Почему нет?

      Тишина, царящая на Бейкер-стрит, оглушает сильнее самого громкого визга. Она проникает под кожу, венами разносится по всему телу, и уже нет ничего, кроме нее. Мертвой, но через край живой. Потому что мертвая тишина не умеет кричать, звенеть, оглушать. Мертвая тишина вообще ничего не должна уметь — она мертва, а мертвые просто есть. Мертвые просто мертвы, в этом, кажется, вся суть.       Шерлок точно не знает. Смерть в его понимании — итог игры; проигрыш, стоит полагать. Смерть значит, что ты не выдержал, не смог, не осилил. Не справился. Смерть — это слабость, которой боится каждый находящийся в здравом уме человек. Никто не хочет умирать, каждый хочет жить: ощущать, делать, думать. Все рано или поздно задумываются о смерти; если нет — их заставляют это сделать. Потому что нормальным людям свойственно думать о своих слабостях, стараться как можно дольше избегать их и надеяться никогда не встретиться лицом к лицу. Если смерть — слабость, то о ней нельзя никогда не думать. Нельзя не бояться.       Только Шерлок смерти не боится. Не даром же его зовут психом, фриком, помешавшимся. У каждой игры должен быть конец. Чей-то проигрыш, чья-то победа. Практически никогда — ничья. Смерть до ужаса непредсказуема, наступает внезапно, когда ее никто не ждет. Но еще смерть постоянна. Ее нельзя опровергнуть, игнорировать. Ты либо жив, либо мертв; по-другому просто не бывает и вряд ли когда-нибудь будет. Смерть — это человеческий фактор. Один из самых пугающих и точных.       Мизинец левой руки дергается в нервном импульсе. Почти незаметно и неощутимо, но Шерлок слишком хорошо владеет своим телом, чтобы не обратить на это внимания. Из его груди чуть не вырывается выдох немногим глубже обычного, но он вовремя его сдерживает. Сейчас чувства для него запретны, сейчас все должно подчиняться разуму. Разум не даст наркотикам одержать верх; эмоции только этого и будут добиваться. Они сейчас — главная слабость, которую нужно побороть до того, как станет слишком поздно для этого. Эмоции нужно отключить; только так ему удастся выполнить задуманное, не проиграть. Справиться.       Шерлок погружается внутрь себя: он видит много ненужного и удаляет все это резкими, годами отточенными движениями. Удалить, удалить, удалить, уда… взгляд задерживается на радостно улыбающихся людях, собравшихся на Бейкер-стрит: миссис Хадсон, Лестрейд. Молли Хупер со своим женихом, Джон и Мэри. Кровь на какой-то момент застывает, сердце пропускает один или даже два удара, а потом все снова возвращается в норму. Оставить. Всегда должно оставаться хоть что-то, чтобы знать, ради чего играть. Именно играть, ведь по-другому он не умеет. Все это — игра. Четко обдуманная и чертовски рискованная.       Тишина по-прежнему мертвая, но вместе с тем неприлично живая. И Шерлок тоже живой. Пожалуй, ему никогда не было так досадно от этой мысли, как сейчас. Шерлок жив, но как будто уже мертв неделю и два дня. Как будто пуля прошла сквозь его тело, как будто он умер на руках Джона. Как будто Джон ходит на его могилу. Разбитый, чересчур потерянный, но не один, а с Мэри.       Мэри, Мэри, Мэри.       Шерлок смакует это имя, пропускает его через себя и ненавидит, ненавидит, ненавидит. Себя, Норберри, пулю в Мэри. Саму Мэри за то, что так поступила. За то, что не смогла верно просчитать и дать секретарше всего-то задеть, не убить. За то, что умерла, когда должна была жить. За то, что заставила жить его.       Глупая, глупая Мэри.       За его спиной — сентиментальная несдержанная клятва, лишенная здравого смысла скорбь и стол, на котором ровным рядом разложены четыре шприца с разными препаратами. Впереди — море осуждений с разных сторон, по плану довольно продолжительный приход и уже неделю и два дня пустующее потрепанное кресло, ради которого он собирается сделать то, что хочет сделать. Шерлок не любит драматизировать, но Мэри назвала это «сойти в Ад», и он принимает такую формулировку. Он знает, что справится, если отключит эмоции. Если будет следовать плану, если не даст наркотикам взять верх. Зависимость в его случае, конечно, крайне маловероятна, но могут появиться сентиментальные идеи, которые ему ни к чему. Есть четкий план, и этот план практически гарантирует успех. План — вот ключ к победе, остается только вставить его в замок и повернуть.       Шприцы за его спиной неподвижно лежат уже вторые сутки, но Шерлоку нужно еще немного. Совсем чуть-чуть, чтобы доработать детали, закончить укрощать эмоции.       Он закрывает глаза и снова погружается в себя. Ему чудятся спорящие на первом этаже голоса, плавные женские шаги, которые сопровождаются громким «Шерлок, ты не представляешь, что…» и неизменные «Clair de la Lune», шлейф от которых подолом тянется за хозяйкой и с головой захлестывает Шерлока. Он жмет «удалить», и звуки стихают, а образы развеиваются, оставляя после себя только мелькающие на грани поля зрения тени. Чтобы «выветрился» и запах, нужно немного больше времени, но к этому он уже даже почти привык. Главное — избавиться от эмоций. Плевать, сколько это займет.       Шерлоку не жалко убивать воспоминания. Однажды ради Мэри он убил человека, так что это — пустяки. Мэри того стоит. Стоила. Глупая, глупая Мэри стоила уж точно.       Интересно, почему каждая относительно умная женщина в его жизни из-за сантиментов творит глупые вещи? Нел…       Шерлок резко срубает эту ветку, не давая ей прорости дальше. На это у него нет времени, не сейчас. Умным женщинам он и без того позволяет слишком многое, но сегодня явно не их очередь. Нужно уметь уступать.       Он возвращается к дню, когда Мэри стреляла в него. Это Шерлок благоразумно не удаляет, как и многие последующие воспоминания. Он относит их к пункту «может пригодиться», потому что Мэри была первоклассным стрелком, Мэри была наемным киллером, Мэри была загадкой. Чтобы разгадать ее, Шерлоку даже пришлось воспользоваться тем списком, который он нашел в кармане своего пальто после разговора… не позволяет себе додумать, с кем. И клянет, клянет, клянет. Женщину, мысли о Женщине, себя. Особенно себя, потому что опять позволяет ей лишнее. Глупо, глупо, глупо.       Шерлок снова обращается к воспоминанию в кабинете. Он видит женщину в экипировке, дуло пистолета, направленное на него, и пулю, в замедленном действии летящую ему в грудь. И вместе с тем ощущает тонкий, слишком ненавязчивый шлейф духов и…       Картинка застывает. «Тонкий, слишком ненавязчивый шлейф»… нет, нет, нет, у «Clair de la Lune» ярко выраженный стойкий аромат. Его легко можно учуять даже с другой комнаты, а сочетание жасмин-иланг-роза-флердоранж надолго остается в памяти. Шлейф отдает корицей и сладким мандарином; запах этих духов сладостный, плотный, откровенно соблазнительный. Мэри обожала свои «Clair de la Lune», но сейчас…       У него уходит ровно три с половиной секунды, чтобы определить аромат. Интимный, держится близко к коже, но за недолгий отрезок времени ненавязчиво заполняет собой все пространство. Настолько ненавязчиво, что можно даже не заметить, но персик-мандарин-корица-гвоздика и сопровождающая все это ваниль ядовитым пятном однажды въелись в сознание Шерлока. «Casmir» Женщина использовала лишь дважды: при первой встрече в ее доме и второй в его квартире. В остальное время она предпочитала что-то более холодное, горькое, резкое. Винтажные «My Sin» от Lanvin были ее любимыми, ими она пахла в Праге, в Вене, в Монреале… но в памяти Шерлока мягкие «Casmir» всегда преследуют Женщину, контрастом разбавляя ее гордый образ.       Он вдыхает аромат и ощущает, ощущает, ощущает. Резкую корицу, главенствующий персик, яркую ваниль. Запах тихий, почти мертвый, но, подобно тишине, неприлично живой. Женщина тоже неприлично жива, наверняка, где-то в Канаде. По крайней мере, неделю и два дня назад находилась там, а после ему было не до этого. И сейчас ему не до этого. Нужно собраться, забыть. Прямо в этот момент, потому что если его мысли зайдут дальше, то будет труднее.       Он игнорирует запах и вспоминает, как кинулся за Мэри по следу, и в этом воспоминании все тоже идет не так: кто-то умирает, кому-то это не нравится, что-то как обычно не по плану. У Мэри часто что-то шло не по плану. Уда… оставить. Почему бы не оставить? Он еще не настолько плох, чтобы не суметь держать контроль над этим абсолютно не сентиментальным воспоминанием. Может себе позволить такую прихоть. Всего одно маленькое исключение среди миллиона «по плану». Почему нет?       Шерлок задерживается и случайно замечает, что его «почему нет?» никогда не приводят к хорошему. Основываясь на «почему нет?», он совершает глупые и необоснованные поступки, о которых потом, как правило, жалеет. «Почему нет?» является прекрасным оправданием для действий, которые нужно как-то объяснить — зачастую они до невозможности сентиментальные, глупые, эмоциональные, но в большинстве своем правильные с определенной точки зрения. Что-то связанное с Майкрофтом, Джоном или даже Женщиной. В основном, по правде говоря, последний вариант. Он ее спас, он сохранил ее рингтон, он приезжал к ней в Прагу, в Вену, в Монреаль…       Шерлок снова проклинает. Не сейчас, не сейчас, не сейчас. Ему нужно прогнать это наваждение, оно здесь абсолютно ни к чему!       В помещении стоит мертвенно живая тишина, а свежий весенний запах по-прежнему есть. Слишком ненавязчивый и одновременно дурманящий, чтобы быть реальным. Он глубоко вдыхает его, на момент задерживает в себе. От этого действительно почти невозможно избавиться, но Шерлок не может не попытаться. Он выныривает из чертог, но не открывает глаза; просто теперь его окружает не восточная бедная комната, а кромешная тьма.       — Прочь из моей головы! — бросает он в эту тьму наугад.       Его глаза по-прежнему прикрыты, неподвижны, и из-за этого Шерлок не может видеть, как уголок алых губ приподнимается в предвкушающей усмешке, а в глазах мелькает пламя.       Ирэн слишком реальна, чтобы быть выдумкой, но этого он тоже видеть не может.       После почти гневной реплики тишина кажется еще более живой, чем раньше, но вместе с тем она неприлично мертва. Как будто смерть дотянулась до всех: до Джона, до миссис Хадсон, до Майкрофта, до Женщины… ее аромат не пропадает, просто застывает. Это ужасно, это отвратительно, это чертовски эмоционально. Он не должен, не может позволить себе подобной сентиментальности. Ему сейчас не до ее образа. Это неправильно, это не по плану, это не…       Громкий стук, с каким что-то кладут или ставят на твердую поверхность, заставляет Шерлока открыть глаза. Половина секунды у него уходит на то, чтобы сфокусировать взгляд, еще столько же, чтобы обернуться на звук, и в пять раз больше, чтобы догадаться, что происходит. Он мыслит непозволительно медленно, и на это у Шерлока оправданий нет. Никогда не было, по правде говоря.       Ирэн крутит в руке шприц, второй в ряду на столе за его креслом, и неодобрительно щурит глаза. Тяжело взмахивает пышными ресницами и смотрит на него неприлично сосредоточенно. Думает, стоит полагать. «Вот-вот догадается», — понимает он по на миг приоткрывшимся губам и маленькому вдоху, который она делает, словно хочет что-то сказать. Но молчит и выдыхает — догадалась. Она кладет шприц обратно на стол, бережно и словно с опаской поправляет его аристократичными пальцами с ярко-алыми ногтями и снова смотрит на него чересчур сосредоточенно, чуть повернув голову. На ней надето платье темно-синего цвета, которое скрывается за полами пальто на пять, нет, семь оттенков темнее.       «Мне не идет черный», — вспоминает он, — «так что как траур носила темно-синее». Стокгольм, две тысячи тринадцатый, январь, четвертое число. Или тогда уже пятое. Да, наверняка пятое — за окном было слишком темно. Их встречи относительно редки, но это позволяет ему помнить о каждой, за что он их и ненавидит. Помнить в данном случае — ужасная участь; вспоминать — еще хуже.       Ирэн ведет бровями и чуть поджимает губы — вероятно, хочет что-то сказать, но она молчит и смотрит, смотрит, смотрит. Как будто ждет, что он начнет первым, но это же глупо. Шерлок почти никогда не начинает первым, только не с ней. Уж проще словить чужую пулю. Поэтому он просто возвращается в обратное положение, поворачиваясь к Ирэн спиной — выбирает второй вариант, в котором то, что она хочет сказать, настолько серьезно, что это слишком тяжело сказать глаза в глаза. Ирэн не любит говорить серьезные вещи по-серьезному; она говорит их спокойно, с долей своей привычной манеры общения — чуть шутливой, заигрывающей и элегантной, — но никогда не серьезно.       За спиной раздаются легкие шаги, и ее дыхание чуть глубже нужного. В конце концов Ирэн словно не выдерживает, делает резкий поворот, предположительно, в сторону спинки кресла, и ровным тоном говорит:       — Сожалею.       Сожалею, сожалею, сожалею. Знала бы Ирэн, сколько раз он слышал это слово за последние неделю и два дня. Каждый норовит сказать, как будто это «сожалею» может вернуть Мэри, поймать пулю еще в полете — до того, как она окажется в ее груди. Как будто слово что-то значит. Шерлок не выдерживает и хмыкает, растягивая уголки губ в усмешке. Ирэн не это хотела сказать, определенно нет. До таких глупостей она вряд ли бы опустилась, только не она.       Ирэн вздыхает и почти сразу исправляется: она подходит вплотную к креслу, руками упирается о его плечи и наклоняется, будто носом утыкаясь в темные беспорядочные кудри. Это чем-то отдаленно напоминает нелепые объятия, и, вероятно, это они и есть, но Шерлок не противится, не делает что-то в ответ, просто не реагирует. Ждет. И Ирэн шепотом произносит:       — Ты не виноват.       Вот оно что. Теперь все становится почти даже ясно. Шерлок тоже делает вдох глубже обычного, словно собирается что-то сказать, но вместо этого молчит, и теперь ждет Ирэн.       — Я знаю.       — А я знаю, что это ложь, — почти сразу отвечает женщина и отрывается от «объятий», обходит его и садится в кресло Джона. В руке у нее шприц, который, видимо, она успела подхватить. Она демонстративно осматривает его, и на миг в ее глазах читается что-то вроде боли.       Шерлок знает, какое у нее отношение к наркотикам. Выяснил совершенно случайно, когда заявился к ней под какими-то препаратами. Ирэн тогда рассказала, что от передозировки много лет назад умерли ее родители, что ее против воли накачивали, из-за чего она могла умереть сама, и еще много неприятных вещей. Именно неприятных, потому что после этого рассказа ему было неприятно. Но Адлер не просила бросить, не просила прекратить. Вообще не просила, только не она. Просто посоветовала быть осторожнее и заварила чаю. У Ирэн так всегда: она никогда не осуждает, никогда не пытается запретить, никогда не делает из него хорошего человека. Просто выражает свое мнение и дает почти всегда дельные советы.       — Это действительно обязательно? — проницательно интересуется она.       — Ты знаешь ответ.       — Просто уточняю. Расскажешь? — и Шерлок задумывается.       Может ли он ей рассказать? О диске, о просьбе, о Джоне. Это означало бы довериться — как когда доверялась она. И это сделало бы ее ближе. Шерлок ненавидит подпускать людей слишком близко, от этого никогда не бывает пользы. Умираешь ради них, воскресаешь ради них, сражаешься ради них и, в конечном итоге, смотришь, как они умирают ради тебя. Он фокусирует на ней взгляд, смотрит долго-долго, словно оценивая, стоит ли она быть чуточку ближе, после чего ровно выдыхает:       — Я в долгу перед Мэри. И перед Джоном.       — Ты не виноват, — уже строго, жестко повторяет она и смотрит так уверенно, что Шерлок в какой-то момент даже верит ее словам. У Ирэн есть наукой необъяснимая способность заставлять людей доверять ей. И это могло бы сработать и на нем, если бы дело ограничивалось одной виной. Тогда было бы проще. Не на много, но проще. Было бы меньше эмоций, меньше чувств, ощущений. Шерлоку не нравится много чувствать, так он кажется себе еще более беспомощным.       Поэтому реплику Ирэн он игнорирует и отчужденным тоном переводит тему:       — Что ты здесь делаешь?       Ирэн ухмыляется уголком губ, хмыкает и на мгновение отводит взгляд, но почти сразу же возвращает его. Такой ход ей кажется слишком очевидным, и это свидетельствует о том, насколько ему не нравился этот диалог. Ожидаемо, собственно говоря. Шерлоку не может нравиться разговор о чувствах, и Ирэн его понимает. Она подыгрывает ему и также небрежно отвечает:       — Пришла навестить.       — Зачем?       — Почему нет?       «Почему нет?». Действительно. Многие поступки Ирэн тоже оправдываются изъезженным «почему нет?», но это всегда так правдоподобно, так в ее стиле, что зачастую кажется, будто они действительно базируются на этом высказывании. Потому что Ирэн любит спонтанность, непредсказуемость, отчужденность. Любит делать вещи лишь из-за того, что хочет их делать. И «почему нет?» — идеальный слоган для ее жизни. Неудивительно, что и сам Шерлок стал часто его употреблять при мыслях о ней, ведь «почему нет?» — идеальное оправдание. Оправдание поступков, которые по-другому оправдать не получается.       Действительно в стиле Ирэн.       — Тебе нельзя в Лондон, — напоминает он и при этом чувствует себя невероятным глупцом. Как будто она сама не знает, что ей нельзя, как будто делает это неосознанно и не понимает, к чему может привести такое ее поведение. Для Ирэн это было бы слишком не изящно, слишком глупо. Ирэн точно знает, что этот город для нее под запретом, и поэтому возвращается снова и снова — с новыми именами, с новой маскировкой и с новой легендой, но ведь возвращается же.       — Как думаешь, насколько весом этот аргумент? — спрашивает она таким тоном, что Шерлоку кажется, будто она испытывает его. И за это он Ирэн почти даже благодарен, ведь она подыгрывает ему и ведет себя так, как вела бы при других обстоятельствах. Как если бы он прилетел к ней в Канаду, или нашел ее на Бейкер-стрит, или случайно встретил на улице… как если бы все было как обычно. Ему так проще, а Ирэн видит и понимает это, но молчит и по-прежнему превосходно играет свою роль в его театре.       — Тебе нужно уехать отсюда. Прямо сейчас, — не дает он развиться мысли о том, что Ирэн Адлер действительно можно подпустить чуть ближе дозволенного. Потому что ни к чему хорошему это бы не привело, только не с ней.       — Даже если и так, то у меня в последнее время не очень с тем, что нужно делать.       Ирэн снова говорит так, будто ничего не произошло, но в этот раз ее голос на краткий миг дрожит. Где-то между «время» и «не очень», ближе ко второму. Шерлок без особого труда определяет причину по ее взгляду, по выражению лица, по чуть дергающемуся мизинцу; он предполагает другой, третий вариант, в котором Ирэн просто не нравится то, что рвется из ее груди. Это определенно что-то нехорошее или неприятное, а, может быть, она предполагает его реакции. Хотя нет, глупости. Ирэн должно быть плевать на его реакции, ее должны заботить только собственные мысли. А может, и нет. Ее голова никак не поддается его анализу, и он никогда не может с привычной уверенностью делать какие-то выводы. Всегда находится какое-то «но», а зачастую и несколько.       Ирэн Адлер сама по своей сути одно большое «но» в его жизни, но об этом Шерлоку думать уж точно не нравится. Ему вообще не нравится думать о ней, и то, что приходится — довольно досадный факт. Потому что он ненавидит, когда кто-то ему перечит, а Ирэн — сплошное отрицание.       — Что ты хочешь сказать? — прямо спрашивает Шерлок и смотрит прямо глаза в глаза, но не просто смотрит, а ищет. Ищет ответ, а, может быть, и новую загадку. Еще Ирэн — сплошная загадка, найти решение к которой у него отчего-то никак не выходит. Однажды почти получилось, но он попался в расставленную ловушку, и пришлось начинать сначала. Он даже искал разные подходы, но с каждым разом все больше увлекался и, чтобы окончательно не погрязнуть в этой пучине, был вынужден отступить. Отступать Шерлок тоже ненавидит.       Ирэн на секунду теряется, словно до этого не ждала, что он спросит. Но это тоже не так, потому что Ирэн всегда ожидает всего, и Шерлок делает весьма очевидный вывод: ей не хочется говорить, потому что это что-то касается и ее. Той ее части, которую она тщательно скрывает и которую так дерзко защищает от… обнаружения?       Шерлок случайно вспоминает, что Мэри тоже скрывала часть себя. И даже не наемную убийцу, а что-то более глубокое, интимное. Мэри была крайне занятной личностью, бесспорно умной, но при этом до ужаса сентиментальной — не в том смысле, в каком воспринимали это другие люди. Она могла убить, убивала, да и в принципе творила много интересных вещей, но была привязана к людям, и это ее сгубило. Люди губят людей, а…       — Шерлок.       Имя вырывает его из мыслей, и он снова видит перед собой Ирэн. Ведет бровями, словно призывая к действиям, и слышит ее томный усталый вздох. Адлер отводит взгляд, смотрит чуть левее его плеча и щурит глаза. Она поджимает губы, моргает и встает, подходит к камину, берет до этого проткнутый ножом конверт с диском и надписью «скучали по мне?». Вертит его в руках, тщательно рассматривая.       И молчит, молчит, молчит.       В Ирэн важно то, как она молчит. Ее молчание и взгляды говорят гораздо больше, чем может сказать ее рот. Обычно Шерлоку не составляет особого труда читать ее тишину: в какие-то моменты взрывающуюся от «сексуального напряжения», как бы это мог назвать Джон; гордую и хищную, словно она ждала нападения или собиралась атаковать сама — в другие; и очень редко — абсолютно пустую, как будто у нее внутри не осталось ничего. Но эта тишина — другая; полная, напряженная и, бесспорно, новая.       Вывод напрашивается сам: это что-то — серьезное и, несомненно, личное. Потому что так Ирэн может относиться только к личным вещам.       Она наконец возвращается к нему взглядом, смотрит так пристально и настороженно, словно боится говорить. Но Ирэн не умеет бояться, такого в ее ДНК не прописано.       — Слушай, — начинает она, и рука с диском замирает. Шерлоку, между прочим, остается лишь гадать, откуда ей о нем известно и известно ли вообще. — Если тебе понадобится помощь с этим, — на этом слове она немного приближает к нему диск, словно указывая на него; хмыкает и поднимает уголки губ в усмешке, потому что не умеет говорить серьезные вещи с подобающей им серьезностью. — Попроси. Майкрофт тебя здесь не поддержит, да и вряд ли ты планировал ему говорить, — немного медленнее нужного замечает Ирэн, — а Джона рядом не будет. И той девушки, которая помогла тебе подделать смерть, тоже.       — Рассчитано на то, что когда помощь будет нужна, Джон…       — Я знаю. Но все равно. Если что-то пойдет не по плану… — она останавливается, а выражение ее лица резко меняется на более растерянное. Как будто ей в голову пришла какая-то очередная глупая идея и… — Глупая идея. Забудь. — Ирэн незаметно трясет головой, убирает диск на место, снова прокалывая его ножом, и поворачивается к Шерлоку. На ее лице — приветливая фальшивая улыбка, и он уже знает, что будет дальше, но не может поверить, что Женщина пасует. Нет, нет, нет, слишком не в ее стиле, так не долж…       Адлер подходит к нему, наклоняется, чтобы легко коснуться губами щеки. В ответ на непонятливое выражение лица она проводит ногтем по мужской острой скуле, как обожает делать при каждой их встрече, ухмыляется и тихо, на грани шепота, говорит:       — Просто будь осторожен.       Потом выпрямляется, отнимает руку от скулы и поворачивается в сторону двери, чтобы снова уйти, но Шерлок ей не позволяет: он хватает ее за руку и резко разворачивает к себе, оправдывая это излюбленным «почему нет?». Ирэн чуть не падает, но удерживает равновесие и вскидывает брови в вопросительном жесте.       — Ты не договорила.       — Ты и так все понял.       Она резко вырывает руку, улыбается так, как будто ничего не было, и этот разговор — часть их очередной встречи вроде тех, что были в Праге, в Вене, в Монреале… но в этот раз Ирэн уходит. Ирэн никогда не уходит первой, эта сторона их общего поражения по обыкновению достается Шерлоку. А в этот раз все по-другому, потому что «как раньше» уже не будет никогда. Потому что Шерлок даже при желании не посмеет ее вернуть, так как именно люди губят людей.       Тишина на Бейкер-стрит снова кажется мертвой, но до неприличия живой. Запах мягкого «Casmir» медленно выветривается — этот аромат слишком интимен, чтобы так отдаляться от хозяйки. Шерлок встает со своего кресла, долго смотрит на проткнутый конверт с диском, после чего подходит к столу со шприцами. Он умело берет второй, вращает его подобно Ирэн, и через четыре с половиной секунды игла уже воткнута в его руку. Примерно через столько же он ее вытаскивает, кладет шприц обратно на стол, сам возвращается в кресло, прикрывает глаза и начинает ждать, одновременно прокручивая в голове несказанные слова.       Ему требуется еще полминуты, чтобы понять, что персик-мандарин-корица-гвоздика и сопровождающая все это ваниль вновь по-прежнему ярки. Он открывает глаза и замечает перед собой Женщину точно такой же, какой видел ее семь минут назад. Ему не требуется много времени на размышления, и в этот раз он почти резко встает с места, подходит к ней и вовлекает в глубокий, чувственный и как никогда эмоциональный поцелуй.       В том, как она отвечает, Шерлок слышит все, что услышал и не смог ранее: и «береги себя», и «я буду рядом», и «ты мне важен». В том, как она отвечает, Шерлок чувствует то, что не может позволить себе чувствовать ни при каких обстоятельствах.       В этот раз тишина Ирэн слишком честна, чтобы быть настоящей. И сама Ирэн тоже слишком честна, чтобы оказаться реальной. Только поэтому он прижимает ее ближе и запутывается пальцами в ее волосах; потому что «Casmir» слишком яркие, чтобы их чувствовал кто-то, кроме него. Ее визит в его голову легко можно оправдать любимой отговоркой: среди миллиона «нет» должно быть хотя бы одно «почему нет?»; только вот реальной Ирэн нельзя знать, что единственную возможную отговорку, которую Шерлок, кстати, терпеть не может, он отдает ей.       Потому что Ирэн — главное «почему нет?» в его жизни. За это он ее тоже ненавидит, но Мэри нравилась спонтанность, Мэри нравился азарт, Мэри нравилась неизвестность. Мэри бы стопроцентно понравилась Ирэн, так что он немного рваными движениями стягивает с Женщины пальто и целует, целует, целует. Целует, пока напряжение не возрастает до максимума, целует, пока она расстегивает пуговицы его рубашки, целует, пока она рядом с ним, а не растворяется вслед за «удалить». Целует, пока может целовать, потому что…

…почему нет?