теперь он принимает меня за свою первую супругу, а своего младшего сына Сашеньку зовёт Гришей, — Ольга печально вздохнула. — Я Вас попрошу не доводить ситуацию до выяснения отношений, доктор категорически запрещает ему нервничать. — То есть, Вы хотите сказать, что это очаровательный мальчуган — мой маленький брат? Подобного я и предположить не мог… — Да, его матерью была Лариса Яхонтова, к сожалению, она умерла сразу после его рождения. — Малыш первым выскочил встречать меня в этом доме — похоже, сбежал от своих нянек и, как мне кажется, мы с ним подружились. — Сашенька открытый и приветливый ребенок, он обожает гостей, к тому же если с ним играют. — Надеюсь, что я все-таки не гость в этом доме, — снова в улыбке Григория ей почудилась грусть. — Я все же хотел бы увидеть отца.3
Петра Ивановича сын нашел в его собственном кабинете. Григорий постучался и почти с детской робостью замер у порога, не решаясь войти. Отец сидел за столом и пытался заниматься с документами, но видно было, что этот процесс идёт у него туго — он больше сидел, задумчиво уставившись в одну точку, чем пробегал глазами деловые письма. Правая рука все ещё не слишком хорошо его слушалась. Но вот в глазах помещика медленно проступило узнавание. — Гришка? Явился, чертяка! — он попытался подняться навстречу сыну, но это ему удалось далеко не сразу. — И, как ни странно, я рад этому, рад вернуться в родной дом. — Да, представляю, как обрадуется тебе, ловеласу, мать. Ты ведь ещё не видел ее? Вопрос Петра Ивановича вогнал Гришу в ступор. Он вспомнил предупреждение Ольги о состоянии отца, но и предположить не мог, что с ним все настолько не хорошо. — Ладно, наверное где-то на хозяйстве, узнает — бегом примчится. А ты, надеюсь, на фронте не опозорил фамилию потомственных офицеров Червинских, не просто так за здорово живёшь отсиживался в окопах? Гриша почувствовал, как все потемнело у него перед глазами. Неужели судьба так зло шутит над ним, и ему предстоит пережить весь этот едва начавший забываться позор ещё раз?.. Похоже, у его отца выборочно стёрлось из памяти то, что доставило самые сильные страдания его психике. Стоит ли теперь ему, Григорию, пытаться это все восстановить в отцовской памяти, и не приведет ли это к самым печальным последствиям?.. Ответа на эти вопросы Григорий не знал, поэтому, сославшись на усталость с дороги, что, впрочем, было не далёким от истины, попросился к себе отдохнуть. — Что ж, вечерком посидим с тобой, под коньячок расскажешь мне о своих ратных подвигах, — от этих слов Григория вновь передёрнуло, но он постарался не подать об этом виду и тихонько прикрыл за собой дверь в отцовский кабинет.***
Если с состоянием отца ему было все более менее понятно, то вот Ольга Платоновна вызывала сплошные вопросы. «Странно, что такая красотка, как она, добровольно замуровала себя в четырёх стенах имения вместе с ненормальным стариком, вместо того, чтобы порхать по столичным балам и вести приятно-легкий образ жизни. Откуда только она здесь взялась, явно в Нежинском уезде я ее никогда раньше не видел — может, из Киева? Что она здесь нашла? Возможно, причина кроется в отцовских деньгах?» — эти загадки Григорию почему то захотелось разгадать во что бы то ни стало — необычная рыжеволосая пани с ее холодным равнодушием его сильно зацепила. Ответ на эти и другие вопросы он решил получить у Павлины, которую нашел, традиционно, на кухне. — Хоть что-то годами не меняется в этом доме, — с облегчением вздохнул Червинский-младший. Павлина искренне обрадовалась приезду молодого панича, и ей было о чем ему рассказать. Григорий сам не заметил, как сильно затянулось его чаепитие на кухне, щедро угощаемый свежеиспечённым Павлиной пирогом и её же рассказами о доме. Только здесь и сейчас он наконец то почувствовал себя по настоящему вернувшимся домой. Как-то само собой получилось, что он постепенно выложил ей все, что накипело за эти полтора в его душе — побег, суд в Варшаве, острог, Катя… Он видел, как перекосилось доброе лицо служанки при упоминании о горестной судьбе ее любимицы, пожалуй, в этой ситуации Павлину он жалел гораздо больше, понимая ее разочарование той, которой когда-то отдавала всю душу. «Я подарил Катерине документы о правах на нее, она не крепостная больше»… — впервые Григорию по настоящему стало легче, он словно бы окончательно отпустил он себя столько времени мучившую его ситуацию. Он таком он не смог бы рассказать никому — ни отцу, с которым у него никогда особо не было взаимопонимания, ни тем более Лидии, очень хорошо представив себе ее холодный взгляд и колючую усмешку. От самой Павлины он узнал о том, как отец и его жена Лариса два года назад вернулись в поместье из Парижа, как после рождения Сашеньки и смерти супруги Петр Иванович некоторое время жил один, потом сюда переехала Ольга. Ее не было несколько месяцев, я уж было думала, разладилось у них все с хозяином, но нет, как вернулась сюда — заботится о барине, переживает за него очень. Только вот… — Что только, Павлина? — он понимал, что та неспроста что-то не договаривает. — Смурная она какая то в последнее время, да и вообще с самого приезда. Все эти месяцы к ней часто приезжал некий молодой человек, вроде как из имения Шеффер, и она подолгу с ним куда-то пропадала, а потом запиралась у себя в комнате и никого не впускала. Сейчас он уже не приезжает, и на ней вовсе лица не стало. — Что ж, вот и она — отгадка таинственной пани Ольги, — усмехнулся про себя Григ, — впрочем, я бы удивился, если бы дело обстояло иначе. Только кто этот молодой человек и при чем здесь Шеффер? — Ее как будто каждый раз после разговора с ним тянуло уехать, но она раз за разом оставалась здесь… У Ольги Платоновны хорошая душа, панич, вон как маленький барин Александр Петрович к ней тянется… Григорий продолжал слушать дальше Павлину, думая уже о своем. Каково теперь его положение, и что ждёт его в этом, некогда родном, доме?***
Григория тяготило теперь оставаться дома. С отцом ему говорить было особенно не о чем — слушать его пространные рассуждения, в которых причудливо смешивались события давно минувших лет и дня сегодняшнего, младшему Червинскому было не слишком интересно, а порой просто неприятно от некоторых воспоминаний. Дела имения, как и раньше, не слишком его занимали, участвовать в решении хозяйственных вопросов он особо не стремился, ограничиваясь лишь получением регулярной прибыли с крестьянских оброков. Куда больше его интересовало, как эти деньги можно будет потратить. Вот и накануне он сидел в кресле возле Петра Ивановича, думая лишь о том, как бы убедить отца поправить с его помощью собственное материальное положение. Ещё он то и дело поглядывал за плечо отца — туда, где на небольшом диванчике примостилась Ольга с деловыми бумагами в руках, исподтишка наблюдая за ней. Ночью ему снилась Лидия — она приходила к нему, обжигала жаром своих нежных рук, заставляя непонятно куда улетучиваться остатки разума. «Я люблю только тебя, я ждала тебя, — горячо шептали ее губы. — Никто для меня не сравнится с тобой»… Но, стоило коснуться даже кончиками пальцев ее совершенного гибкого тела, прикрытого только волнами темных длинных волос, как видение таяло, преображаясь во что-то неуловимо знакомое и одновременно пока неизведанное, но от этого не менее притягательное. Черная маска на лице незнакомки, весьма фривольный наряд амазонки, обтягивающий стройную фигуру. Перед глазами полыхнули рыжие локоны… Ольга Платоновна! Бог мой, сколько же огня скрыто за ее показной холодностью! А моральная недопустимость и греховность ситуации делала женщину ещё более притягательной для него. Но и это видение раньше или позже тоже исчезает, оставляя Грига наедине со своими мыслями. В обеих этих женщинах Грига неимоверно притягивала страстность их натур, безошибочно ощущавшаяся им за внешним безразличием и даже враждебностью. От этого ещё сильнее хотелось разбить незримую ледяную стену, которой обе отгораживались от мира и его эмоций. Так, первая ночь дома так и не принесла запутавшемуся в своих помыслах и желаниях мужчине душевного покоя.***
Утром Григорий вызвался сопровождать Ольгу на конной прогулке. Узнав, насколько ей понравился белый конь, на котором он вчера приехал из Киева, мужчина сам предложил ей поехать именно на нём, усмехаясь про себя при мысли о том, как обладательница крутого нрава сможет справиться с не менее норовистым представителем другого вида. У самого Грига получилось подчинить себе этого коня далеко не с первого раза, но именно этим тот ему и глянулся. Он решил не предупреждать Ольгу об особенностях характера своего красавца, предвкушая довольно интересное зрелище. При виде Ольги Платоновны в брючном костюме для верховой езды Червинскому слишком ярко вспомнился его сегодняшний сон, хотя, безусловно, в реальности одежда на женщине была гораздо более скромной. — Я Вам благодарен, не ожидал, что Вы согласитесь со мной поехать, — Григорий выбрал из отцовской конюшни спокойного серого рысака в яблоках, на котором катался ещё до своего отправления на фронт. По крайней мере, с ним не предвиделось никаких неожиданностей. — Это не более, чем дань вежливости, если я начну от Вас шарахаться, о чем может подумать Ваш отец? Ольга погладила идеально вычищенного коня по белоснежной холке, угостила его специально для него взятым с кухни хлебом. Тот, к удивлению мужчины, воспринял незнакомку вполне благосклонно, по крайней мере, не пытаясь укусить ее ладонь, как в свое время проделал это с Григорием. А уж когда женщина легко вскочила в седло и в нем удержалась, не будучи сброшенной под копыта в первые же минуты — невольно проникся к ней уважением. — У батюшки одно время были конюшни с породистыми лошадьми под Киевом, — от ее улыбки, кажется, даже солнце засияло ярче, — я с детства привыкла ездить в седле, чем норовистее конь — тем интереснее было его объезжать… — Что я о Вас ещё не знаю, удивительная Вы женщина? — в голосе Григория читалось искреннее восхищение. — А нам обоим это нужно? Многия знания — большие печали… — И все же — что Вас держит здесь, в Червинке, Ольга Платоновна? Вы явно привыкли к гораздо более активной жизни в Киеве, и не думаю, что Вам доставляет удовольствие запереться в имении, ухаживая за больным супругом, который к тому же принимает Вас за другую, давно умершую женщину? Извините, но я слишком много пожил на этом свете, чтобы поверить в то, что речь идёт о большой любви, ну, или, по крайней мере, что она имеет отношение к моему отцу. — Григорий Петрович, а Вы уверены, что можете судить о чувствах других? Или Вы можете личным примером доказать, что есть подобное чувство? — Я… в свое время думал, что таковое встретил. Ошибка мне дорого обошлась, в результате я потерял то, что действительно было для меня ценно, только понял это слишком поздно. В чем то Вы правы — вряд ли я могу давать какие-либо советы… — Странно, но Вам почему-то хочется верить, — в ее голосе не было агрессии, только какая-то бесконечная усталость от жизни, словно перед ним была не молодая женщина двадцати с небольшим лет, а более чем взрослая и опытная дама. — Все мы иногда совершаем ошибки, не задумываясь о том, что за них раньше или позже придется отвечать… Григорий подъехал на своем коне совсем близко к Ольге, заглянул ей в глаза. — Что Вас так тревожит, милая Ольга? Я могу чем- нибудь Вам помочь? Ответом ему была лишь немного грустная улыбка. Почти сразу наездница пришпорила своего коня и, взметнув столб пыли, умчалась далеко вперёд по лесной дороге. — Женщины… — вздохнул про себя Григорий. Однако, при всей оставшейся недосказанности, он интуитивно ощущал, что лёд в их отношениях с молодой мачехой понемногу начинает трогаться.***
Уже почти нагнав Ольгу на дороге, молодой человек заметил ехавшую им навстречу карету, запряженную двумя лошадьми. Завидев всадников, их кучер остановился, и навстречу спешившейся Ольге оттуда вышла… Лидия Шеффер. «Ну почему когда бежишь от кого-то — из этой затеи ничего не получается?.. Или все дело в том, что я просто бежал от самого себя?» — невольно задавался вопросом Червинский. Наблюдая за тем, как обе дамы, напрочь лишившие его покоя, радостно приветствуют друг друга, Григорий как никогда четко понимал, что его испытания ещё далеко не закончились.***
Лидия в последние дни в Киеве в самом деле не находила себе места. После встречи с Григорием она была сама не своя — все вываливалось у неё из рук, она могла накричать на слуг совершенно без всякого повода, снова становясь той самой «грозной пани Шеффер», которую так боялись крестьяне в ее собственном поместье. Её раздражали даже крики Виктории, к которым она, казалось бы, давно должна была привыкнуть. Видя такое состояние женщины, которое он объяснял для себя ее переживаниями о подруге, потерявшей любимого человека, Николай Дорошенко сам предложил Лидии куда-то поехать развеяться, и она не задумываясь, выбрала свое поместье в Шеферовке. «Пообщаюсь там с Ольгой, поддержу ее — мне кажется, что ей сейчас это очень нужно. Заодно займусь делами поместья — совсем я их запустила», — говорила она Николаю, в который раз удивляясь проявляемой им чуткости к ней и понимая умом, как же ей повезло. Увы, в последние дни ее эмоциями завладел совершенно другой человек, которому было далеко до Дорошенко —младшего во многих отношениях, и ей становилось не по себе из-за этого, только вот… почему-то ее сердце замирало, стоило ей только подумать об этом самом другом. Хотя между благородным поведением Николая по отношению к ней и моральной нечистоплотностью Григория была пропасть, женщину одновременно терзала неприязнь к Червинскому за его поступки и в то же время неимоверно тянуло к нему… Ничего подобного она от себя не ожидала, прекрасно осознавая всю нелогичность сложившейся ситуации и собственную непоследовательность, но лишь старательно гнала от себя понимание того, что в итоге поступает нечестно и с Николя, и с Григорием. После некоторых уговоров со стороны Николая Лидия решила не брать с собой в Червинку Викки, оставив ее в доме Дорошенко на своих служанок — дорога поздней осенью действительно была никудышной, а малышка и пан Дорошенко великолепно ладили между собой, по мере подрастания девочки их взаимная привязанность друг к другу становилась все более очевидной. Она уезжала с чувством некоторого стыда, успокаивая себя лишь тем, что пробудет в своём имении совсем не долго и вернётся в Киев, как только сможет решить свои проблемы и разобраться в себе.***
Ещё не доехав до своей Шеферовки, Лидия встретила едущую верхом по дороге Ольгу, к которой собиралась заглянуть лишь на следующее утро, предварительно известив о своем приезде запиской. Но гораздо большей неожиданностью было для нее то, что рядом с подругой ехал главный виновник проблем самой Лидии — Григорий Петрович Червинский. Судя по совместным конным прогулкам, они с Ольгой отлично успели поладить между собой, и так ли уж нуждалась в утешении ее подруга? Нет, Лидия, конечно, предполагала, что Григорий вполне может заехать в родную Червинку, но, зная сложности в его взаимоотношениях с отцом, никак не рассчитывала его увидеть здесь именно сейчас. Получилось так, что, стремясь во что бы то ни стало избежать возможности вновь увидеться с ним и прогоняя этого человека даже из своих мыслей, она сама же ускорила их встречу. Конечно, сейчас молодая женщина старательно делала вид, что для нее это не имеет никакого значения. И, похоже, она вполне преуспела в этом спектакле, в отличие от Григория, которому скрывать собственные эмоции удавалось не очень хорошо — слишком уж отчётливо он вспоминал при виде обеих дам все детали своих ночных фантазий. Услышав, что они договариваются о завтрашней встрече в Червинке, мужчина, наскоро извинившись перед ними, пришпорил лошадь и умчался по дороге в свое имение.4
Вечером пани Шеффер, утомленная после проведенной ею сразу по приезду проверкой дел в поместье и свалившимися на нее после долгого отсутствия заботами, допоздна засиделась в саду, накинув на плечи шаль — для осени вечера пока стояли удивительно теплыми. На Захара традиционно можно было положиться, и никаких неприятных сюрпризов ее не ждало. Но она успела соскучиться по привычной для себя деятельности и в какой-то степени была ей рада, так как уже много лет находила в делах лучшее средство прогнать хандру и отвлечься от нежелательных мыслей. Но проблема была в том, что они незваными гостями вновь и вновь возвращались к ней, стоило хотя бы ненадолго перестать окунаться в их круговерть. Уже почти засыпавшая в садовом плетеном кресле, женщина неожиданно услышала конский топот. Сквозь полудрему она, как в тумане, увидела того же самого белого коня… и Григория Червинского верхом на нем. «Черт, ну что за наваждение!» — Лидия тряхнула волосами, стремясь прогнать видение, но у того, похоже, было свое мнение на этот счёт, и исчезать бесследно оно не спешило. Вместо этого всадник спешился и, мягко ступая, подошёл к ней ближе. — Доброго вечера, милая Лидия Ивановна, — бархатистый голос мужчины, казалось, обволакивал и будил во всем теле непонятную дрожь. — Решил вот проведать, как Вы себя чувствуете после дороги. — Зря стараетесь, Григорий Петрович, Вас здесь не ждали. У меня нет оснований верить ни единому Вашему слову, — Лидия не переставала оставаться сама собой. Кого то другого подобный прием, возможно, и смутил бы, но Григория только раззадорил. — Хорошо, я скажу Вам правду. Я приехал по делу — позвольте узнать, что за мужчина из благородных жил у Вас в имении в Шеферовке и регулярно наведывался в Червинку? Вы явно не можете его не знать. — Но кто Вам сказал, что я об этом расскажу? — казалось, деревья вокруг покрывались инеем от холода, звучавшего в голосе Лидии. — Ну надо же мне открыть глаза на всю глубину Вашего морального падения, когда в Киеве господин Дорошенко, а здесь… — в тон ей ответил Григ, внимательно наблюдая за реакцией панны. — Кто бы говорил, Григорий Петрович! — дремотное состояние с Шеффер как будто сняло рукой, она вскочила с кресла и направилась в сторону Грига, готовая немедленно задать насмешнику неплохую трепку. — Пани Шеффер, прошу Вас, полегче! — в притворном ужасе мужчина закрыл лицо руками. — Я конечно, понимаю Ваше страстное желание, но боюсь, что не смогу ему долго сопротивляться… — Вы… Вы… — грудь Лидии тяжело вздымалась от возмущения. — Вы редкостный негодяй… — У меня была хорошая учительница, — вновь выразительный взгляд в ее сторону. — Это сама жизнь, — поспешно добавил он, понимая, что его сейчас просто испепелят взглядом. — Хорошо, в имении жил родственник моего покойного мужа из Петербурга, пан Хейфец. У него были какие-то дела в этих краях, — женщина попыталась успокоиться, понимая, что со стороны ее действия в самом деле выглядят двусмысленно. «И, думается у этих дел было имя Ольга Платоновна», — закончил про себя ее фразу Григорий, но вслух произнес совсем другое: — Мне кажется, мы с Вами не закончили наш разговор там, в Киеве. Мне ничего не известно о Вашей жизни в последние годы. Кто этот несомненно уважаемый пан Хейфец, за которого Вы вышли замуж чуть ли не сразу после моего отъезда? Откуда он вообще взялся в Вашей жизни? — У Вас хватает наглости ещё задавать мне подобные вопросы? Впрочем, Вы тоже преподали мне тогда хороший урок, считайте, что я его усвоила. Теперь мне осталось только дождаться, когда Вы избавите меня от своего присутствия. — Не дождетесь — я уйду не раньше, чем получу ответы на все свои вопросы, — Григорий не собирался сдаваться так просто. — Хорошо, я Вам отвечу. Мы с паном Хейфецем были партнёрами в киевской купеческой гильдии. — То есть речь просто шла о необычной сделке между вами? И сейчас Вашим новым… партнером выступает Николай Александрович Дорошенко? Или я чего-то не понима… Он умолк на полуслове, не спуская взгляда с ее горящих от переполнявшей их ярости глаз и моментально ощутив, как женская ладонь звонко прошлась по его щеке. Все бы ничего, но края тяжёлого ажурного перстя на ее пальце оказались довольно острыми. Проведя рукой по своему лицу, Григ с некоторым удивлением увидел выступившую кровь, и только потом с опозданием почувствовал, как засаднило кожу… Шеффер с кошачьей грацией отступила от него на пару шагов и, как ни в чем не бывало, снова уселась в кресло. — Мне казалось, Вы тогда сделали свой окончательный выбор, и теперь какой смысл удивляться тому, что так поступили не только Вы? — задала она резонный вопрос, но, понятное дело, ответа на него у Григория не было. — Уж извините, но кто виноват, что Вы не сумели удержать возле себя этот выбор? — все же уязвленное самолюбие требовало выхода, и лучшего способа, чем унижение оппонента, в ее ситуации сложно было придумать. — Нельзя быть ни в чем уверенным, иногда даже в себе самом можно отыскать весьма неожиданные стороны, — философски заметил Григорий. — Каждый из нас раньше или позже делает свой выбор, но всегда ли он оказывается единственно верным и окончательным? — Человека выбирают по его поступкам, а у Вас они, простите, сильно оставляют желать лучшего. Впрочем, у Вашей избранницы, судя по всему, тоже… — Нет никакой избранницы, если Вы о Екатерине Вербицкой, для неё бордель оказался предпочтительнее моего общества. Я отпустил ее на волю, и ни в моей жизни, ни в моем сердце ей больше нет места. — Послушайте, Григорий Петрович, с чего Вы взяли, что меня интересуют Ваши личные взаимоотношения с какой-то крепостной, пусть и бывшей? — но, при этом, самодовольная улыбка на лице Лидии просто кричала об обратном. — И вообще, уже достаточно позднее время для пустых разговоров, — она вновь поднялась с места, плотнее укутываясь в шаль и, не глядя больше на Григория, направилась к дому. Но, уже пройдя мимо, она вдруг обернулась к нему: — По законам гостеприимства, я должна Вас пригласить в дом и хотя бы предложить чаю, раз уж не выставила отсюда в первые же минуты. Так Вы идёте со мной, Григорий Петрович?..***
Лидия стремительно влетела в свой дом, распахивая перед собой все двери, но почему-то, не замедляя шага, миновала гостиную и почти бегом устремилась вверх по лестнице. Червинский неотступно следовал за ней, не обращая никакого внимания на то, как от непривычной скорости дает о себе знать его прооперированная и, казалось бы, давно выздоровевшая нога. И, когда он меньше всего этого ожидал — Лидия резко остановилась на верхней ступеньке лестницы, обернув к мужчине пылающее лицо, и тот по инерции буквально налетел на нее всем корпусом. Она машинально схватилась руками за его плечи, чтобы не скатиться вниз по ступенькам. Когда их взгляды встретились, все слова были уже лишними, и обоим стало понятно, что до чая у них сегодня дело явно не дойдет… Чувствуя, как ему передается дрожь во всем теле Лидии, Григорий подхватил ее на руки и понес в спальню.***
Такой неистовой, жаркой ночи у этих двоих, казалось, не было с момента их самых первых встреч. Оба словно сорвались с цепи, раз за разом воплощая в реальность свои самые потаённые грешные желания. Весь мир для них будто перестал существовать, но, даже если бы внезапно наступил конец света, они бы вряд ли это заметили…***
Утро застилало серым осенним туманом окна в усадьбе Шеффер, и похожий туман, озаряемый только яркими вспышками воспоминаний о прошедшей ночи, царил сейчас в сознании едва начавшего просыпаться Григория Червинского. Глядя на чутко спящую рядом с ним Лидию, мужчина вновь почувствовал себя победителем, который смог воплотить в реальность, казалось бы, невозможное. Вчерашний острожный узник, от которого отвернулись все его близкие и полностью растерявший свои идеалы, к которому сама судьба долгое время категорически не желала благоволить — теперь он снова был благородным дворянином с привычным образом жизни и рядом с ним была та, которая заставляла его сердце трепетать от восторга. Впрочем, эта гордость продолжалась у него ровно до того момента, как Лидия, открыв глаза, скользнула по нему равнодушно — холодным взглядом, тем самым как будто окатив его ледяной водой. Куда только подевалось то живое воплощение страсти в женщине, с которым они провели сегодняшнюю совершенно безумную ночь? Теперь перед ним опять была лишь безразличная ко всему пани Шеффер. — Что-то не так, милая? — в голосе мужчины слышалось непонимание. - Все, — хриплым шепотом ответила Лидия и, видя его вопросительный взгляд, продолжила. — Все наладится, только когда Вы уйдёте из этого дома, и никогда больше здесь не появитесь. — Но… почему? — он никак не желал верить в произошедшие с ней перемены, непонятно на что надеясь. — Разве нам не было хорошо вместе, разве мы… — он на минуту умолк, нежно проведя рукой по ее блестящим черным волосам, слегка коснулся ее обнаженного плеча. Лидия вздрогнула, словно от удара током. — Вы… Ты же видишь, что со мной творится. И это все ты… — Почему же тогда ты отвергаешь меня, Лидди? Ты не любишь господина Дорошенко, не обманывай себя! — Это уже не важно… С тобой я становлюсь слабой, я не могу тебе сопротивляться, эта страсть сильнее меня. Но… слишком поздно, понимаешь, Григ? — в глубине ее светлых глаз на мгновение блестнули слезы, и она отвернулась, не желая, чтобы он это заметил. — Вместе нам уже не быть никогда, ты не хуже меня это понимаешь, а так… воровать у судьбы минуты я не хочу. Моя семья, все мое слишком давно там… с ним. — И ты даже не позволишь мне хоть иногда видеть тебя и Викторию? — Нет, это будет слишком больно… Прости. Лидия поднялась с широкой кровати, давая понять, что их разговор окончен, и накинула на себя тонкую кружевную сорочку. Уже в дверях Червинский услышал ее глуховатый голос: — Я сейчас же отправлю Ольге Платоновне записку, что не смогу быть сегодня в Червинке. Надеюсь, она меня извинит.***
После того, как Григорий Червинский покинул ее имение, Лидия сама невольно задумалась о возвращении домой, в Киев. Выросшая и большую часть жизни прожившая здесь, в Шеферовке, она с неожиданной для себя ясностью поняла, что ее настоящий дом теперь находится там, в губернской столице. Нет, здесь, конечно даже сами стены казались ей родными, напоминая ей о прошедших большей частью здесь детстве и юности, но, не миновало и суток после ее приезда из Киева, как ее мысли уже были заняты оставшимися там Николаем и маленькой дочкой. Пусть этот мужчина и близко не вызывал той бешеной страсти, которая поднималась во всем ее теле при одном только взгляде на Григория Червинского, но именно Дорошенко —младшего она как-то само собой начала воспринимать как своего мужа, близкого человека, дающего ей чувство защищённости рядом с ним и вызывающего желание по своему заботиться о нем, как и о маленькой Викки. Сколько раз он рисковал всем ради нее — с документами о браке, с мануфактурой Еремеевых, да только ли с этим? И лишь не так давно пани Шеффер по настоящему оценила оказавшееся таким важным на самом деле умение вовремя сказать ей теплые слова поддержки, и даже своеобразный юмор Николя, ещё не так давно сильно ее раздражавший. Фактически лишённая с самого раннего детства семейного тепла, Лидия только сейчас в полной мере смогла почувствовать, насколько оно важно в жизни каждого человека, как заполняет без остатка царившую до этого в душе пустоту, которая уже, думалось, поселилась там навсегда. Только вот с каким лицом она теперь сможет вернуться к своим близким? При одном лишь воспоминании о событиях минувшей ночи жаркая краска стыда приливала к ее щекам. Грешное и такое сладострастное желанное, нереальное по своей силе притяжение к человеку, который сам воплощал в себе все мыслимые пороки… От одного взгляда Григория Червинского, казалось, живьём загорается кожа на всем её теле, хочется прильнуть к нему и раствориться в нём без остатка. В такие моменты она без оглядки пошла бы за ним хоть в собственное горящее имение, хоть на край света, ни на что не оборачиваясь, как когда-то он сам, оставив всё и всех, влекомый разгоревшейся в его душе страстью, сбежал вместе с Катериной Вербицкой. Пережитые за последние годы страдания не могли не оставить на мужчине свой отпечаток — он выглядел слегка уставшим и разочарованным в жизни, только темные глаза его оставались бедовыми, не утрачивая своей почти бесовской притягательности. И для женщины было целиком логичным то, что в итоге его постигло разочарование в своем идеале, но, пройдя через это предназначеное для него испытание, Григ все же вернулся обратно к ней, к Лидии… Неужели кто-то в здравом уме может назвать это сумасшедшее притяжение к нему, рвущее ей на части душу и уже причинившее столько страданий — любовью? Получается, что из-за него она в очередной раз предала искренне любящее ее сердце Николя. Что ж, ещё один тяжкий грех останется на ее совести и, так или иначе, ей с ним придется жить. Но прямо сейчас вернуться в Киев она в любом случае никак не сможет — пусть немного поулягутся эмоции…5
«Черт возьми, ну ведь все так шикарно складывалось до определенного момента!» Григорий Червинский возвращался в своё имение из Шеферовки, вымещая охватившее его сумасшедшее раздражение на белоснежных боках ни в чем не повинного скакуна. И без того не слишком отличавшееся послушанием, взбешенное от боли животное неслось напролом сквозь лесную чащу, норовя сбросить с себя проблемного седока, и мужчине приходилось прилагать максимум усилий, чтобы не оказаться под лошадиными копытами, но при этом он не собирался умерить пыл и продолжал стегать бедного коня все с большей силой. Словно мстя за подобное поведение, колючие ветки кустарников хлестали по лицу самого Грига, добавляя ещё больше царапин и ссадин на его и без того уже пострадавшем лице. А ведь он уже почти добился всего, чего хотел, и самая яркая дама не только Нежинского уезда принадлежала этой ночью только ему, была для него покорнее крепачки, сама желала его больше всего на свете, и ее страстные стоны наполняли сладкой истомой всю его сущность, истосковавшуюся по женской ласке. Теперь об этой страсти остались только приятно будоражащие воспоминания и царапины по всему телу… И после всего, что у них было — предпочесть ему какого-то простого клерка, ничем не примечательного Николя Дорошенко! Запретить ему, Григорию, даже видеться с ней и с дочерью! Да как она вообще посмела так унизить его, даже говорить ему такое?.. «Что ж, Лидия Ивановна, если Вы думаете, что Вы настолько незаменимы — вынужден буду Вас разочаровать»…***
Вид у появившегося в Червинке с утра пораньше Григория Петровича вполне соответствовал его настроению — весь грязный, ободранный, с исцарапанным лицом, он ввалился в гостиную, срываясь на слуг, имевших неосторожность попасть ему под горячую руку. — Доброго утра, что с Вами случилось, Григорий Петрович? — Ольга Платоновна не на шутку встревожилась, увидев своего всегда изысканно одетого родственника таким. Безусловно, она была в курсе его отсутствия в имении со вчерашнего вечера, однако внешне никак не подавала об этом виду. — Да так, конь будто взбесился, едва меня не скинул… — переводя дух, ответил Григорий. — Ваше беспокойство мне, право, приятно… Глядя на стройную фигуру и милые девичьи черты лица мачехи, Григорий постепенно смог взять себя в руки, возвращаясь к привычной роли дамского угодника. — Вы ведь не откажете мне в удовольствии выпить с Вами чаю, милая Ольга Платоновна? — Вообще то у меня с утра полно хлопот, но, если это поможет Вам немного успокоиться, я попрошу Павлину принести для нас травяной отвар. — Да, знаете ли, Ваше присутствие в самом деле действует на меня очень благотворно, я уже практически спокоен… — Григорий украдкой приблизился к женщине, как бы невзначай взял ее за руку, задержав ее в своих ладонях, и проникновенно заглянул ей в глаза. Ольга отреагировала на его вольности сдержанно-осуждающим холодным взглядом, и мужчина решил пока не торопить события, по опыту зная, к чему может привести подобная спешка. Впрочем, охотничий азарт в нем от этого только усилился…***
Знаки внимания от Григория становились все более регулярными и недвусмысленными. Ольге Платоновне меньше всего хотелось сейчас ссориться с человеком, бывшим старше ее по возрасту и, тем не менее, приходившимся ей пасынком, но терпение в отношении него у нее практически не осталось. Этот избалованный вседозволенностью молодой человек, которого не заставили повзрослеть даже перенесенные им испытания, все сильнее раздражал её своей показной обходительностью, хотя время от времени в его поведении проскальзывали такие близкие и понятные ей эмоции… Она пока никак не могла свыкнуться с потерей Юрия Абрамовича, с невозможностью заниматься любимым делом — химией, вернуться к делам своей парфюмерной мануфактуры, а тут жизнь подкинула ей ещё одно осложнение в виде Григория, проблем от компании которого, похоже, предвиделось гораздо больше, чем удовольствия от общения с ним. Да ещё в последнее время куда-то запропастилась единственная подруга Лидия, закрывшаяся улиткой в своем поместье и, похоже, полностью погрузившаяся в собственные хозяйственные дела. По крайней мере, кроме коротенькой записки с извинениями за невозможность приехать в Червинку, полученной на следующий день после приезда Лидии из Киева, других новостей из имения Шеффер больше не поступало. Ольге же все больше хотелось поделиться с кем-то наболевшими проблемами, тем более Лидия немало о них знала, и ее умению держать язык за зубами можно было только позавидовать. Недолго думая, в одно воскресное утро Ольга решилась сама поехать в гости к подруге, предупредив ее накануне о своем приезде запиской. Как ни странно, Григорий, от компании которого, куда бы она не выбиралась, становилось все труднее избавиться, категорически не пожелал ее сопровождать, едва услышав, что она едет к Шеффер. Вообще, его отношение к соседке по имению было немного странным — он как-то особенно старательно делал вид, что в принципе не знает о ее существовании, при том, что эти двое, выросшие в соседних поместьях, явно не могли не знать друг друга с самого детства, да и сейчас управляющие обоих имений время от времени пересекались в делах. «Что ж, чужая душа — потёмки, мне бы свои вопросы с Григорием Петровичем разрешить, не хватало только в чужие лезть»… — уже то, что в поездке не придется терпеть общество Червинского-младшего, само по себе принесло Ольге некоторое облегчение. Подруга встретила ее с радостью, усадила пить кофе с пирожными. По ее виду было понятно, что дел в имении Шеффер хватало, но хорошо изучившая Лидию Ольга чувствовала, что ту сильно тревожит что-то, помимо дел. Возможно, это была просто ее тоска по своим близким? — Прости, никак не могла к тебе выбраться, все сразу по приезду навалилось… Я не была здесь более полугода. — Да, я помню… — грустно улыбнулась Ольга. — Именно с твоим отъездом в эти края приехал Юрий Абрамович. — в ее глазах невольно показались слезы. — Знаешь, я никак не могу поверить, что его больше нет… — Ну, не надо, моя милая, не теряй надежды, возможно всё-таки, что это чудовищная ошибка, и он жив… Только вот я хотела сказать… — Что ещё? — по голосу подруги Ольга Платоновна поняла, что речь вряд ли пойдет о чем-то хорошем. — Григорий Петрович Червинский откуда-то узнал, что Хейфец жил у меня в имении, и почему то сильно заинтересовался его личностью. Сдаётся мне, что Григорий знал больше, чем говорил мне, возможно, и ваши встречи для него тоже не являются тайной. — Этого только не хватало, — устало вздохнула Ольга. Разумеется, эта информация не могла ее порадовать. — Он сам приезжал к тебе, чтобы поговорить о Хейфеце? Давно? — Ну… — Лидия на минуту запнулась, что не ускользнуло от внимательного взгляда подруги. — Не совсем так, мы случайно встретились с ним на смежных землях — я выезжала по делам с Захаром. «Ладно, у неё явно имеются причины, чтобы не говорить о приезде этого человека прямо — пусть так, мне-то какое дело до них, — безразличиие вдруг охватило Ольгу. — Но, оказывается, не настолько прост Григорий, и не так уж сильно он не желает знать свою соседку»… Перед глазами Ольги вдруг почему то всплыло воспоминание о том раннем утре, когда Григорий заявился в дом весь непонятно взбудораженный и исцарапанный колючими ветками. «А не из имения ли Шеффер он тогда держал путь?» — мелькнула неожиданная догадка. — Я лишь подтвердила то, что такой человек здесь жил, но он и так это знал — отрицать очевидное было глупо, — между тем продолжала Лидия. — Но вообще — будь осторожнее с младшим Червинским, он опасный человек, — после некоторой паузы закончила она. — Да, в последнее время он как будто немного не в себе. — В самом деле? — Лидия всем своим видом показывала, что это ее не так уж и интересует, однако удивление в ее голосе выдавало ее истинное состояние. Руки женщины сами по себе потянулись за сигаретами, что обычно происходило с ней исключительно во время сильного потрясения. — Не знаю, как тебе сказать… — что-то заставляло Ольгу все внимательнее присматриваться к реакции подруги, — но он, похоже, вообще не обращает внимания ни на какие нормы морали, для него их просто не существует. А его настойчивость порой превращается в навязчивость… При этих словах Лидия, поняв, о чем идёт речь, вся вздрогнула, на лицо ее набежала лёгкая тень. Впрочем, это длилось недолго, и спустя несколько секунд по ней уже ничего нельзя было сказать, но для Ольги этой мимолётной реакции оказалось достаточно. Впрочем, ее собственные проблемы с Червинским — младшим ее беспокоили гораздо больше, чем явно имевшие место сложные отношения между ним и Шеффер, вмешиваться в которые она не собиралась. В тот день подруги расстались с общим ощущением некой недосказанности — откровенного разговора явно не получилось, и каждая из них предпочла в итоге оставить свои потаённые мысли при себе.***
Лидия долго стояла на крыльце, проводив подругу, машинально запаливая одну сигарету от другой и не замечая, что огонь обжигает ей пальцы. Приезд Ольги Платоновны вновь поднял в душе целую бурю эмоций, которая, казалось, только улеглась после того, как несколько дней назад здесь побывал Григорий. Ведь Ольга — это далеко не наивная до глубины души Натали Дорошенко, она наверняка уже после их сегодняшней встречи догадывается о многом, если не обо всем… Насколько все было проще до возвращения в эти края Григория Червинского! Этот мужчина доводил ее до бешенства. На что ещё он сможет пойти в своих поступках, словно соревнуясь с самим собой в умении максимально вывести ее из себя? И почему при одной лишь мысли о, мягко говоря, недостойном поведении Григория с Ольгой, к тому же являющейся женой его собственного отца, в глазах темнеет, сердце начинает колотиться чуть ли не в горле, а невыносимая боль охватывает его тисками и, кажется, не даёт даже сделать мало-мальски свободный вдох? Почему это ощущение сильнее вполне логичного отвращения к Григу, более того — сильнее любви к своей семье и презрения к себе самой?.. И как теперь научиться с ним жить?.. Вопросы, бесконечные вопросы, но ответов на них у Лидии нет, их сможет дать ей только сама жизнь, которая рано или поздно все расставит по своим местам.