Покой для миссис Эвенсон

Еще неимовернее, чем море,  еще сосредоточеннее — воздух.  Пустыня света в стынущем просторе,  бессонница высот в студеных звездах.  Бессмертный воздух! Может быть, дo края он грудь тебе собою переполнит —  но он, бессмертный, о тебе не знает.  Но он, бессмертный, о тебе не помнит. Висенте Алейсандре, "Воздух"

***

Она думала, хуже уже не будет: последняя неделя была сплошным кошмаром. В отсутствие доктора Каллена тонко настроенное равновесие больницы пошатнулось. Было неизвестно, когда он вернётся и вернётся ли вообще: за всё время до него смог дозвониться только доктор Джереми Макэвой — и то всего лишь два раза, но, несмотря на неопределённость ситуации, операции переносили, а выписки откладывали. Медсёстры оказались перегружены даже при всей добросовестности врачей. Что бы там ни случилось с племянником доктора Каллена, вряд ли последний представлял, какой способен устроить переполох своим внезапным исчезновением. Буквально за несколько дней Эсми набила синяков почти столько же, сколько было на её теле после злополучного прыжка. В палате вечно забывали закрыть окно, и больная ковыляла от кровати до подоконника, понося Карлайла на чём свет стоит. "Просто Бет" так часто убегала от миссис Эвенсон, когда той требовалась помощь, по каким-то делам, что впору было заподозрить саботаж. Один раз она даже оставила Эсми одну в ванной комнате, оставив костыли у двери. Удивительно, что учительница тогда ничего не сломала вдовесок к своим прошлым переломам. И вот, когда Эсми решила, что хуже уже точно ничего не будет, дверь перевязочной распахнулась, в проёме показалась медсестра, что-то затараторившая с порога, и лобзик доктора Томаса сорвался, впиваясь в ногу под гипсом. "Вашу мать!" Вскрик Эсми — бессловесный, не хватало ещё непристойно выражаться при мужчине — слился с голосом медсестры, которая заканчивала фразу. Но доктор Томас, отвлёкшийся на секунду, уже не слушал, пожиная плоды своей неосторожности. — Мне очень жаль, миссис Эвенсон, — хирург засуетился, разрезая гипс кусачками, — медленнее, чем пилой, зато безопаснее — чтобы высвободить раненную ногу и осмотреть порез. — Прошу прощения, это ужасная оплошность. Он обернулся к медсестре, которая явно пришла по важному поручению, но была вынуждена пока о нём забыть. — Маргарет, приготовь марлю. Струйка крови щекотала отвыкшую от прикосновений кожу и стекала на пол. Маргарет, подавая бинты, что-то шепнула доктору, виновато опуская глаза. Он только поднял руку, прерывая её: не время. Один раз она его уже отвлекла. — Обещаю, миссис Эвенсон, даже шрама не останется, — обнадёжил пациентку Томас. Эсми только цеплялась пальцами за кресло до побелевших костяшек и молчала: злость и боль в ней сражались за право вырваться первой. Миссис Эвенсон не давала воли ни одному из чувств, крепко сжимая зубы. Рана — всего лишь царапина, как уверял врач, — горела. — Мне нет дела до шрамов, — процедила женщина. — Просто сделайте свою работу и не оттяпайте мне ногу, которую почти вылечил доктор Каллен. Она и не знала, как уязвила своими словами мужчину. — Конечно, конечно, — раздражённо и пристыжённо бросил Томас, склоняясь над итогом своей ошибки, и больше не произнёс ни слова, пока не закончил накладывать швы. Зубы противно скрипнули, когда Эсми сильнее сжала челюсть. Тело ждало, что огонь утихнет под прикосновениями ледяных пальцев, вот только память его обманула. — Займись перевязкой, — сдержано велел врач медсестре, вытирая руки. — Нужно будет проследить, чтобы не было заражения. Я отложу выписку, — сообщил он и вышел, игнорируя правила этикета ради пары секунд, которые никогда не бывают лишними для врача. Видимо, именно из-за того, что ему сообщила Маргарет. — Простите, что так вышло. Я не хотела, — искренне извинялась она, накладывая марлю на ещё сочившуюся кровью рану. Эсми даже прониклась симпатией к стеснительным жестам и обеспокоенному выражению глаз девушки. Та вздохнула: — Столько работы, мы ничего не успеваем, а доктор Томас, он... — Ничего, я понимаю, — перебила её Эсми. Онa была не в духе слушать оправдания и пространные объяснения, которые за последнюю неделю звучали так часто. Очередное напоминание об отсутствии доктора Каллена делало этот день хуже некуда. Маргарет, как и все, куда-то спешила, но всё же вызвалась проводить миссис Эвенсон в палату. Женщина добиралась на костылях, останавливаясь отдышаться каждые несколько ярдов, прислоняясь к стене. Левая нога казалась чужой, и одновременно постоянно напоминала о себе пульсирующей болью. Холодная постель не принесла успокоения, и Эсми лежала, одурманенная, охваченная жаром, впервые думая о том, что, может быть, Карлайл просто сбежал, испугавшись каких бы то ни было обязательств. Ей было бы достаточно его присутствия, но он исчез, не дав ей шанса объясниться. Он лишил Эсми своего покровительства, своей защиты, и она готова была поклясться, что ещё за пару дней больница сожрёт её заживо. Не это ли было его целью: оставить Эсми там, где от неё ничего не останется? А потом он вернётся и продолжит жить и работать как ни в чём не бывало, не обременённый обществом помешанной на нём учительницы начальных классов. При мысли об этом миссис Эвенсон расхохоталась, ради приличия уткнувшись в подушку. Она и не предполагала, что в бреду её будут посещать настолько вульгарные переживания, способные сделать её похожей на героиню дешёвого романа. Утро, наступившее после ночи тяжёлого сна, не принесло облегчения: нога ныла, а голова разболелась пуще прежнего. Как бы была рада Эсми остаться в постели до конца своих дней — тем более, что конец обещал быть скорым! Она провалялась в постели полдня, прежде чем решила встать назло всей когорте молодых медсестёр, изводивших её перешёптыванием в коридорах: все прошедшие дни, едва миссис Эвенсон останавливалась перевести дух, до неё доносились весьма неприятного содержания разговоры — девушки говорили ровно с такой громкостью, чтобы Эсми могла их услышать. Неприветливость и неприязнь, которые они не скрывали и раньше, теперь обратились презрением и злобой. Пока всё было несерьёзно и вдову-самоубийцу считали сиюминутным увлечением доктора, её существованию не придавали особого значения. Но разговор в часовне, свидетельницей которого стала одна из медсестёр, быстро оброс подробностями и разлетелся по больнице, заставляя негодовать даже тех, кому раньше не было дела. Подумать только, сколько бед может принести жест, который в любой другой ситуации посчитали бы за обычную любезность... Отчаянная надежда избавиться от преследовавшего её шёпотка потянула Эсми на улицу. Во дворе часто ходили люди, но по большей части с Эсми не знакомые: визитёры с улицы, медсёстры, врачи, поварихи, санитарки, — по углам прятались дворники и сторожа. Тайна их неизменного присутствия крылась в решётчатой калитке на восточной стороне ограды больницы: её запирали на ночь, но днём она оставалась открытой, и через неё ходили едва ли не чаще, чем через главные ворота, куда заезжали кареты "скорой". Существовал — хоть и мизерный, но Эсми всё равно осмелилась подпитывать в себе надежду на его осуществление — шанс, что доктор Каллен тоже ходит через эту калитку. И тогда миссис Эвенсон, оставшись сидеть на скамейке во дворике, будет первой, кого он встретит. Она только добрела до скамьи в середине аллеи, как стал накрапывать дождь. Планам миссис Эвенсон сегодня было не суждено сбыться: стоило возвратиться, пока не грянул ливень. Никакого тебе спокойного отдыха на свежем воздухе. Женщина вздохнула, чувствуя, как тяжелеет всё тело — если она позволит себе расслабиться, то не сможет встать со скамейки без посторонней помощи. Пришлось усилием воли подняться с ещё не насиженного места и вновь покрепче ухватиться за костыли. Чем сильнее Эсми сжимала пальцы вокруг гладко отполированного руками прежних владельцев дерева, тем явственнее они дрожали, норовя отпустить перекладины. Доктор Каллен, увидев, сколько миссис Эвенсон сегодня прошла без долгих передышек, был бы чрезвычайно доволен своей пациенткой. Определённо, при нём результаты бы не были такими впечатляющими. Он её жалел. И без того передвигавшаяся медленно, Эсми то и дело останавливалась, чтобы откинуть с лица мокрые от дождя пряди, неприятно липшие ко лбу. Нет, совершенно точно, она выбрала не лучший час для прогулки. Людские ручейки стекались ко входу в больницу: кто забегал внутрь, кто вставал под навес, надеясь переждать непогоду. Из-за плеча донеслись спешные шаги четырёх ног по мокрому гравию и наигранные горестные вздохи. — Ах, это не её доктор Каллен обычно водил под руку? — удивился тонкий голосок. — Да, бедняжка, — ответил голос более сдержанный, серьёзный и мягкий — не такой пронзительный на высоких нотах. — С той поры, как он уехал, он ей даже записки не передал. Уж я бы знала. Волосы на затылке Эсми зашевелились под пристальными взглядами. Если бы те обладали огневой мощью, от женщины бы уже давно осталась лишь горстка пепла. Шаги приблизились, и девушки, державшие друг дружку под руку, обошли миссис Эвенсон по краю дорожки, настолько близко — почти вплотную, — что одна из них даже задела Эсми локтем. — Должно быть, он всё же женат, — едко бросила она, делая вид, что Эсми не существует. — Или случилось что-то совершенно непристойное, раз он так поспешно покинул город вместе с племянником, — деловито подтвердила вторая, с мягким голосом, ставшим надменным. — Полагаю, они уехали насовсем. Одна моя знакомая говорила, что их дом совершенно пуст: дыма нет уже больше недели. За четверть века, что миссис Эсми Энн Эвенсон прожила на свете, она порядком хлебнула несправедливости. Она впадала в отчаяние или уверяла себя перетерпеть. Она плакала украдкой, или навзрыд, или сжимала зубы, улыбалась и заставляла себя искать хоть что-то хорошее. Теперь она злилась. Если от неё таким образом надеялись избавиться — что ж, они своего добились. Она не станет дожидаться возвращения Карлайла. Что бы ни делали окружающие, как бы ни старались её уязвить, они не увидят слёз на её лице и не услышат раздосадованных вздохов. Эсми не игрушка и не собака, с которой можно позабавляться и бросить, оставив лежать на обочине, пока её не подберёт новый хозяин. Она не будет вести себя, как несчастная дворняжка, даже если от неё этого очень ждут. Словно в противоречие мыслям, из горла Эсми вырвался злобный собачий рык, а пальцы ещё крепче вцепились в костыли. Она бы с радостью сейчас распотрошила чьё-нибудь дряхлое тельце зубами, мстя за себя. Дождь усилился, в палату миссис Эвенсон вернулась уже насквозь мокрой, и тут же сбросила больничную одежду на пол. Потом достала из своего саквояжа посеревшее бельё, светлую блузку и строгую юбку: в этом она ходила до беременности, и после — на собеседование к директору школы, пока живот ещё не был так заметен. За месяцы в больнице Эсми заметно похудела, но среди вещей не оказалось тех, что нельзя было бы подогнать с помощью английской булавки, и бывшая учительница облегчённо вздохнула, одеваясь. Неподходящий размер одежды был последней из бед, которые занимали мысли молодой женщины. На подносе рядом с кроватью стоял остывший уже обед, накрытый жестяной крышкой: должно быть, санитарка оставила его, видя, что больная к пище и не притронулась. Всё это было как нельзя кстати, и Эсми, не бравшая в рот и крошки с прошлого вечера, набросилась на еду, несколько раз чуть не подавившись: ей действительно нужно было спешить, если она хотела выйти через восточную калитку до ночи, пока её не заперли на тяжёлый висячий замок. Возбуждение, охватившее женщину, было настолько сильным, что она совсем забыла про боль в ноге. Почти так же Эсми чувствовала себя, когда собирала вещи для побега из дома: энергия, бурлившая внутри, давала силы для совершения нечеловеческих поступков. Покончив с ужином, женщина разложила на постели все свои вещи и принялась придирчиво разглядывать их. Все ценности: цепочку от крестика, который теперь висел на грубой верёвке, часы — подарок свёкров на свадьбу, шёлковые чулки и шейный платок, перламутровые пуговицы — всё, что стоило хотя бы десять центов, Эсми продала ещё полгода назад. Но оставалось и то, что можно было обменять у кого-нибудь на мелочь: перьевую ручку, едва начатую тетрадь, томик Блэйка, пустышку, катушку ниток... Нет, нитки всё же пригодятся самой. Спустя полчаса тяжёлых раздумий на кровати лежало две кучки вещей: те, что вернутся в саквояж и продолжат путь с хозяйкой, и те, от которых она при первой же возможности постарается избавиться. Эсми хотела было заглянуть под бинт на ноге, но повязка присохла к ране, и женщина решила её не трогать. Потом разберётся. Она с опаской, спешно, путаясь в пальцах, сняла наволочку с подушки и запихнула её на дно саквояжа. Затем со всей тщательностью, неторопливо заправила постель, скрыв нагую подушку под одеялом. — Ай-ай-ай... Вздох за спиной заставил Эсми подскочить на месте, а её сердце едва не встало — и забилось в два раза быстрее после такой неожиданной паузы. — Сара... — она обернулась на стоявшую в дверях миссис Каплан и нервно оправила одеяло, садясь поглубже на постель, надеясь скрыть место преступления. — По какому поводу ты так разрядилась, милая? — вопросила дама, с осторожностью подходя ближе. — Я ухожу, — объяснила Эсми. — Ты разве здорова? — забеспокоилась пожилая медсестра. Она слышала о неосторожности доктора Томаса. — Вполне, — кивнула учительница, и её губы превратились в тонкую линию. — Благодарю за заботу, — она нарочита склонила голову, и поднялась с места, подхватывая саквояж, — и простите, что так спешно прерываю нашу беседу, но мне пора. Вся осторожность миссис Каплан куда-то испарилась, и она взмахнула руками, прижимая к груди сцепленные в замок ладони, так что широкие рукава, взметнувшиеся в воздух, как крылья, сделали её совсем похожей на курицу-наседку. — Куда ты на ночь глядя? — Она схватила Эсми за запястье, и преградила ей путь к двери. — Как ты пойдёшь? — Так и пойду, пустите меня, — миссис Эвенсон возмущённо выдернула руку, тут же пожалев о своей грубости: ей не хотелось расстраивать Сару. — У тебя есть пальто? — не унималась старушка. Дама. Вся её пожилая прелесть, мягкий голос, скруглившаяся под тяжестью лет спина — всё исчезло куда-то, и Эсми была уверена, что сестра Каплан, хоть и была ниже ростом, способна сейчас показать удивительную для своего возраста силу, чтобы удержать пациентку от неразумного поступка. — Я не замерзну, — учительница шагнула чуть в сторону, надеясь разрешить всё мирно. — А трость? — Сара выразительно кивнула на ногу Эсми, на которую та старалась не опираться. — Она мне не нужна, я здорова, — повторила миссис Эвенсон с такой настойчивостью, будто вера в собственные слова могла её исцелить. — Нет, я в таком виде тебя никуда не пущу, — строго упёрла руки в бока миссис Каплан. Улучив момент, чтобы застать Эсми врасплох, она вырвала из её рук саквояж. Та и охнуть не успела, как Сара уже прошла к кровати и всунула сумку в проём между железной ножкой и прикроватным столиком. —  Раздевайся и ложись спать, — она со всей данной ей нежностью взяла Эсми за руку, надеясь, что её совет будет услышан. — Не спеши. Переспи да передумай. Утро вечера мудренее.  Сара была права, но тем сильнее Эсми не хотелось её слушать. Она боялась, что слишком слаба, что если задержится хотя бы на час — передумает, останется смиренно ждать возвращения доктора Каллена, и будет всю оставшуюся жизнь казнить себя за это. — Доктор твой скоро вернётся, посмотрит твою ногу, выпишет по всем правилам, — стала уговаривать её медсестра, но совершила непоправимую ошибку, выбрав такой аргумент. — Сара, я не могу, — голос едва не сорвался во всхлип, женщину душили слёзы. — Мне нужно уйти. Мне правда нужно, я больше не выдержу. — Никаких возражений, — строго цокнула языком Сара, усаживая Эсми на кровать. — Завтра утром я принесу пару старых вещей. Тебе нужны деньги? — Я не возьму ваших денег, — замотала головой миссис Эвенсон. — Даже не предлагайте. — Ладно, ладно, — вздохнула медсестра, порядком уже утомившаяся уговаривать Эсми. Она поджала губы и пригрозила молодой женщине пальцем: — Но смотри у меня: никаких побегов посреди ночи. Хочешь угробить несчастную старушку, которая побежит за пальто, которое собиралась одолжить? Эсми вновь не успела ничего возразить, хотя и намеревалась. — Нет-нет, — затараторила Сара, расправляя постель. — Снимай свой выходной наряд и ложись спать, — наказала она сурово. — И чтоб завтра утром позавтракала! Миссис Эвенсон пришлось сдаться. Самый удачный момент для побега всё равно был упущен. Полная коварства Сара помогла Эсми расстегнуть юбку и, аккуратно сложив, забрала с собой, пообещав подогнать по размеру. Пути отступления были отрезаны. Эсми оставалось лишь раздосадовано вздохнуть и забраться под одеяло. А ведь она устала, действительно очень устала, и ей бы не помешало отдохнуть ещё немного, прежде чем она отправится в вольное странствие по улочкам так плохо знакомого ей города. Мысль о том, чтобы остаться до возвращения Карлайла, показалась теперь не такой страшной. Миссис Каплан, хоть и не одобряла происходящего, обещание сдержала. Наутро Эсми действительно ждали завтрак, перешитая юбка и мужская чёрная трость с облезающим лаком, а в кармане коричневого заношенного пальто обнаружился блестящий новенький доллар. Немного покрутив монету в пальцах, женщина оставила её на прикроватной тумбочке. Она обещала не брать взаймы, и тем более не могла себе позволить грабить старую Сару. Трость легла в руку как влитая и хорошо подошла по росту. Мистер Каплан, очевидно, был не слишком высок. Женщина ещё немного повозилась с причёской и одеждой, примерялась, в какой руке легче будет нести сумку, и коротко выдохнула, понимая, что больше тянуть нельзя. Рука на прощание машинально скользнула по пустой вазе, стоявшей на тумбочке, и по тёмному гладкому дереву. Утро было тёплое, и румяное солнце, такое редкое в здешних краях, понемногу выглядывало из молочного тумана. Тяжёлый влажный воздух, которому так рады были травы и деревья, едва не заставлял задыхаться. Но своё решение Эсми Энн Эвенсон менять не собиралась. Сжав лежавшие в кармане деньги, она направилась к калитке.