потерялись

Почему-то она воспринимает как должное то, что он вновь уходит. Ей вдруг становится абсолютно ясным, что они отдаляются. И этот факт всегда был так близок, всегда прятался за небольшими обрывками других мыслей, всегда ощущался. Но в то же время был так далек и недосягаем. Печальна и угрюма, внезапно возникшая в ярком своем обличье, истина, которая несет в себе лишь одно словосочетание, больно отражающееся в закоулках сердца — они теряются. Теряются так стремительно, что просто не успевают ухватиться за ускользающие из их протянутых рук нити, когда-то связывающие их. Эти нити так сильны, что никогда не возникало сомнений в их прочности. Надежность сплетенных воедино тел была так чиста. Тела, плавно повторяющие изгибы друг друга, сладко обрамлялись нитями, тянущимися от кистей рук, подкашивающихся от головокружительных свиданий, коленей, зацелованных шей. Но внезапно крепкие узлы, завязанные ими вместе, развязываются их же руками. Неосознанно пальцы начинают медленно перебирать нити, растягивать их, выжидающе распутывать узы их чувств, что, кажется, назывались любовью. Пепел остывающих брызг яростной привязанности, некогда бывшей самым необычайным чувством их союза, оседает на его ботинках. Путается в её волосах. Страшно блистает в лучах солнца, пробивающихся сквозь шторы квартиры, где они встречались, где они пили, где они любили. Окна задернуты, дабы запереться от мигающей яркости города, улицы которого насквозь пропитались их прогулками. До дыр затерты их разговорами. Ей хочется думать, что он этого не понимает. Он может уходить снова и снова, но ей не хочется верить, что он видит эту непроглядную глубину оврага между ними. Она своими девичьими руками хочет задержать его у себя, в своих светлых объятиях, озаренные её эпохальными вспышками лучезарной любви к его телу, его сущности. Его слепое, отрешенное, будто намеренное безразличие, заставляет в мыслях раздирать ногтями кожу, кричать и биться в нескончаемой истерике, но ещё хранить в сжатых ладонях скромную надежду, что это и не безразличие вовсе, а лишь слепое неведение. Но каким бы сильным не было её отчаянное желание все изменить и повернуть к лучшему — он все видит. Его глаза последнее время все реже смотрят на неё, бегают по силуэтам комнаты, но избегают контакта с её взглядом, встречающим его с чудной радостью, рывками плещущей из женского тельца. Эту радость он помнит и бережно хранит в бумажнике. Проносит с собой через все трудности, которые сталкивают его с намеченного пути. Или проносил. Он знает, что они остывают. Как чай, который не успели вовремя выпить, а холодным пить совсем не хочется, так что просто выливают в раковину. Их отношения скоро так же полетят в слив, просто потому что они перестали поддерживать их. Внезапно они, не сговариваясь и абсолютно не давая себе отчёта, начали терзать друг друга из ниоткуда появившимися претензиями, рьяно выговариваемых друг другу при каждом неподходящем случае. Случаев, что именуют «неподходящими», стало разводится все больше: он поехал на экскурсию с одногруппниками, где была старая подруга; она была замечена с бывшим одноклассником сладко беседующими о насущном. Порой эти мелочи выковывали стальной щит между ними, ещё красный и горячий. Но щит этот не защищал не одного из них. Служил как преградой. Они ругались и ругались, ссорами пытаясь доказать партнёру, что он любит его сильнее, чем можно сказать и описать. Настолько сильно насколько можно любить, во всем обширном понятии судного слова «любовь». Казалось, что они одновременно опрокинули чашку кофе, и пятно на скатерти, сотканной ими вручную, разрастается после каждого «я не ревную, но мне неприятен кто-либо другой рядом с тобой». Коричневое запятнало всю белоснежную скатерть, и как бы они не хотели все исправить, что-то внутри каждого из них не даёт взять и отнести кусок ткани в стирку. Их диалоги больше не плещут всепоглощающими эпитетами, коими описывались их чувства. Беседы стали холоднее, как и одеяло, укрывающие их измученные тела, которые уже не так сильно прижимались друг к другу. В сравнении, которое нередко выстраивается в голове, она проводит маркером сознания линии от ушедшего прошлого и безжалостного настоящего, и каждый раз выясняет, что раньше было лучше, и как бы яростно не желалось попытаться сделать настоящее хоть на толику красочнее, все с треском обламывается, заваливая её обломками. Ссоры жгучие, сверкающие разрастающейся ревностью, кровоточащие ядом. Они не хотят этого, но это их натуры, и следовало бы разбираться с этим в начале отношений, но никак не сейчас, когда все срывается с каменистого края выкопанного ими оврага. А на дне лес. Кричащий, пылающий холодом их разочарований. Они там уже были, терялись среди могучих стволов высоких деревьев, верхушки которых затягивались во тьму оврага. Но жизнь ничему ведь не учит на самом деле. Они держались, сохраняли это заветное «мы», собирая по осколкам, по малейшим частицам. И нити, что связывают их, сменялись дважды, и думалось ей и ему, что эти прочнее. Только думалось. Снова теряются. Забегают за деревья, не видя друг друга. Кричат, но не слышат крика. Слезы их стекают в одну реку, но и та расходится в итоге двумя ручейками в разные направления. Они видят эту проблему. Но отпускать так больно. «Впереди нас никто не ждет, » — сказали они однажды, выдыхая одновременно тлеющие частички остывающего чувства. Плавящееся, как горящая восковая свеча, чувство стыда вдруг накрывает её. Ей всерьёз начинается казаться, что она виновата. Что не стоило отвечать тому пареньку. Или не здороваться с одноклассником. Полумесяцы ногтей багровеют на ладонях. Его мучает воспоминание о её слезах, в которых она неосознанно вложила свои переживания насчёт его подруги. Он понимал, что ничего не было с той девушкой, и отчаянно доказывал ей это. Но эти горькие слезы заставляли его верить, что он что-то делал. Нечто такое, что не стоит делать. И это рвёт его на куски. Почему-то он более спокойно осознает, что она больше не просит его остаться.