Пшеничное поле

1607

Вернувшись в свою деревню, я увидела огромное сборище своих соплеменников, двое из которых держали под руки Джона. Моего Джона… Джон молчал, и ничто в его лице не выдавало страха или беспокойства. Что и говорить — он всегда умел сохранять самообладание, и это была одна из тех черт, что бесконечно восхищали меня в нём. Сердце моё забилось в тысячу раз сильнее, когда взору моему предстал мой отец. — Покахонтас была на пшеничном поле, — доложил моему отцу один из людей, державших Джона, — Кокум хотел её найти, а этот белый человек напал на него и ранил его из своего оружия! Услышав это, мой отец вмиг обратил ко мне свой взгляд, полный негодования. — Я велел тебе не уходить далеко от деревни! — железным тоном отчеканил он, — ты ослушалась меня! Ты опозорила своего отца! Из-за тебя и твоей глупости Кокум теперь ранен и может не выжить! — Отец, — дрожащим голосом промолвила я, опустив глаза, — отец, прости… — Я с тобой поговорю позже, Покахонтас! — отрезал он, — а что касается этого бледнолицего — завтра на рассвете он будет первым, кто умрёт! Решено! Увести его! С разрывающей мне душу неистовой болью я смотрела, как мои соплеменники уводят Джона прочь и понимала, что жить ему осталось лишь один сегодняшний день и одну ночь… Всё во мне протестовало. Нет, нет, так не должно быть! Джон не должен умереть! Я этого не вынесу! Но что я могла сделать? Ощущая своё полное бессилие и ненавидя себя за него, я беззвучно опустилась на землю, и из груди моей вырвался тяжёлый вздох. Выхода не было. Я его не видела. Никакого. — Покахонтас, — услышала я тихий голос и, подняв глаза, увидела перед собой Накому. Взгляд её был полон сожаления и боли. — Кокум ранен из-за меня, — вздохнула я. — Покахонтас, — вновь произнесла Накома и, присев рядом со мной, взяла меня за руку, — это я послала Кокума за тобой… Я сказала ему, что ты провела ночь на пшеничном поле. Голос её дрожал. Услышав её слова, я ощутила, как внутри у меня всё опустилось. Я была в таком сильнейшем смятении, что понятия не имела, как мне на это реагировать. Первой моей эмоцией была злость, отчаянная злость на Накому, но я сумела тотчас же подавить в себе это ядовитое чувство. — Прости меня, Покахонтас! — в голосе Накомы послышалась мольба, — я просто очень беспокоилась за тебя! Я думала, что я поступаю правильно! Покахонтас, ты ведь моя лучшая подруга, и я люблю тебя! Из глаз её покатились слёзы. — Да ничего, — глухим тоном отозвалась я, — всё это произошло лишь по моей вине! Я теперь никогда больше не увижу Джона… — Увидишь, — ответила мне она, — пойдём со мной! Ты сможешь повидаться с ним перед завтрашней казнью. Пойдём! Накома взяла меня за руку и повела к той палатке, куда люди моего отца отвели Джона. О, как же мне сейчас хотелось его увидеть! Сказать ему хотя бы несколько слов, заглянуть ему в глаза, просто побыть рядом, вдыхая его запах… Сейчас я нуждалась в этом больше всего на свете.