— Знаешь, что может быть хуже смерти?

Она не знает, как докатилась до этого. Что стало причиной уступка, когда всё пошло не по плану и где была точка невозврата. Хотя, это сейчас не имеет никакого значения. Даже нет причин об этом задумываться, если уж на то пошло. Раз не по плану — импровизируй, попытайся встать обратно в строй. Таковыми всегда были наставления Мельника. Бывалого бойца, прекрасного товарища и отличного капитана. Он знал толк в боях и стратегии, старался обучить этому всех своих подчинённых. Каждый получал свою долю его внимания, каждый учился чему-то постепенно. — «Но что же мне делать сейчас, Товарищ Мельник?» — Абсент с невероятным трудом глотает горькую обиду, скрючившись на холодном полу. Солдаты Ганзы не жалели предателей. Били со всей силы носками своих тяжёлых сапог до вытекающей крови изо рта и рефлекторных слёз. До хрипов, ахов и кашля. Так сильно и страстно, словно она испортила им всю жизнь. Словно своим появлением разрушила всё, что они так долго и старательно выстраивали. Так, словно Леночка испоганила весь заранее продуманный, гениальный план. Словно застывшая шестеренка, затормозившая весь огромный механизм. — Жива? — глухо спрашивает один из бойцов, тыкая в разбитый ранее нос концом ботинка. Романова шипит от ноющей боли, заставляя избивающего кивнуть в пустоту. — Жива-а. Она не особо помнит, что произошло. Плохо осознаёт, что происходит. Пол под ней ледяной, влажный. Тело, на сей раз не прикрытое прочной защитой, содрогается в спазме. Ничего не чувствуется, кроме всепоглощающего холода и боли, что наступает волнами, каждый раз унося ту в мир страшных снов. Глаза щиплет от солёных слёз и крови, что постепенно засыхала и закрывала собой весь обзор на происходящее. В ушах стоит оркестр из тысячи барабанщиков, от чего появляется желание проткнуть перепонки, лишь бы наступила, наконец, приятная тишина. — «Что мне делать, если Вы стали моим врагов, Товарищ Мельник?» — мысль пришла внезапно. Неожиданно, даже для самой женщины. Но то этого она не становится менее значимой, правдивой или горькой. Наоборот, от этого становится только хуже. Хочется продолжить лить ручьи своей нескрываемой печали, пока солдаты будут продолжать избивать её до полуобморочного состояния. Весь этот цирк длился и не так уж долго. Точнее, так казалось самой Романовой. Глаза её закатывались, пока тяжёлые веки опускались. Последние слезинки медленно скатывались с окровавленных щёк, пока губы застывали т в приоткрытом состоянии, так и не вытянув из себя крик. Разум, наконец, покинул тело. Наступила приятная тишина и обволакивающая, уже совсем не пугающая темнота. *** «Кстати, Лен. А, как ты думаешь, что ждёт нас после смерти?» — однажды спросил Летяга. Огромный парень. Широченная спина, бычья шея и косящий в сторону глаз. Вечная широкая улыбка с хитринкой, горящие ярким огнём глаза. Верный союзник и, в принципе, хороший парень. Тогда у Лены был хороший настрой. Долгожданный выходной, стопочка крепкой водочки и, что уж тут говорить, достаточно приятная компания. Грех было задумываться над чем-то серьёзным, да и, на весёлую голову это дело усложнялось. — Не знаю, — у Лены голос с хрипцой. А взгляд изумрудных глаз завораживает своим спектром. Столько эмоций, столько мелких деталей. Не просто ведь так говорят, что глаза — зеркало души, да? В этих ярко-зелёных водах кружили не только черти, называемые "яростью" и "ненавистью". Свои песни там натягивает не только сорока, называемая внимательностью. Там, поддерживая друг друга, живут другие обитатели. Радость, веселье и задорность. Восхищение, восторг. — А ты как думаешь? Его глаза не менее яркие. Они завораживают даже больше, чем у Елены. В них жизни больше, что ли. Огня и блеска, что заставляет людей вокруг оживать, не сдаваться. Вставать, несмотря на раны и боль, нести свою долю до конца, всем на зло. «Несгораемый человек» — как говорил Артём. Иногда, слова этого чудака была невообразимо точны, словно пули у их снайпера. — Да сам-то без понятия… — как-то туповато растягивает свои пьяные мысли широкоплечий паренёк, за один раз выпивая все налитые ранее сто грамм водки. И даже не морщится, уже войдя во вкус. Закуски, к сожалению, не было. Беседа шла своим чередом. Они сидели в небольшой комнатке, что Елена гордо называла «квартирой» и «своим домом, куда в любой момент может вернуться». Хотя, в последнее время, жилище пустует. После смерти семьи, Романовой тошно сюда возвращаться. Забегает к Мельнику, Летяге, Князю, Тимурке. Ко всем, к кому угодно, куда унесёт, лишь бы не сюда. Давит осознание того, что они все погибли. Все, даже маленькая Машка. Их трупы нашли в переходе меж станциями Кропоткинской и Библиотекой имени Ленина. Нашли с пробитыми головами и взглядами, выражающими полное непонимание происходящего. Кто это сделал — официально осталось загадкой, но Леночка уже давно подозревает в этом сраных коммуняк. Чтоб все передохли к чёртовой матери! — Знаешь, что может быть хуже смерти? — неожиданно спрашивает Летяга, глядя на своего слегка задумчивого собеседника. Глядя одним глазом, ведь второй всё уходил куда-то в сторону, словно Абсент была ему совсем не интересна. Да, что уж тут… Даже противна, раз на то пошло! — Что же? — не желая играть в «угадайку», переходит к делу женщина. — Предательство. Она давится горьким пойлом, согнувшись предварительно пополам. С чего вдруг у него такие мысли? *** Он мёртв. Она полноценно осознаёт это лишь сейчас. Усаженная на колени перед многочисленной толпой бывших товарищей и новых союзников. Они смотрят на неё, прожигают своими злыми и любопытными взглядами. Две громилы сзади не спускают с неё прицела, ждут приказа и гадко гогочат, тихо переговариваясь между собой. Лена видит мутнеющим взглядом своих друзей. Дмитрия, Лолу и её парня. Они, окружённые вооружёнными людьми, были также на мушке. Только вот, в отличии от неё, руки их были свободны и они не елозили на кровавом полу своими коленями. На засохшей крови товарищей, что полегли здесь из-за какого-то несущего пустяка! — Елена «Абсент» Романова, — начинает Мельник. В его голосе сквозило холодное равнодушие, которое режет острее ножа и причиняет больше боли, чем разорванные нервные окончания. Его взгляд пугает, заставляет дрожать и давиться слезами, пока в горле застревает крик отчаяния. Сердце сжимается в тиски, быстро-быстро ударяясь об поломанные рёбра. — Вы обвиняетесь в том, что совершили попытку предательства, побега, а также, оказывали сопротивление при задержании, ранив около трёх своих товарищей. В зале нарастает беспокойный шёпот, пока взгляды солдат становятся злыми. Они, казалось, лишь за пару слов начали ненавидеть её. Презирать и ни во что не ставить, словно не было той долгой службы, тех смертельно опасных миссий и битвы за бункера. Словно не было чего-либо, что связывало их. Совсем. Будто они – незнакомые люди. — Вы, также, замечены в действиях, идущих против не только Ордена «СПАРТа», но и против Красной Линии. А также, есть сведения, что Вы сопровождали и поддерживали террористическую деятельность Четвёртого Рейха, — её командир зачитывает приговор. Она запрокидывает голову, продолжает слушать и тихо-тихо подвывает. Стискивает зубы, жмурит глаза и рефлекторно дёргает плечами, сдерживается из последних сил, чтобы не разрыдаться прямо здесь. Она сильно изменилась с две тысячи тридцать третьего. Самой заметной частью измены внешнего вида была причёска. Сейчас, она была подстрижена под мальчика. Не ровно, криво, так, что волосы не свисают, прилегают к коже. Не заходят за пределы ушей. У неё стали более отчётливо выражены скулы. И помутнели глаза. Если раньше, они были изумрудные, блестящие, как настоящие драгоценные камни, то сейчас… Они стали тускло-зелёными. Цвета болота, прямо таки. С взгляда пропала та яркая искра, что всегда была присуще ей. Характер, определённо, стал более твёрдым, суровым. Леночка перестала шутить, совсем. Почти перестала улыбаться… — Вы прошли через закрытые границы «ГАНЗы», перемещались без паспорта и визы, — Мельников, гордо восседая на помятой коляске, зол. Его единственная конечность сжимает листок с обвинениями настолько сильно, что казалось, будто ещё чуть-чуть, и документ порвётся. — У Вас есть оправдания? Лола напряглась, внимательно вглядываясь в лицо своей боевой подруги. Та продолжает биться в немой истерике, глядя пустым взглядом куда-то в каменный потолок, что, как и всегда, закрывает их от всего внешнего мира. Ограничивает, не дают проникнуть свету. Спектр её эмоций меняется быстрее, чем это можно было заметить. — Подземные крысы… — шипит Романова, из-за чего получает нехилый удар в теменную часть своей головы. Это заставляет её сделать наклон вперёд и упереться лбом в пол, красный от пролитой когда-то здесь крови. — У меня нет оправданий. — Вы принимаете обвинения? — полковник изгибает свою седую бровь, не отводя взгляда от своего бывшего союзника… Союзницы, которую, можно сказать, сам же и вырастил. Ему не больно, нет. Неприятно. Очень неприятно. Потратить столько времени, как казалось, вырастив достойного члена общества, чтобы в итоге, официально опускать её под трибунал. — Конечно, — та не поднимают голову. Шепчет в пол и удаётся услышать ей лишь со второго раза, когда по приказу Мельника все солдаты соизволили заткнуть свои грязные, мерзкие пасти. Они ей больше не друзья, не товарищи и, мать его, никакая не семья! — Но, знаете… — Романова медленно выпрямляет спину, отрывая голову от спасительного холодка. Смотрит на всю толпу пронизывающим взглядом отчаявшегося безумца, переводя взгляд на Дмитрия лишь в последнюю очередь. — Я всегда считала вас семьёй. Потратила свои драгоценные годы, за которые могла бы лучше провести время с приёмной семьёй, создать свою собственную… Женщина говорит. Говорит глухо, громким шёпотом, но в тишине, что повисла в комнате, казалось, что свою пламенную речь она выговаривает в полную мощь собственного голоса. — Но я тратила всё, что могла на то, чтобы служить вам. С вами. Потому что я думала, что мы творим добро. Несём свет в метро. Это давало надежду мне, вам и всем тем, кто был под нашим оберегом… Но, чёрт, как же я ошибалась по этому поводу! — никто не останавливает её. Не торопятся стрелять и выдавать приговор. Дают высказаться, что можно считать невероятным милованием с их стороны. Могли сразу прикончить. — Я наблюдала за вами. С того момента, как началась вся эта неразбериха с Рейхом, коммуняками и самим Орденом. И, поверьте мне, Товарищи, это настоящий пиздец. В глазах горит пламя. Не то яркое, дарящее надежду и тепло, нет. Настоящий пожар, что поглощает всё, что видит. Сжигает деревни и людей, не даёт шанса на спасение. В нём сгорают тысячи людей, кричащие и молящие о спасение, пока их кожи плавятся, как и глазные яблоки, чьи нервные окончания приносят телу нестерпимую боль. — Орден перестал быть тем, чем раньше. Или же он изначально был таким прогнившим…. Вы никому не помогаете. Вы, блять, только и ищите уступки! Это всё цирк! И бункер, и чёрные, и то, что происходит сейчас! Я даже не понимаю, как могла быть настолько слепой! Вы все твари! Слышите? Все и каждый! Суки! Мрази конченные! — и перешла на крик. Её возгласы эхом отражаются от плотных стен, пока все солдаты продолжают молчать. Лола удивлённо хлопает глазами, глядя на Романову неверящим взглядом. Мельник лишь продолжает хмурится. — Никогда вы не были моей семьёй! И никогда мы не спасали метро! Чушь, ложь! Слышите? Ложь! Правду говорил Артём. И Летяга слёг по вашей вине! Как и все остальные! Ульман, Князь! Борис, Стёпа, Десятый! Данилка, который тоже Романов… Она затихает. Опускает плечи с головой, поникает. Продолжает биться в своей истерике, также немо, как и начинала. Без слёз, без криков о ненависти ко всем. Тихо-тихо, продолжая поочерёдно называть имена умерших за всю её службу. Каждого, кого только смогла вспомнить. —… Корнеев, а? Тимурка… Савелий тот. Арсений с Сашкой-то… Чем они это всё заслужили? Мы ведём битву с пустотой, все их смерти были зря. Понимаете? Нет, не понимаете. Вы продолжаете биться головой об стену, надеясь, что за ней будет что-то… — Абсент не плачет. Не роняет дорогих слёз. Всё выплакала, пока солдаты "ГАНЗы" выбивали из неё дурь. Совсем разучилась плакать за такой короткий промежуток времени. Глаза стоят на мокром месте, но ничего не вытекает за пределы век. А взгляд всё тот же… Безумный, отчаянный. Словно ей больше нечего терять. — Ничего нас, блять, не ждёт. И никто не ждёт нас. Мы больше никому не нужны. Ни Америкосам, ни французам, ни немцам. Им всем похуй на нас… Нет никакой войны, никому нет дела до нас… Лена замолкает. И смотрит на Дмитрия, не отрывая от него своего пустого взгляда. Абсолютно пустого. Перегорело, было потушено страшное пламя. Ничего больше не осталось. Кроме пепла. — Мне нечего больше делать здесь. Как и всем нам… Мы умрём, рано или поздно, и поверьте, уж точно не от рук пендосов, — голос затихает. Словно силы покидают её бренное тело. — Мы умрём от своих рук… Точно также, как и… Елена не успела договорить. По комнате раздался выстрел, после вскрик Лолы. Романова застыла на мгновение, кажется, так и не поняв, что произошло. Рот был приоткрыт, словно та хотела что-то договорить, не смотря ни на что. Веки полуприкрыты, глаза угасали. С них исчезало всё, что когда-то связывалось с миром живых. Все эмоции, оставляя лишь холодную пустоту, пугающую своим видом. Во лбу у неё была дыра. Оттуда стекали ручейки крови. Медленно, окрашивая бледную кожу в тёмно-красный цвет. С лица покатилась одиночная слеза, выпавшая с век после выстрела. Она мертва. Убита своими же. Это иронично, если считать её последние слова. — Она сошла с ума, как и Артём, — выдаёт Мельник, таки не вытерпевший конца тирады. Словно по приказу, двое громил стоящих сзади пнули ту под спину. А затем, ухватившись за ноги завалившегося на бок, ещё тёплого трупа, понесли к выходу. …Они несли труп их боевой подруги прямо рядом с ними. Её лицо было безжизненным. А открытые глаза выражали холодное-равнодушие, пустоту ко всему происходящему. Было наплевать, что на её место скоро встанут они. Каждый из них. Ведь они были и участвовали в этом саботаже. Было наплевать, что точно также, тут погибнет около десятка человек, вставших на сторону некого Артёма. Было наплевать. Все их мысли занимали последняя фраза их общей знакомой и взгляд тусклых глаз, с которым она произнесла свои последние, воистину пламенные речи…