Роскошь

Курт узнавал такие утра сразу. Жена стягивала с себя ночь вместе с одеялом, двигаясь к нему в руки. Диана проводила кончиками пальцев по его лицу, еле открыв глаза, задерживалась на усах. Она легко целовала его в подбородок, уголки губ. Её движения были неторопливы. Утыкалась в шею, глубоко втягивала запах, концентрируясь на шуме собственного дыхания. Курт брал её в руки, хрупкую и уязвимую, аккуратно покачивался, целуя в волосы. Водил пальцами по её позвоночнику, медитативно целуя в плечо с каждым качком. Они лежали так, объятые молчанием друг друга, голые, слушали шум дыхания, стук часов и редкий гул машин под окнами. Иногда он ощущал, как она вздрагивала, слыша в тишине что-то пугающее и отдаленно знакомое, крепче её обнимал. Иногда она видела, как он задумчиво смотрел мимо неё, касалась подушечками пальцев нежной кожи лопаток, целуя щетинистую линию подбородка. Он знал, что она отключила телефон ещё вчера вечером. Она знала, что он старался сделать это сразу же, как пришёл домой в пятницу. Они лежали, сплетённые друг в друге, тихонько покачивались. Она целовала его в щёку или медленно водила губами по щетине. Он продолжал касаться плеча, слегка щекоча кожу, она никогда к этому не привыкнет. Курт не ощущал ход времени в такие утра. Их хотелось растягивать как особое угощение. Пить медленно, проживая каждое мгновение. Осознанно быть в моменте. Она любила рассказывать ему про осознанность, пока они завтракали по утрам. Если она завтракала по утрам, а не убегала на работу. Ту работу, которая забирала её мысли, тело, энергию. Он старался согреть, восполнить, забирая её тревоги в шуме дыхания, мурашках на коже, прикосновении сухих губ, которые она снова кусала. Он знал, что женился на охотнице за эмоциями, любительнице заряжаться от общения, королеве споров и огненных переработок. Он знал и принимал её, любя каждую новую бурю в ней, идею. Ту жадность до впечатлений. Ту безумную боязнь тишины, к которой он постепенно стал её приучать, понимая, что это та роскошь, которую Диана Локхарт так редко себе позволяет. Он заметил её практически сразу, ещё в самом начале, когда с утра или поздним вечером Диана включала фоном телевизор, искала музыку, много говорила, слушала новости. Ей нужно было быть в курсе, иметь мнение, дать реакцию. Она не могла позволить себе лениться. Никогда не могла. И та оглушающая сознание тишина, шумящая в ушах, пульсирующая во лбу была призывом к действию. Она столько времени жила в этой гонке, что уже не могла затормозить, даже ощущая перегрузки. Так много отдавая ей нужно было восполняться. Курт знал о простых способах: пенная ванна с бокалом белого под третью сюиту Баха, чистое постельное белье после. Восковые свечи с легким цветочным запахом. Чтение у окна, когда Диана забиралась в кресло, поджимая ноги под себя, наслаждаясь, как солнечные лучи скользят по старым, исписанным заметками, пожелтевшим листам книг. Иногда всё вместе. Один их самых верных, но редко используемых способов – такие утра. Поэтому они были особо ценными. Когда комната заполнялась деликатной симфонией шелеста белья и двух переплетенных друг с другом тел. Когда она слушала его дыхание, ощущая себя защищенной в его руках. Когда он покачивался, унося её уставшую голову в легкий транс. Когда не существовало ничего, кроме них в большой кровати. Курт останавливался, брал лицо в ладонь, взглядываясь в голубые глаза, касался губ, она подавалась вперёд. Они неторопливо целовались, совсем легко, гладя друг друга, даря утреннюю ласку, признаваясь в любви через прикосновения. Этот язык пальцев и губ по обнаженной коже они давно выучили. Постепенно они замирали, окончательно проснувшись, легко улыбались друг другу, сдаваясь дню, так до сих пор не обронив ни слова. Диана отпускала мужа в ванну, оставшись в кровати. Пока он, спустя полчаса, устраивался на диване с черным кофе и газетой, она всё еще лежала, смотря в потолок. Затем неспешно шла в ванну, приводила себя в порядок. Надевала домашнее платье. Готовила себе чай, шла с подносом к нему на диван. Клала на большую тарелку маленькие тарталетки с ягодами, карамелью, фисташковым кремом. Протягивала ему тарелочку с его любимыми шоколадными эклерами – и всё в вербальной тишине. Была только уютная бытовая мелодия: звук фарфора, янтарной жидкости, льющейся в чашку, шелест газеты, которую Курт перелистывал, жуя эклер. Диана забиралась на диван с ногами, кладя стопы ему на колени, после одобрительного кивка. Брала книгу в руки, надевала очки и продолжала пить тишину утра. Она любила своего мужа за то, что Курт был одним из немногих её знакомых, кто мог это обеспечить. Простое тихое утро, без вопросов о том, что случилось. Спокойное утро, когда она давала возможность её гудящей голове, переполненной событиями недели, опустеть. Курт знал, что настанет тот момент, когда Диана выпьет этот кубок, полный тишины, который он заботливо ей вручил, и заговорит первая. Курт умел выжидать зверя в засаде, поэтому наслаждался этим утром так же, как и она. Шелестом страниц её книги, интересной колонкой в газете, утренним кофе и этими, сводившими его с ума, эклерами. Одна из слабостей жены, которую он с удовольствием с ней разделял — десерты. Курту нравились эти мурлыкающие звуки, когда он приносил ей коробку с тарталетками или круассанами с кремом. Она выбирала из множества один и наслаждалась каждым кусочком, пока муж довольно жевал третий пончик с кремом. Когда проходило достаточно времени, и он ощущал на себе взгляд чуть выше книги, Курт брал её стопу в руку. При этом в его руках была газета, но пальцы уже начинали тихонько прикасаться к ноге. Её концентрация сразу же исчезала, как только руки мужа начинали разминать её ноги. Его пальцы были сильные и всегда творили с её телом удивительные вещи. Диана положила книгу на грудь, снимая очки, тихонько мурлыкнула. Курт улыбнулся вышедшей из укрытия жене, продолжал массировать её ногу, убирая газету в сторону. Он поднял правую стопу, легко целуя, вызвав первую волну смеха за день. Такую долгожданную. Она улыбалась, довольно кивая, ощутив себя полной и блаженно спокойной. Курт снова поцеловал её ногу, слушая, как она звонко смеется. Диана отложила книгу, сгруппировалась, и в следующее мгновение уже целовала его в губы, ярко улыбаясь. – Спасибо, – это был еле различимый шёпот. Самая роскошная благодарность.