Илиада лейтенанта Стрельцова

3 мая 1853 года Петербург Здравствуйте, Мисс. Вы помните Рождественский бал 52-го года? Зима, метель, ёлка… К Вам в Институт тогда приходили гардемарины. Вы не забыли меня? Боже мой, полтора года! Я танцевал с Вами, Вы помните? Это был полонез или мазурка — я забыл и это, помню лишь Вас. Нимфа, фея, грация… О!.. Прошу, не сердитесь на меня! Судьбу мою вверяю Вам отныне. Напишите мне, хоть строчку! Хоть слово, хоть отказ. «Нет» — и я никогда отныне не побеспокою Вас напоминанием о себе. В надежде на Ваш ответ, Мичман Леонид Стрельцов. 5 мая 1853 года Петербург Я получила ваше письмо два дня назад, и с тех пор не могу спокойно уснуть. Я брожу по залам, не в силах оставаться на одном месте, а перед моим взором стоите вы, Леонид (позвольте мне вас так называть). Я вижу вашу улыбку так ясно, будто мы с вами танцевали только вчера. Мне непривычно писать такие слова, особенно оттого, что мы виделись только раз… О боже! Мои пальцы дрожат, и перо выскальзывает из них. О Леонид, я не знаю, что со мной творится. Я будто в лихорадке, мои ладони холодны, как лед, а щеки пламенеют. Мое сердце трепещет, словно пойманная птица, и я недоумеваю — неужели Амур пронзил меня стрелой? Прошу, не оставляйте меня. Александра. 6 мая 1853 года Петербург Здравствуйте, снова здравствуйте. Простите, что так потревожил Вас. Я не привык к общению со столь нежными созданиями: простите, вероятно, мои слова — причина Вашего испуга. Здесь, среди моих товарищей, не встретишь натуру тонкую и просвещённую. Хотя в Морском корпусе нас и обучали наукам, но общению с дамами — увы, очень и очень скудно! Помните, после бала мы с Вами разговорились… Вы рассказывали о своём Институте, и с тех пор не было для меня минут слаще! Как Вы? Как Ваше здоровье, учёба, книги? Я вот уже год, как отучился. С почтением, Мичман Леонид Стрельцов. 8 мая 1853 года Петербург Простите, что вновь задержалась с ответом. Скоро у нас будут экзамены, и у меня совсем нет свободного времени. К тому же, признаюсь, я боюсь… Нет, не вас, милый Леонид. Меня страшат собственные чувства. Раньше я беззаботно жила, не ведая забот, а теперь все изменилось… Горячее желание видеть вас, говорить с вами, ловить на себе взгляд ваших глаз снедает меня изнутри. Ах, Леонид, скажите, сможем ли мы свидеться? Отвечу на ваши вопросы: здоровье мое, слава богу, в порядке, с учебой тоже все хорошо. Мне приятно, что вы вспомнили даже о такой мелочи, как книги, упомянутые в нашем разговоре лишь вскользь. Сейчас я читаю занимательнейшую книгу Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», которую привезли моему папеньке прямиком из Англии. В ней рассказывается об удивительных приключениях одного моряка. Думаю, вам будет интересно почитать — вы же сами моряк. Хотите, я вам ее отошлю? Но расскажите же и вы о себе. Где вы служите? На каком корабле? Как поживаете? Ваша Александра. 9 мая 1853 года Петербург Здравствуйте, Мисс. Знаете, каждая минута ожидания Вашего письма мучительна… Но я прекрасно понимаю Вас! Я сдавал экзамены всего год назад, и это было ужасно. Я чуть не срезался по арифметике… Знаете, никогда не любил её. Но у Вас, конечно, получится всё! В Вашем письме Вы спрашивали меня о службе. Сожалею, Мисс, но я вынужден разочаровать Вас. Я моряк лишь по званию, увы! Меня определили секретарём к господину контр-адмиралу, и я весь в бумагах. Не спорю, попадаются интереснейшие документы, но порой просто тоска берёт… Однако это мой долг, и роптать просто грешно. Только книгами и спасаюсь! «Морской устав» Петра Великого вызубрил от корки до корки ещё в Корпусе, люблю Лермонтова, Дюма, Гюго… Но самый любимый, конечно, Вальтер Скотт. А вот Дефо я ещё не читал. Буду Вам очень благодарен! P. S. Мисс, не сочтите за дерзость: позвольте мне в моих письмах звать Вас по имени? Преданный Вам, Леонид Стрельцов. 15 мая 1853 года Ельское Я была очень рада получить строки, написанные вашей рукой. Не огорчайтесь насчет должности секретаря, я уверена, что вы все же попадете на корабль. К моему глубочайшему неудовольствию, после окончания учебы меня привезли сюда, в Ельское, имение моего отца. Здесь не так уж и плохо — есть и библиотека, и красивое озеро с лебедями, и тенистый лес, но это настоящая глушь, и письма отсюда можно отправить только с оказией. Я пишу сейчас в спешке, потому что мне надо поскорее передать это письмо проезжему, готовому отвезти его к вам. Мне очень жаль, что отныне нам придется общаться реже. Ваша Александра. P. S. Книгу Даниэля Дефо я прилагаю к этому письму. Приятного прочтения. 21 мая 1853 года Петербург О, Александра! Вы — воистину моя счастливая звезда! Представьте, меня возьмут в кругосветное путешествие! Это будет в августе. Чародейка!.. Корабль этот носит имя Аврора. Замечательный фрегат, скажу я Вам… Но я совсем заболтался, простите! Как же Вы? Вы сдали экзамены? Я не сомневаюсь, что на отлично. И, знаете, судя по Вашему описанию, Ельское — уголок рая на земле. Однако он был бы пуст и тёмен без Вас, Александра! Не держите зла на отца: он желает, чтоб вы оправились после экзаменов. Да, год назад я и сам пролежал несколько дней в лазарете. Скажу честно, я изнывал от безделья! Помню лишь запах черёмухи, цветущей под окнами, чириканье воробьёв — громче, казалось, я ничего и не слышал! Но, откровенно говоря, я и сам опечален Вашим отъездом. Пишите, прошу, с первой же оказией! Весь в ожидании, Леонид. P. S. О, Вы правы: это и правда великолепная книга! Ещё раз благодарю Вас. 30 мая 1853 года Ельское Я очень рада за вас, Леонид! Кругосветное путешествие — это прекрасно, я бы и сама к вам с удовольствием присоединилась, но увы, это не моя судьба. Удел женщин — оставаться на земле… Экзамены я сдала второй в классе, мне не далась только священная история, это самый трудный предмет у нас в Институте. Вы правы насчет Ельского, тут действительно весьма красиво. Особенно я люблю встречать рассветы, сидя на веранде, и кормить лебедей с озера. Они такие грациозные и величественные, с царственным изгибом шеи… Но мне очень не хватает вас, Леонид. Все ваши письма я храню в шкатулке и перечитываю каждый вечер, представляя, что вы мне это говорите вслух. Ах, я все бы отдала, чтобы оказаться сейчас с вами рядом! Ваша Александра. 4 июня 1853 года Петербург Здравствуйте, мой милый друг. Знаете, когда я открыл Ваше письмо, я не поверил себе! Неужели Вы и я думали об одном и том же? Да, о встрече и только о ней. Не так давно меня посетила мысль похитить Вас из Ельского… Но я был вынужден отогнать её и искать более здравые пути улучшить Ваше настроение. Верите ли, среди старых книг я нашёл тетрадь с рецептами «летних блюд», как называла их моя мать. Здесь и окрошка на квасе, и салат из крапивы… Не гнушайтесь попробовать это! Простая крестьянская пища бывает нередко вкуснее французской кухни! С ней Вы найдёте и ещё один сюрприз: небольшой альбом. Я подписал его для Вас строчкой из моих любимых стихов. Ваш (Боже, мыслимо ли представить это! Ваш…) Леонид. 16 июня 1853 года Ельское От души благодарю вас, милый мой Леонид. Вы, как никто другой, умеете обрадовать и развеселить меня. По рецептам, что вы мне прислали, я приготовила несколько блюд, весьма неплохих, как отозвалась о них моя мать. Хотя она и добавила, что молодым леди не стоит заниматься готовкой, ведь для этого есть слуги. Но для меня было наслаждением листать тетрадь, зная, что к ней прикасались и ваши руки. Мне кажется, что бумага хранит еще тепло ваших рук. За альбом благодарю отдельно. У вас замечательный вкус, стихи подобраны прекрасны. Они мне настолько понравились, что я выучила их наизусть. Позвольте, я приведу их здесь полностью: «Спать не ложитесь, ждёт вас дорога, Спутана и далека… Только сигнал печальный и строгий Вспомните через века. Эхом промчится он вдоль событий, Вдоль побережья сна… Станет одной из серебряных нитей, Будто страхует луна. Вдруг задрожат ночные приливы В лунной ночной полосе… Но, покидая мир молчаливый, В нём не теряйте друзей». Но я пребываю в недоумении. Я прочла не так уж мало книг, но не припомнить, чтобы когда-либо видела подобные строки. Будьте любезны, подскажите, каково имя поэта? Я бы с радостью ознакомилась с другими его сочинениями. В ответ посылаю вам засушенные лепестки розы, которую я вырастила сама. У них прелестный аромат, и хотела бы, чтобы вы тоже насладились им. С нетерпением жду ответа. Александра. P. S. Досадно, право, что две души, созданные друг для друга, находятся не рядом. 24 июня 1853 года Петербург Здравствуйте, Шурочка! Быть может, Вы простите меня? Стихи мои. Да, я обманул Вас, я скрыл от Вас правду! Я боялся, что стихи покажутся Вам по-детски примитивными. Вашу розу я положил в «Айвенго», и теперь моя любимая книга хранит этот аромат. Вы, моя леди Ровена, заточены в отцовском поместье, а я не могу освободить Вас. Андрей Георгиевич — тот самый контр-адмирал — добрейшей души человек! Именно его стараниями я попал на «Аврору». Он — верите ли — он обещает повысить меня! Всё ещё Ваш, Без пяти минут лейтенант Стрельцов. 5 июля 1853 года Ельское Здравствуйте, Леонид. Что вы, за стихи я на вас совсем не обижаюсь. Но впредь все же прошу вас быть честнее со мною. А пишите вы их превосходно! И свое желание почитать другие сочинения того же автора, то есть вас, не исчезло, так что будьте добры, пришлите еще свои стихи. Ах, дорогой Леонид, я так счастлива за вас! Передайте Андрею Георгиевичу низкий поклон от меня и скажите, что я искренне желаю ему здоровья и долголетия. Мне так приятно, что вы скоро станете лейтенантом, что улыбка не сходила с моего лица весь день. Поздравляю вас, мой милый друг. Ваша Александра. 17 июля 1853 Петербург О, Шурочка… Я так краснею. Не знаю, понравятся ли он Вам… Ну, с Вашего позволения! О, говори со мною, не молчи! Не умолкай, звени, кипи и лейся! Звените, пойте, чистые ключи, Ты, сердце, звонче, чище бейся! Ты, жизнь моя — чреда счастливых дней, Падений, взлётов кружевная вереница. И небо — ближе, слёзы — дальше, сны — длинней, Как будто брызги света на ресницах! Надежда и борьба, и вера, и любовь — Как три кита — столпы, основы жизни. Вперёд, вперёд — весны извечный зов, Она не терпит пустоты цинизма. И пусть звенит и пенится в душе: Ликуй и пей нектар из этой чаши. Забудь стандарты, вечные клише: Весна с весной со временем всё краше. Или ещё… У меня вырастают крылья! Нет, ты знаешь, всё это реально! Видишь, сны мои стали былью? Слышишь, ветер поёт нам шквальный? Я смеюсь над твоим удивлением! Да, сошёл я с ума, это верно. Покоритель ветров станет гением, А кто струсил — останется смертным! Покори все четыре стихии: Волны, ветер, и пламя, и землю… Знаешь, мы ведь с тобою другие, В остальных эти силы дремлют. Нет, не трусь, а возьми меня за руку! Будто ток пробежал по пальцам. Знаешь, мы ведь с тобой… Будто с якорем, Нам с тобою вовек не расстаться. Простите, если что-то не так! Знаете, Шурочка, вы — чудо. Я не знаю, что бы я делал без Вас. Право, бывает, зароешься в бумагах с головой, и тоска берёт — Боже мой! Только и ждёшь, что Вашего письма. Час расставания уже близок. Мы отходим 21 августа, а там письма будут ещё реже. Шурочка! Прошу, умоляю: скажите, сможем ли мы встретиться до этого времени? Ваш Леонид. 28 июля 1853 года Ельское Я в восхищении! Леонид, почему же вы раньше не присылали свои стихи? Они как луч света, согревающего меня в моем одиночестве. Только о вас и я думаю, только вашими письмами и живу. О, вы так пишете, будто от меня зависит, смогу ли я встретиться с вами. Отец мой категорически против моего переезда в Петербург, он сказал, что я и так провожу там осень, зиму и весну, и что незачем мне находиться там среди пыли и шума. Я заплакала тогда и убежала к себе в комнату. Знаете, Леонид, мне все чаще хочется сесть на коня и верхом доскакать до Петербурга только для того, чтобы увидеть вас. Ведь скоро вы отплывете и надолго, возможно, даже на несколько лет оставите меня.Прошу, будьте осторожней в плавании и постарайтесь сохранить свою жизнь для меня. Я буду молиться за вас, Леонид. Сегодня я по другому рецепту вашей уважаемой матушки спекла пирог с лесными ягодами. Получилось весьма недурно. Жаль, что я не могу вас им угостить. Ваша Александра. 5 августа 1853 года Петербург Шурочка, ради Бога! Адрес, скажите мне, где это Ваше Ельское! Не беспокойтесь, хоть полчаса, но мы свидимся! Ваш Леонид. 8 августа 1853 года Ельское О, милый Леонид, мне не верится в такое счастье! Мы увидимся, увидимся спустя полтора года спустя с нашей первой встречи. От этого известия у меня будто крылья за спиной раскрылись, и я по дому прямо летаю, не хуже друзей моих — лебедей. Сердце мое с новой силой забилось и я опять вся горю, как и в тот раз, когда вы написали мне впервые. Но что же это я, право, так разошлась? Я вам сейчас подробно дорогу опишу. Из Петербурга поезжайте к Гатчине, а оттуда все на юг и на юг, пока не доберетесь до небольшого городка, имя ему Луга. Потом начинайте понемногу заворачивать на запад, а впрочем, хорошая дорога там только одна, по ней и езжайте до деревеньки Ротный двор. Тамошние жители укажут вам дорогу дальше, в другое поселение — уж простите, название запамятовала. Дороги в этом месте плохие, можно даже сказать, что дорог и вовсе нет, так что берите выносливого коня. До Пскова доскачете, так сворачивайте к реке Великой и вдоль нее отправляйтесь, в итоге до Ельского доберетесь. Жду, жду вас с нетерпением, дорогой мой Леонид, приезжайте поскорее. Навеки ваша Александра. 20 августа 1853 года Кронштадт Милая моя Шурочка! Если б Вы знали, как я Вас люблю!.. Я пишу Вам это теперь, в последний вечер до отправления. «Аврора» готова, экипаж ждёт отплытия… Жду и я, лейтенант Стрельцов! Ангел мой, если б Вы только знали… Теперь я боюсь лишь одного: погибнуть, не увидев Вас. Но если это и случится — что ж, решать не нам! Долгим вечером, сидя за книгой иль вышиванием — вспомните своего Лёньку! Ваш вечный слуга, Лейтенант Л.С. P. S. Пишите в Хельсингер! 27 августа 1853 года Ельское О Леонид, прошу, не говорите таких страшных слов! Я буду умолять Бога, чтобы он не дал вам сгинуть на чужбине. Не может же Он допустить такой несправедливости — разлучить два горячих, стремящихся к друг другу сердца. Мой дорогой друг, я все вспоминаю нашу недавнюю встречу во всех подробностях. Каждый миг, проведенный с вами, греет мне сердце. Вы прискакали вечером, весь в пыли, и ваш конь едва держался на ногах и ронял на землю клочья пены. Я ждала вас на краю рощи, среди тонких березок. Вы сразу заметили меня и направили ко мне своего коня. Мы стояли друг перед другом и направили ко мне своего коня. Мы стояли друг перед другом и не могли вымолвить ни слова. Наконец вы подошли ко мне и взяли за руку со словами «Шурочка, неужели я вас вижу наяву». А я молчала и только слеза скатилась по моей щеке — слеза счастья, не горя. Потом мы говорили обо всем на свете, торопливо, глотая слова и сбиваясь с мысли. Вы все держали меня за руку, и я помню, насколько горяча была ваша ладонь. Я не знаю, сколько прошло времени, но для нас оно кончилось слишком быстро. Вы сказали, что вам пора ехать, и вновь сели на коня. Вы скрылись в наступающих сумерках как призрак, фантом, будто нашей встречи и не было. Я опустошенно глядела вам вслед, сдерживая себя, чтобы не помчаться вслед за вами. Возвращаясь домой, я то плакала, то смеялась, и мысли крутились в моей голове быстрее ураганного ветра. Я была в смятении; никогда ранее я не чувствовала ничего подобного. Я добралась до дома еле живая и сразу же легла. Во снах я видела вас, Леонид… Надеюсь, плавание протекает успешно и все у вас в порядке. Ваша Александра 30 августа 1853 года Копенгаген, Дания Душа моя Шурочка! Остановились здесь. Копенгаген похож на Петербург, но говорят всё на немецком. Есть какая-то необъяснимая прелесть в этих городах… Будто в сказке! Дома-башенки, черепица крыш, узкие улочки. Но здесь, в порту — Боже мой! Шум, гам, лес мачт… Дямят пароходы — эко диво! Я в их Петербурге видал. Простите, милый друг, пора бежать! «Аврора» отходит… До встречи! Ваш Леонид. 15 сентября 1853 года Кристиансанд, Норвегия Друг мой! Пишу к Вам с новой оказией. Этой ночью почти не спал, был жестокий шторм… «Аврора» слегка потрепалась, поломало 10-вёсельные катера и мы зашли сюда. Не волнуйтесь, вскоре мы продолжим путь в Портсмут. Читая Ваше письмо, я был потрясён: разве можно так себя изводить? Вам не следует так горячиться! Я знаю, простите, слова мои жестоки… Но, моя милая, ведь Вы можете и заболеть от этого, и, представьте, виной этому буду я! Я не перенёс бы этого. Прошу Вас, будьте же умницей… Клянусь, я провёл бы с Вами вечность, но время не терпит! «Аврора» вновь отправляется в путь! Ваш верный слуга, Леонид. 21 сентября 1853 года Петербург Друг мой Леонид! Пока ждала случая, чтобы отправить вам ответ на письмо из Копенгагена, мне уже и второе ваше письмо пришло. Милый мой, что же вы не бережете себя? Я уверена, хоть вы об этом и не упомянули из желания не беспокоить меня, в шторм вы находились на палубе и лезли в самые опасные места. Прошу, будьте осторожней, не думайте, что ваша жизнь не имеет цены. Даже если вам будет очень плохо, даже если все покинут вас, помните: я всегда буду ждать вас. Сохраните свою жизнь хотя бы не ради себя, а ради меня. А у меня жизнь все по-прежнему течет. Только каникулы кончились, и я вернулась из Ельского в Петербург продолжать учебу. Ваша Александра 4 октября 1853 года Портсмут, Англия Здравствуйте, свет мой! Примите сердечные мои поздравления с именинами! Простите, что не ко сроку: не мог отправить письмо раньше. Прибыли вчера к ночи, но почта была закрыта. Однако в Портсмуте мы простоим до 25 ноября. На Ваши именины я посылаю Вам томик Диккенса с премилыми картинками. Увидел Ваши огорчения и сердечную просьбу. Радость моя, ну что же Вы? Я не могу отсиживаться в каюте, когда мои товарищи борются с разъярённой стихией. Но прошу, постарайтесь не думать об этом! Я постараюсь быть предельно осторожным. Вечно Ваш слуга, Леонид 18 октября 1853 года Петербург Сердечно благодарю вас, Леонид, за подарок к именинам. Книга оказалась весьма занимательной, как раз такая, что приятно читать девушке семнадцати лет. Ах, Леонид, я конечно же понимаю, что отсиживаться в каюте — для трусов, а вы таким никогда не были и не будете. Раз так, прошу: будьте осторожны тогда, когда это не сочтется за слабость. Но как же мне о вас не думать? Моя жизнь проста и скучна — учеба, подруги, книги. И только вы, милый мой, скрашиваете мои унылые будни и врываетесь в жизнь мою свежим вихрем! Я не могу без вас, как не могу без солнца, но если такова ваша воля, я постараюсь умерить свой пыл и не думать об угрожающих вам опасностях. Ваша Александра. 3 ноября 1853 года Портсмут, Англия Шурочка, Вы бы знали, до чего я Вам сочувствую! Сейчас в Портсмуте осень — настоящая петербургская осень! Даже сердце радуется, увидев эту старую знакомую. В какой-то мере она сближает нас с Вами, ангел мой! Здесь, в Портсмуте всё довольно красиво, но с Петербургом, конечно, даже сравнивать грешно. Как Ваши уроки? Знаете, я бы предложил Вам одну крамольную мысль… Но, боюсь, Вы с презрением её отвергнете! Впрочем, я в Вашем возрасте нередко мечтал об этом. Итак, не нужна ли Вам помощь на институтском поприще? Ваш Леонид 15 ноября 1853 года Петербург Здравствуйте, дорогой мой Леонид! От помощи в учебе я откажусь, делать уроки не составляет для меня труда. Да у вас и других забот хватает, вы лучше о себе подумайте. У нас в Петербурге уже выпал первый снег. Он укутал собою весь город, как в теплую шаль завернул. Снежинки неспешно кружатся в вальсе и это так красиво, что я жалею, что этого не видите вы. Ваша Александра. 25 ноября 1853 года Портсмут Ну вот, Шурочка, настал день отплытия. В Портсмуте падает снег, но, Боже правый, разве это можно назвать снегом? Слякотный дождь, не более. Англичане поражены — снег! А команда отчего-то кривит носы… Шлю Вам коробку шоколадных конфет. Надеюсь, они Вам понравятся. Ваш Леонид 7 декабря 1853 года Петербург Леонид, вы слишком щедры со мною. Эта богато украшенная коробка с конфетами чересчур роскошный подарок для скромной ученицы института. Рио-де-Жанейро! Подумать только, как далеко лежит ваш путь! Бразилия… как диковинно это слово. Из учебника географии я узнала, что там водятся большие яркие попугаи. Леонид, миленький, прошу вас, найдите попугая и опишите его мне подробно, мне давно охота узнать, каково они выглядят на самом деле. Ваша Александра. 25 января 1854 года Рио-де-Жанейро, Бразилия Шурочка! Как же долго я ждал этого! Думаю, когда загрохотала цепь кабестана, спокойным остался лишь господин капитан-лейтенант Изыльметьев, капитан «Авроры». С прошедшим Рождеством Вас, мой милый друг! Его мы встретили в открытом море. Представьте себе, бескрайнее море, море со всех сторон… Было солнечно, и мы изнывали от жары. Устроили в честь праздника купание — на Рождество! Сделали купель из паруса… Резвились и радовались, как малые дети. На Крещение отец Георгий освятил Иордань, и мы окунались. По дороге в Бразилию попали в несколько штормов, куда ж без этого. Помня Ваши наставления, был внимателен и осторожен, как кадет на первом экзамене! Пересекли экватор, устроили морское крещение. Сочинил несколько строчек на манер «Одиссеи» и «Иллиады». О, Океан, седой старец, лелеящий сушу, Знай, вековой уклад волн в жизни я не нарушу, Если не так что — уверен, меня вы простите. Я же вплету между волн мои новые нити. Чайки хмельные над ширью твоею кружа́тся, Волны, как складки плаща, всё на берег ложатся Или с разбега бросаются грудью на скалы, Чтоб в каждой капле по солнцу у них засияло. Пены клоки разлетаются из-под бушприта, В них — в них великая тайна, должно быть, сокрыта. Кто вы, о, кто вы, не сёстры ли чаек родные? Души у чаек не пенные, а ледяные. Та же, что с трепетом ждёт моего возвращенья — В сердце невинном скрывает своё нетерперпенье. Знай, для меня ты всего в этом мире дороже! И, если вдруг… Обо мне убиваться негоже. Ветры морей просолёную рвут парусину. Волны слепые ревут, и звереет, звереет пучина. Но человек покоряет гордыню природы: Парусник белый несётся по морю сквозь годы. Посвящаю их Вам, душа моя. Теперь здесь зима. Зима! хороша зима; по улице жарко идти, солнце пропекает спину чуть не насквозь. Знаете, тут увидел, на дверях висела связка каких-то плодов, с виду похожих на огурцы средней величины. Кожа, как на бобах — на иных зеленая, на других желтая, «Что это такое? " — спросил я. «Бананы»,  — говорят. «Бананы! тропический плод! Дайте, дайте сюда! " Мне подали всю связку. Я оторвал один и очистил — кожа слезает почти от прикосновения; попробовал — не понравилось мне: пресно, отчасти сладко, но вяло и приторно, вкус мучнистый, похоже немного и на картофель, и на дыню, только не так сладко, как дыня, и без аромата или с своим собственным, каким-то грубоватым букетом. Много здесь и другого чудного. Что до попугаев… Сперва они показались мне удивительными, странными созданиями, но довольно быстро надоели. Их громкие гортанные крики походят на речь местных туземцев. Но они совершенно разные, то с воробья, то больше вороны… Двух я зарисовал для Вас. Предлагали мне взять обезьянку. В цветных штанишках — что за прелесть, право! А люди здесь совсем другие. Кожей смуглее, волосы — чёрные, как смоль, кудрявые… Нескольких негров видал: на мой вкус — устрашающе. Женщины здесь, как пламя. Быстроглазые, бойкие, ходят (сказать стыдно) полуголые — бесы, а не женщины! Но есть и миловидные. Однако ни в одной нет и четверти Вашей красоты. Ваш Леонид P. S. Пишите в Кальяо! 20 февраля Петербург Дорогой Леонид, я так соскучилась по вам! Поскорее бы закончилось ваше плавание и мы смогли бы встретиться вновь… Впрочем, что это я? Вам, наверно, интересно плавать по далеким океанам, а я вам только мешаюсь своими бесконечными просьбами и тревогами. Благодарю за стихи — они прелестны! И за описание Бразилии, у меня все это прямо перед глазами предстало. За попугаев благодарю отдельно, вы чудесно рисуете. Удивительнейший край, и как же я жалею, что сейчас сижу здесь, в самом обыкновенном Петербурге и могу только читать ваши письма. Ах, знаете, мне даже не верится, что где-то есть такой невероятный край, каковым вы его описываете… Ваша Александра. 21 марта 1854 года Калао, Перу Шурочка! Здравствуйте! Как я был рад получить от Вас письмо… Ангел мой, что Вы! Своими письмами Вы нисколько не мешаете мне. Я жду их, как жду каждый раз восхода солнца. Положение у нас крайне невесёлое. Несколько матросов болеют цингой, дизентерией, «Аврору» изрядно потрепало, она нуждается в ремонте. Мыс Горн не пропускает просто так. К тому же, кончается еда и пресная вода… Незавидное положение! Но мы пришли в Калао. Здесь в гавани нас встретили английские фрегаты! «Президент» и «Пайк», кажется. «Аврора» блокирована. Всю ночь накануне мне грезились индейцы: инки, ацтеки, их зодчество и легенды, тайны и загадки… Нет, тех индейцев, о которых Вы, несомненно, читали, здесь нет и следа. Убогие грязные улочки на окраине города, тощие чумазые ребятишки, копошащиеся в пыли — всё, что осталось от их величия. Вероятно, из-за английских фрегатов наша стоянка здесь будет весьма продолжительной. Я напишу Вам ещё! Ваш Леонид. 1 мая 1854 года Севастополь Ангел мой! Простите за столь долгое молчание! Не мог ответить Вам, а столько всего хотел рассказать… Но сейчас всё Вам расскажу по порядку: 13 марта мы прошли мыс Горн, 20 вечером пришли в Калао, где нас блокировали английские фрегаты. Иван Николаевич — уже известный Вам капитан-лейтенант Изыльметьев — ускорил ремонт «Авроры», и уже 13 апреля всё было готово. Той же ночью был сильный туман, мы спустили 7 десятивёсельных шлюпок, выбрали якорь и вывели «Аврору» в открытое море на вёслах! Когда дозорное судно англичан скрылось в тумане, мы поставили парус и, не дожидаясь погони, ушли. Через неделю после этого нас встретил бриг «Ястреб», и сообщил, что началась война. Шурочка, мой милый друг, прошу: уезжайте в Ельское! Они могут напасть и на Петербург. Конечно, наш флот отобьёт их, но, возможно, взрывы и выстрелы могут потревожить Вас. Тот же «Ястреб» уже столкнулся с англо-французским флотом, и на нём недоставало людей. Я без раздумий пошёл с ними, в Севастополь! И теперь я здесь. Вот уже и годовщина: через два дня ровно год с первого дня нашей переписки! О, сколько всего прошло за это время… Ваш Леонид. 30 мая 1854 года Ельское О Леонид, я не нахожу себе места от радости! Вы живы! Боже мой! После вашего письма из Калао я не находила себе места и денно и нощно молилась Богу, чтобы Он помиловал вас. И сбылись мои молитвы. Вы по-прежнему далеко от меня, но главное — вы живы. За меня не беспокойтесь, отец, как только объявили о начале войны, увез меня в Ельское, докуда не доносится грохот канонад. Но вести с фронта мы получаем лишь временами, и я мало представляю себе, что творится сейчас у вас, в Севастополе, но надеюсь, что обстановка там не очень напряженная. Ваша Александра. P. S. Ах, знаю, мои слова сейчас будут звучать глупо, среди войны, когда идут жестокие сражения, но все же: поздравляю вас, милый мой Леонид, с именинами. Подарок, увы, отослать вам не могу — у меня согласились взять и довезти до вас только письмо, без посылки. Но когда эта ужасная война закончится, приезжайте ко мне, я вам непременно передам подарок. 21 июня 1854 года Севастополь Здравствуйте, милая моя Шурочка! Пишу Вам с приветом из Севастополя. Если б Вы знали, как не подходит к этому дивному городу слово «Война»! Лето, здесь тепло, плещет море, на рейде стоят наши корабли, повсюду каштаны и акации, яблони и вишни. Всё это, увы, уже отцветает. Это ничуть не напоминает наш суровый край дождей и гранита, но всё же… Кажется мне, будто Петербург и Севастополь похожи, как родные братья! Наши успехи, должно быть, уже известны Вам. Снята осада Силистрии, князь Горчаков отступил за Дунай… Убит там мой верный товарищ, лейтенант Андреев. Говорят, погиб сразу, без боли. Светлая память!.. Шурочка! Не ужасно ли это: за два дня до его смерти мы пили с ним чай, он читал мне свои стихи (и какие!)… И нет его. Не верится мне в это… Знайте же: смерти я не боюсь! Но обидно было бы в двадцать лет покинуть этот цветущий мир и Вас. Впрочем, что же это я! Шурочка! Не волнуйтесь за меня! Я ещё не участвовал ни в единой баталии: бои идут на Кавказе всё, на Дунае. Ваш Леонид. 30 июля 1854 года Ельское Дорогой друг мой, как бы я хотела сейчас оказаться в Севастополе, рядом с вами, защищать наше отечество! Я просилась у родителей отправиться туда сестрой милосердия, используя и слезы, и горячие слова о долге перед родиной, но родители не прониклись моими словами и мольбами, и строжайше наказали мне сидеть дома. Но Леонид, как же я могу сидеть дома, когда вы на фронте, когда родина в опасности, когда я могу, я знаю, как помочь — я учились медицинскому делу?! Я и не смогла оставаться дома. Ночью, прихватив с собой необходимые вещи и ваши письма, я бежала. Но на ближайшей станции, где я хотела нанять лошадь, меня опознали и вернули домой. Теперь меня не выпускают из комнаты, и у меня одно занятие осталось — думать о вас, Леонид, и желать вам выйти из всех сражений живым. Ваша Александра. 18 августа 1854 года Севастополь Здравствуйте, Шурочка! Я был поражён Вашей решимостью. Друг мой, поверьте, фронт — не место для нежных девушек! Но здесь, у нас, всё ещё спокойно. Я Вас прекрасно понимаю: бои идут и на Камчатке, где сейчас «Аврора», англичане обстреляли Аландские укрепления на Балтике, даже Соловецкий монастырь на Белом море! Совсем рядом, на Кавказе, наши бьют турок… А здесь — тишь да гладь, да Божья благодать. Кровь моя кипит, сердце готово взорваться! Вы, ангел мой, не волнуйтесь, увы, мне здесь ничего не угрожает. Это письмо я Вам пишу, сидя у окна в моей каюте. Здесь мы живём вдвоём с Виктором Алексеевичем Седых, он тоже лейтенант и добрейший человек, но ни капли поэзии не хранит в сердце своём. Мой Гришка принёс мне кофий с плюшками — свежие, на камбузе сегодня пекли… Сижу и вспоминаю Вас. Так и вижу: усадьба. На деревянной терраске, залитой утренними солнечными лучами, сидит барышня в светлом чайном платье. Глаза её мечтательно прикрыты, на плечи наброшена шаль, на коленях пухлый том Дюма. Ваш Леонид. 15 сентября 1864 года Ельское Ах, Леонид, ценю вашу заботу, но мне обидно, право же, что и вы видите во мне всего лишь хрупкую девушку, неспособную приносить пользу отечеству. А я ведь умею делать перевязки, промывать раны и многое другое, что не под силу вам, ведь в Морском корпусе медицине не обучают. А мне приходится сидеть дома, склонившись над учебниками — отец велел мне продолжать учебу здесь. Но перейдем к вам, милый мой. Позвольте же и мне описать, как я вижу вас: светловолосый молодой человек сидит у раскрытого окна и задумчиво глядит на море, на корабельный рейд, на старый маяк. Свежий ветер приподнимает лист бумаги, лежащий перед ним на подоконнике — недописанные стихи. Тонкие пальцы, измазанные чернилами, сжимают длинное коричневое перо. Ваша Александра. 2 октября 1854 года Севастополь Шурочка, сердечно поздравляю Вас с именинами! К письму прилагаю картинку, нарисованную мною для Вас: Ваш портрет. За время нашей разлуки не ускользнула из моей памяти ни одна чёрточка Вашего лица. А вскоре, когда кончится эта война, мы с Вами вспомним с улыбкой Ваш неудавшийся побег. Разве в Институте обучают медицине? Новости здесь у нас всё невесёлые. Враг захватил Евпаторию, Балаклаву, Севастополь на осадном положении. Письмо отправляю с оказией, дойдёт ли — не знаю. Ваш Леонид. 17 декабря 1854 года Ельское Благодарю за портрет, я на нем вышла как живая. Только лучше бы вы вас нарисовали — себя-то я и так каждый день в зеркале вижу. А медицине в Институте не учили, я эту науку от тетушки своей знаю. Письмо ваше шло долго, и я боюсь, не случилось ли чего с вами за это время? А мое письмо, думаю, вряд ли вообще дойдет до Севастополя, поэтому много писать не буду. Ваша Александра. 8 января 1855 года Севастополь С Рождеством, Шурочка! Ну, вот и настал новый 55-й год… Что-то он принесёт нам? Дела наши идут всё хуже. Даже рассказывать про это не хочу, в газетах всё напишут и без меня… Портрет просили прислать? Прилагаю к письму фотокарточку. Писать долго не могу, простите, ангел мой. Верю, что письмо дойдёт! Ваш Леонид. 10 марта 1855 года Ельское Ужасная война, ужасное время! Чем мы так провинились перед Богом, что нам приходится с замирающим сердцем ждать вестей с фронта, где дела становятся все хуже и хуже?! О Леонид, моя надежда вновь увидеть вас становится все призрачней. Я в одиночестве брожу по поместью (папенька давно забыл уже тот неудавшийся побег), рассеянно гляжу на тающий снег и думаю, думаю, думаю… Как же пережить, переждать этот ужасный период войны? Я смотрю на деревья — они замирают, останавливают свою жизнь на время страшных морозов, губительной зимы, и пробуждаются, когда теплеют лучи благодатного солнца. Война напоминает мне зиму, но люди — не деревья, и нам нельзя спрятаться и благополучно пережить войну. У нас в Ельском по-прежнему тихо и покойно: лебеди все также грациозно выгибают шеи, озеро также блестит среди леса, солнце также восходит каждый день, как будто и нет никакой войны… Но она есть, есть, и нам порою приходят вести с фронта, увы, весьма неутешительные. И мне остается только ронять слезы, перечитывая ваши письма, и молиться, чтобы вы остались в живых. Но Боже, какая я мелочная! Я сожалею о том, что война может разлучить нас, но не о том, что уже разлучила множество семей. Позор мне, позор! Впрочем, Леонид, не думайте об этом. Не позволяйте отчаянию захватить вас. Вы должны не унывать и верить в победу, и я тоже должна, мы все должны. Мы должны не сомневаться в победе и ни в коем случае не сдаваться, не опускать руки. Знаю, такие слова могут показаться кощунственными после серии сокрушительных поражений, но еще не все проиграно. Севастополь еще не захвачен, люди в России еще остались и готовы сражаться. Верьте в победу, делайте все для победы, и победа придет к вам! Друг мой, от всей души желаю вам обрести тот луч света в этой тьме, что вернет вам уверенность в победе и придаст вам сил. Ваша Александра. P. S. С именинами вас, милый мой! Ваш подарок будет ждать вас вместе с предыдущим в Ельское. Вы заберете его, когда война закончится. P. P. S. Позвольте спросить, Леонид, что случилось с вашей рукой? Свое последнее письмо вы написали очень корявым почерком, что наводит меня на мысли, что с вами что-то случилось, но вы не хотите мне об этом говорить. Друг мой, вы, наверное, думаете, что мне будет легче жить, если вы промолчите о той неприятности, которая с вами случилась. Но это не так, Леонид! Любимые для того и есть, чтобы поддерживать в трудную минуту. К тому же, помните, что давно, когда вы впервые прислали мне свои стихи, я попросила вас быть честной со мною. Так будьте же честным! Во время войны я думала обо многом, и я изменилась. Я уж не та милая беззаботная девочка, какой я была прежде. Теперь я стала сильнее, и я без упрека приму все горести, что свалятся на нас. Поэтому говорю: скажите мне правду, Леонид. 2 мая 1855 года Севастополь Христос воскресе, Шурочка! Пасху почти не праздновали. Горько мне, что рушится этот дивный город, что гибнут люди (и какие люди!), а я ничего не могу сделать. Верите ли, когда был убит Корнилов — на моих глазах, Шурочка! — рыдал как дитя. Он всем нам был отцом, истинно великий флотоводец… Со мной же всё в порядке, рука уже заживает. Не волнуйтесь, ничего страшного! Осколком гранаты рассадило предплечье. Шурочка, чародейка! И как Вы, право, точно заметили… Не волнуйтесь только, прошу! Шурочка, родная моя, уже два года переписываюсь с Вами. Спасибо Вам за всё, за добрые Ваши слова, заботу и тревоги… Если б не Вы — Боже мой! Нет, лучше и не думать. Вечно Ваш, Леонид 30 июля 1855 года Ельское Воистину воскресе, Леонид, хоть и странно говорить такое спустя три месяца после пасхи. Молюсь Ему, чтобы Он дал вам силы выстоять и дать отпор врагу. Благодарю за честность и надеюсь, что рука ваша уже зажила. Также радуюсь вашему повышению. Война все никак не кончается, и все тревожнее приходят вести с фронта… Как же мне хочется, чтобы все это сейчас закончилось, русская кровь не лилась бы ручьями и мы стояли бы рядом перед алтарем! Ваша Александра. 30 августа 1855 года Севастополь Шурочка! Простите, простите, простите меня, умоляю! Поймите меня верно, прошу. Я влюблён в Ваш образ, весь образ, от русых завитков на висках до кремового кружева на подоле платья… Я очень сожалею, что появился в Вашей жизни: уходить всегда больно. Знайте же, я всегда любил Вас… Даже сейчас я бережно храню лепестки Вашей розы. Постарайтесь не думать о том, что со мной, забыть меня… Поверьте, так будет проще. Простите. Увы, встретиться больше нам не дано. С прощальным приветом (прощайте! Не думайте обо мне! Прошу, забудьте!) Ваш Леонид. P. S. С наступающими именинами. 3 сентября 1855 года Ставрополь Здравствуйте, Александра. Прошу простить меня за столь фамильярное обращение: Леонид упоминал лишь Ваше имя. Примите мои соболезнования: упомянутый выше Леонид Стрельцов пропал без вести. Мы никогда не забудем славного нашего товарища! Виктор Седых *письма, которое так и не было отправлены* 2 ноября 1855 года Петербург Леонид! Леонид, друг мой! Мне три дня назад одновременно пришли два письма: от вас и от В. Седых. Я не верю, что вы мертвы. Господь не мог допустить такой несправедливости по отношению к нам. Вы, конечно же, живы, и скоро мы встретимся. Жаль, что я не могу отправить эти строки вам, но надеюсь, Бог передаст вам их в ваш сон. Это просто ошибка, чудовищная ошибка, но вы исправите ее и докажете всему миру, что вы живы. И знайте: даже если все ваши товарищи по службе верят в вашу смерть, то я — нет! И не поверю! 34 января 1856 года Петербург Я сначала написала, а теперь сомневаюсь — есть ли в месяце число тридцать четвертое. А впрочем, не все ли равно, раз вы не со мной? Отец говорит, что мне надо выбирать жениха, чтобы не остаться старой девой, и предлагал различные кандидатуры, но мне никто не нужен, кроме вас, Леонид! О милый мой, я стою меж двух огней — я не хочу огорчать отца, он ведь столько сделал для меня, но не хочу и предавать память о вас. Ах, помнится, я писала вам, что стала сильнее, и что без упрека приму все горести, что свалятся на нас, но я переоценила тогда свои возможности. Я была готова быть рядом с вами и принимать и на себя те тяжести, которые свалятся на вас, но я осталась одна и не могу выдержать печали. Я как сухой колос стою перед приближающейся грозой, и без сомнения знаю, что сломаюсь. Ваша Александра. 30 августа 1856 года Год прошел с последнего вашего письма. Я уже почти уверовала в то, что вас нет в живых. Ведь вы бы подали мне какую-нибудь весточку, хоть полстрочки, хоть одно слово, если бы были живы. Говорят, что время лечит. Это не так — время убивает все, что мы так любим. Но не бойся, Леонид, я не позволю времени забрать вас, не позволю стереть ваши черты из своих воспоминаний. У меня, в моем сознании, вы будете жить. И мы умрем в один день, как влюбленные в старинных сказках… Навеки ваша Александра. 30 августа 1858 года Я совершенно не верю, но продолжаю надеяться, что вы живы. Живы, живы… жить… зачем мне жить без вас? Я с радостью приняла бы смерть, но как же мои родители? Хоть они и были порой строги со мною, но все это они делали ради меня. Я — единственное их утешение, и он не переживут мою смерть. Я не могу жить без вас, они не могут жить без меня… Что же делать?.. Знаю! Я пойду в монастырь. Я буду мертва для себя, но буду живой для родителей. Монастырь — вот желанное решание страждущего. Я не буду искать там забвения, я уже писала, что не забуду вас. Но это единственный приемлемый вариант, ведь иначе для меня есть два пути: стать чьей-нибудь женой (о нет! я могу быть только вышей женой, и ничьей другой) или остаться старой девой в доме родителей. Я помню, мы не давали друг другу клятв, и я вправе сейчас выйти за кого угодно, но я сама этого не хочу. Это и есть настоящая преданность — действовать не по клятве, а по рассуждению. Но что это я тут хвастаюсь? Значит, решено: уйду в монастырь. Но… я подожду еще немного. Еще год. Вдруг вы еще живы? Ведь если я уйду в монастырь, вы не сможете меня отыскать и подвести меня к алтарю. Так что я подожду еще год. Еще один год. Александра 9 сентября 1858 года Калькутта, Индия Шурочка! Ангел мой! Да, это я, Ваш Леонид. Простите же меня, умоляю! О, не моя вина, что я пишу Вам только теперь! Позвольте же рассказать Вам всё по порядку. 29 августа 1855 года я пришёл в себя. Зверски болела голова. Увидел склонившихся надо мной двух людей, один в английском мундире, другой, кажется, врач. Сознание моё было спутанно, и тот день я помню плохо. На следующий день я ощутил, что лежу в постели. Очевидно, это был госпиталь. Несколько раз в день приходила сестра милосердия — сухонькая пожилая леди — давала какую-то еду и лекарства. Я просил её, чтоб она принесла мне бумаги и чернил, наверное, раз десять, и она наконец исполнила мою просьбу. Тогда-то я и написал то письмо. Через несколько дней сиделку сменили, на этот раз пришла полненькая девушка. Она была очень разговорчива, и мне удалось узнать, что меня по какой-то ошибке приняли за союзника, раненного француза, и что я сейчас в английском госпитале. Я сразу же спросил, где мои вещи, ведь в кармашке у ворота рубахи были лепестки Вашей розы. Она улыбнулась и показала на стул у моей кровати. Там, в госпитале, было не так уж и плохо, должен заметить. Когда же наконец открылось, что я не француз, я уже совершенно оправился. Меня с другими пленными отправили в Индию, на чайные плантации близ города Нилгири. Гиблое место! У меня сразу возник план… Надсмотрщики там ходили сытые и наглые, не боялись ничего: у каждого из них было по шестизарядному кольту. Но я был уверен, что эти туповатые и медлительные блюстители порядка едва ли умеют из них стрелять. Итак, однажды я бросился на одного из них (я не помню его имени), выхватил у него из кобуры пистолет и выстрелил. Зная, что пощады после этого ждать бесполезно, я (чего уж греха таить!) давно решил застрелиться. Лишь только я поднёс дуло к груди, этот негодяй повалился на меня! Пуля прошла под моей левой ключицей. Было довольно неприятно… Выхаживала меня индианка, юная Сарика. Едва ли ей было лет шестнадцать! Ох, Шурочка, знаете как она обижалась, когда в бреду я звал Вас, мой милый друг! Почти месяц я провалялся в постели, а потом на нашу плантацию приехал Николай Степанович Волков. О, Шурочка, поистине это мой благодетель! Он ездит по Индии и ищет таких же, как я, про́клятых судьбой пленников, а потом выкупает их! Моим возвращением Вы обязаны ему. Он же дал мне денег на обратную дорогу. Я сейчас же отправляюсь в путь! Шлю Вам это письмо из Калькутты. Чтобы Вы не сомневалась, что пишу Вам я, прилагаю к письму сохранённые чудом лепестки Вашей розы. Ваш Леонид. P. S. Шурочка, милый мой друг, с именинами Вас! 14 ноября 1858 года Петербург Леонид, вы! Боже мой! Вы живы! Вы живы! Торжественными фанфарами звучат эти два слова в моем сердце! Вы живы! Свершилось чудо! Я не слышала о вас вестей три года, но для меня они были тремя вечностями. Господь всемогущий, помоги мне пережить эту радость! Ах, друг мой, я уже собралась уходить в монастырь. Я долгое время считала вас живым, но потом отчаялась и у меня осталась лишь слабая надежда на чудо, которое и произошло!. О Леонид, нет слов, чтобы описать тот восторг, что переполняет меня. Прошу простить за неаккуратность письма — моя рука дрожит, а слезы, капающие на лист, размывают и без того неровные строчки. Боже мой! Столько лет, и вы живы! Живы! Приезжайте скорее, чтобы с вами не случилось еще чего-нибудь.О Господи, вы не мертвы, друг мой, не мертвы, а живы! Всегда ваша Александра. 8 января 1859 года Петербург И снова с Рождеством, Шурочка! Пишу Вам уже из Петербурга. Виктор (вы, конечно, уже знаете о нём) любезно принял меня. Знаете, Шурочка, я думал об этом все три года… Я прекрасно пойму Вас, если вы откажете мне: скромный лейтенант (так меня и не успели повысить!) и Вы, дворянка, роза в краю дождей и гранита… Но не сочтите за дерзость: не согласитесь ли Вы стать моей женой? Думаю, нам всё же следует встретиться и обсудить это. Ваш Леонид 11 ноября 1859 года Петербург Софи, милая, помнишь ли ты свою подругу из Института? Это я, Александра. Помнишь, как в детстве мы делились друг с другом разными радостями? Сейчас я хочу сделать то же. В этом году в январе я вышла замуж за одного прекрасного человека, лейтенанта Леонида Стрельцова. Все у нас замечательно, живем дружно, Леонида даже повысили до старшего лейтенанта. И недавно у нас появился сын, прелестный малыш. Он так похож на Леонида! Ты представляешь себе, это такие странные чувства! Но иногда мне становится просто страшно, ведь мы, я и Леонид, несём ответственность за жизнь малыша… Он-то достоин этого, а я? Мы думаем назвать его Серёжей. Софи, милая, приезжай! Крестины будут 9 декабря в Никольском морском соборе, ведь Леонид хочет, чтоб Серёженька пошёл по его стопам и стал офицером флота. Мы с Леонидом думаем, что ты стала бы чудесной крёстной! А как у тебя жизнь? Пиши мне скорее! Твоя Александра