Dear Anne

 «Дорогая Энн, Всё в нашем мире имеет свою цену. За любовь, знания, счастье и правду придётся побороться, и без жертв тут не обойтись.  Но помни, любовь — превыше всего...»

***

Молодёжь нарекла это место «Руинами». По правде говоря, название недалеко ушло от реального положения дел. Полуразрушенный каркас из обшарпанного камня ранее был маяком — ночным стражем западного берега Эвонли. Тогда, на рубеже прошлого века, в деревне едва ли можно было насчитать и полдюжины ферм. Как гласит местная легенда, то была тёмная, неспокойная ночь. Свирепый ураган обрушился на берег и унёс в океан бóльшую часть маяка вместе со сторожем. Тем сторожем был отставной моряк, известный как Капитан Джим. «Вместо крови в его жилах — морская вода» — так говорили про него. И поэтому казалось совершенно романтичным, что море, наполнившее его вены и артерии с первым вдохом, унесло его в Загробную Жизнь. После того несчастного шторма, как полагают, духи Капитана Джима и его верного ньюфаундленда — лохматого пса с густой чёрной шерстью, единственного его товарища — блуждают вдоль обрыва, продолжая следить за жителями деревни и сбившимися с пути кораблями. У каждой семьи в Эвонли был родственник, у которого был друг, у которого был двоюродный дядя, который утверждал, что видел Капитана Джима. Сквозь поколения среди детей ходила легенда, что тот, кто отважится провести ночь в одиночестве на Руинах, сможет пожать руку призрачному сторожу. И хотя паранормальные легенды придавали деревне Эвонли таинственную мифологичность, сами Руины не производили впечатление таинственного и призрачного места. От маяка осталось три полуразрушенные стены фундамента, одна ветше другой. Их каменные обломки скрывались за высокой травой, огибающей скалистый берег. Рядом, в тени деревьев, стоял старый сарай, сооружённый из деревянных досок и черепицы, настолько гнилых, что вся конструкция косилась вбок. Всё, что стоило хотя бы гроша, давным-давно было вынесено разбойниками. Заканчивала унылый пейзаж этого богом забытого места опрокинутая лодка, наполовину погребённая в грязи и зацементированная природой при помощи солёного морского воздуха. Выпуск тысяча восемьсот восемьдесят девятого года с неугомонной страстью захватил Руины, подбрасывая шляпы в небо. Их победный клич звучал громче грохота волн. Ребята собрались в круг, чтобы поздравить друг друга с окончанием вступительных экзаменов, пожать друг другу руки и обняться, а затем распили бутылку самогона, добытую старшим братом Муди. Каждый чувствовал в себе достаточно смелости, чтобы сделать щедрый глоток, а потом морщился, потому что крепкое спиртное жгло горло. Мальчишки с энтузиазмом принялись растаскивать старый сарай на дрова, выбирая наиболее пригодное для костра сухое дерево. Девочки перекатывали брёвна к одной из стен и расстилали одеяла, создавая удобные места для сидения. Затем все вместе стали доставать из своих корзинок различные яства: холодные куриные ножки, картофельные салаты с уксусом и чесноком, сырные бисквиты с розмарином, приготовленные мамами фруктовые и ягодные варенья, твёрдый сыр, свежеиспечённые овсяные печенья, различные пироги, ломтики ветчины, половинки помидоров с солью и перцем. Во время ужина Руины превратились в пиршественный зал язычников-римлян: кто-то уже наелся пирогов и теперь бездельничал, кто-то лежал на коленках своих возлюбленных. Мальчишки в своём большинстве бросались едой друг в друга и ели руками, отказываясь от столовых серебряных приборов Джейн. В это время Джози пришла идея оставить послание для следующих поколений выпускников Эвонли. Откуда взялась краска — никто не знал и не спрашивал, но идею Джози поддержали все ребята, благодаря чему одна из стен старого маяка стала голосом молодых выпускников:

«Выпуск 99 Самый лучший класс из всех Пусть всегда нас ждёт успех»

— Тост! — объявила Энн и подняла полупустую бутылку самогона над головой, когда Джози закончила с надписью. Тишина захватила неугомонную молодёжь, и всё внимание устремилось к их огневолосой однокласснице. Энн улыбнулась таким знакомым — и по большей части дорогим её сердцу — лицам. — Мисс Стейси однажды сказала: мечтатели меняют мир. И сейчас мы в шаге от реализации наших мечт! Я настаиваю, чтобы каждый из вас шагнул в новый, открывающийся нам мир, расправил крылья и взлетел! Наша жизнь только начинается, и я не сомневаюсь, что нас ждут захватывающие и необычайные приключения! — Мы должны пообещать самим себе и нашей родной школе, что не струсим перед открывающимися нам возможностями, будем храбрыми, бесстрашными и прославим наш остров! Весь мир у наших ног, и он настолько восхитительный, что даже моё чрезвычайно богатое воображение не может надеяться постигнуть хотя бы крупицу из всех бесконечных возможностей. И поэтому я говорю... за нас! Группа ребят разразилась буйными криками одобрения, затопала и захлопала, в то время как Энн сделала два больших глотка самогона, и жжение пробежалось от её горла вверх до самых носовых пазух. — А теперь, — заявила Энн, передавая бутылку Чарли, — игра! Алкоголь придал живой блеск её глазам и наградил щёки тёплым румянцем. — Саймон говорит! — Прятки! — Позвольте капитан?! — Хитрый лис! — Цепи кованные! Громкими аплодисментами было решено, что с заходом солнца на Руинах выпуск девяносто девятого года будет играть в Цепи Кованные. Стемнело быстро. Когда ребята устали играть, небо уже усыпало звёздами, служившими единственным слабым источником света в эту ночь. Костёр тоже давал слабый свет и тепло. Порочное мерцание пламени окутывало логово Руин какой-то странной магией. Царила пьянящая, дикая энергия, струящаяся в жилах всей собравшейся молодёжи, и все были в предвкушении… чего-то... особенного?.. Охваченная магией (и алкоголем), Энн почувствовала тепло и покрылась ещё бó‎льшим румянцем, когда с пронзительным кличем запрыгнула на ребро перевёрнутой лодки, немного шатаясь (к слову, со всей грациозностью). Громкие аплодисменты одноклассников вновь раздались на поляне Руин. —Все сюда, одноклассники! — запела девушка в своём лучшем пиратском стиле. — Идите сюда, и внемлите словам старого Капитана Джима. — Вещай! — крикнул Муди, поднимая над головой бутылку самогона, сделал глоток и протянул её Руби. Они держались за руки с первого раунда игры и так и не расцепились. Муди дерзко, украдкой решил чмокнуть в щёку Руби, пока она делала небольшой глоток спиртного, но попал вместо щеки в мочку уха. Ласковое прикосновение заставило блондинку хихикнуть, пока самогон стекал по её подбородку вниз и замочил воротник платья. -— Не теряйте ни единой капли рома, юные голубки, — дразнила Энн, наблюдая за парочкой. — Хватит ловить мух, лучше скажите мне: с какой стороны пират скорее лишится глаза? Одноклассники Энн вопили, кричали, пока она с энтузиазмом изображала низкий голос пирата. Её косы распустились, и она собрала рыжие локоны под подбородком, как будто у неё выросла борода. — Ну-у-у? — нетерпеливо торопила она. — Скажи нам! — требовала Джейн, с трудом подавляя смех. — С той, где сидит попугай! Все засмеялись, и безумный хохот и счастье заполнили темноту ночи. — Тогда ответьте мне на следующий вопрос: какая разница между голодным пиратом и пьяным пиратом? — ребята затребовали ответ. — У одного пустота в животе, а у второго — в голове! Джози засмеялась так сильно, что у неё закружилась голова, и Джейн взяла девушку под руку; остальные ребята громко аплодировали Энн, кто-то выкрикнул ещё одну пиратскую шутку. Оглушённая адреналином, Энн продолжала своё выступление и веселила своих одноклассников больше получаса. Лихорадочная дрожь (какую можно почувствовать, когда во время первого снегопада в спину неожиданно прилетает снежок) пробирала Энн изнутри, она чувствовала себя невероятно легко, и с очередным приливом сил скандировала новые истории и шутки. Казалось, она была одержима; возможно, духом самого Капитана Джима, а может это было магическое влияние острова, пустившего корни глубоко в её тело. Когда её пиратские истории исчерпали себя, а бутылка самогона опустела, аудитория Энн начала расходиться. Со своей «мачты» на лодке Энн наблюдала, как несколько её сверстников вернулись к остаткам забытой еды, собирая их по корзинкам. Всех охватила приятная сонливость, глаза медленно слипались. Другая часть нашла применение валявшимся на земле палкам: кто-то играл в бои на мечах, а кто-то сражался в игре в крестики-нолики, рисуя на грязи. Джейн упрашивала Чарли пробежаться рысью, как дикая лошадь, и взять её на спину в качестве всадника. Джози бросила вызов толпе: сняла и бросила чулки в сторону, засветив голыми ногами, наплевав на то, что об этом могла узнать мать. Мальчишки собрались в круг возле сарая и раскурили сигарету по кругу. Каждый резко закашливался после первой затяжки. Энн пришлось прищуриться, но она могла поклясться, что видела, как Тилли уводила одного из (или обоих?) братьев вглубь высокой травы, чтобы воспользоваться темнотой и обменяться парочкой поцелуев. От этого у Энн сжалось сердце, а тело закололо в прекрасной агонии. Она вспомнила о Гилберте. Присоединится ли он к их вечеринке? Не то чтобы Энн разбиралась в устройстве тележек и их ремонте, но, по-видимому, у Гилберта ремонт занял ужасно много времени. Она не знала, будет ли злиться или радоваться его появлению. — Муди, сыграй что-нибудь, — попросила Руби, прижимаясь к своему кавалеру, и положила подбородок на его плечо. Немного смущаясь, Муди принял удобную для обоих позу, взял банджо и принялся играть джигу. С музыкой толпа оживилась, и снова все собрались вместе, чтобы танцевать, хлопали в ладоши, едва держась на ногах, смеялись невпопад. Они пытались станцевать «Лихого белого сержанта», но достаточно быстро их танец превратился в хаотичные подпрыгивания, лихорадочные вращения и хороводы. Чувствуя ритм музыки точно своими костями, Энн начала скакать по перевёрнутой лодке, её огненные волосы беспорядочно спадали с плеч на спину, когда она, вытянув руки к безлунному небу, наслаждалась счастливым мгновением. Экзамены позади, её будущее — в руках Судьбы, она в кругу друзей, Невеста Приключений, магия острова кипит в её жилах, музыка наполняет энергией, а тепло огня так приятно обволакивает тело. Сейчас казалось, что ничто не способно сломать её. Она была так увлечена моментом, что не заметила возникший из тьмы маленький жёлтый огонёк. Он зародился где-то между высоких травинок, поднимаясь вверх по крутому холму через разрушенные стены, и устремился прямиком к ней. 

***

Гилберт с фантастической ловкостью преодолевал заросли ежевики и грязь, торопясь на набережную, к Руинам. Вопрос был срочным, неотложным, и Гилберт мучался от нетерпения. Ему нужно поговорить с Энн. Ему нужно поговорить с ней прямо сейчас. Дела в саду заняли больше времени, чем он ожидал. Кроме сломанной тележки, было кое-что ещё. Кое-что великолепное. Невообразимое. То, что тяжёлым грузом расположилось в его кармане, и юноша похлопал себя по брюкам, убедившись, что сокровище — та самая вещь, ставшая причиной его радости, тревоги, гордости и неуверенности — всё ещё там. Ему очень нужно поговорить с Энн. Безлунная ночь окутала лес такой густой тьмой, что свет фонаря казался слишком слабым, чтобы преодолеть её, и парень видел не дальше фута на своём пути. Пришлось довериться другим чувствам: идти на смех его одноклассников под аккомпанемент банджо, на резкий запах моря, смешанный с дымом от костра, на едва уловимую вибрацию почвы под его ногами по мере того, как он приближался к кругу пьяных танцоров, и на липкий привкус соли и веселья. Вскоре он смог увидеть Чарли и Джози, чьи головы возвышались над высокой травой и, вероятно, кружились в безумном танце, и чуть не споткнулся, когда встретил Тилли и ещё кого-то с ней (одного из Полов... или их всё-таки было двое?), и наконец вышел на поляну, именовавшуюся Руинами Эвонли. На его лице возникла ухмылка, когда перед ним предстала сцена наполовину оживлённого, наполовину пьяного веселья, и Гилберт чувствовал зависть и одновременно наслаждение, что он пришёл как раз в самый разгар дикого вечера. Оказавшись в гуще событий, Гилберт яснее уловил запах пота и алкоголя, которые, словно облака, словно туман, окружили его одноклассников. Его застала врасплох Руби — маленькая леди Руби Гиллис! — смело схватила его запястье и притянула с невиданной силой в центр веселья. — Гилберт здесь! — радостно воскликнула она, и остальная молодёжь громко поприветствовала парня. — Долго ты, — сказал Чарли и хотел похлопать его по плечу, но промахнулся: от опьянения у мальчишки закружилась голова, и он случайно смахнул шапку Гилберта. — П-р-шу пр-щения. — Кто-нибудь видел Энн? — спросил Гилберт, осторожно вытянув запястье из хватки Руби. Он забыл поднять свою шапку, обрекая её быть растоптанной под ногами пьянствующей молодёжи. — Её непросто потерять, — язвительно отозвалась Джози (или, наоборот, это был комплимент?). В танце качая юбкой взад-вперёд, Джози хихикала, пока морской ветер щекотал её обнажённые щиколотки. — Потанцуй со мной. — Мне правда нужно поговорить с... — Да-да. «Энн-то», «Энн-сё», «Энн-это», в твоём репертуаре, — проворчала с пренебрежением Джози. — Собираешься и дальше своими огромными глазками в гляделки с ней играть? — Я не... — Конечно собирается! — поддержала Джейн с восторгом, когда её одноклассница наконец подобрала слово, столько лет крутившееся у Джейн на языке. — Ничего они не огромные, — фыркнула Руби, прежде чем Гилберт успел что-либо сказать. — Я всегда говорила, что у Гилберта романтичный взгляд, и вы все не переубедите меня.  — Да-да, только не плачь! И прежде чем Руби могла начать в деталях рассказывать обо всём, что она думала и говорила о глазах Гилберта, парень, о котором идёт речь, поспешил ускользнуть, не желая участвовать в глупой ссоре. Он только умилился тому, что Муди начал играть на банджо, стараясь отвлечь свою возлюбленную. Где же ему искать Энн? Стоило только подумать об этом, как он услышал высокий хихикающий голосок, сильный, словно гром, и лёгкий как пёрышко, и почувствовал, что не в силах противостоять улыбке. Во всём мире был только один человек, чей смех заставлял его сердце так оглушительно биться. Он направился к костру, ярко пылающему в самом сердце руин. Его приближающаяся тень растянулась в длинную, мерцающую позади призрачную фигуру, как будто плащ дерзкого разбойника, пришедшего украсть поцелуй у ничего не подозревающей дамы. Энн стояла на лодке, спиной к нему, когда Гилберт её заметил. Им одолело желание подкрасться, незаметно схватить за талию и повернуть к себе, а затем прижать ближе, чтобы их тела оказались на волнующе маленьком расстоянии; и потом, как бы дразня, снова отдалиться и опустить её на землю. Но Энн обернулась, и все игривые намерения Гилберта растворились во тьме. Она была чуть выше него, стоя на полупогребённой в земле лодке, руки танцевали где-то высоко, а энергичный голос воспевал прекрасные звёзды. Лицо девушки было запрокинуто немного назад, к небу, будто она спрашивала что-то и жаждала получить ответ от небесных тел; костёр своим теплом обнимал её, точно самое тёплое одеяло, и Гилберт почувствовал что-то очень близкое к трепету и восхищению. В свете пламени оттенки её рыжих волос открывались в полной палитре. Алое, красное дерево, каштан и медь, немного золота и морковного, так любимого им. Были намёки на клубнично-яблочный, совсем как яблоки в его саду. Гилберт заметил озорной оттенок за её ухом, когда ветер поднял и отбросил восхитительную гриву высоко над головой. Он представил, что если зарыться в эту гриву именно в той области за её ухом, он сможет почувствовать опьяняющий запах, такой же как в его саду в сентябре. Она казалась эфемерной, нереальной. Дитя матери-природы, дух, дриада, лесная фея, сирена, пришедшая, чтобы заманить его в своё магическое королевство. Он бы даже не пытался сопротивляться. Гилберт знал, что он сдастся добровольно, не задумываясь, и бросит всё в одно мгновение, чтобы быть с ней. Он проверил карман. Если до этого момента в его разуме (поскольку в сердце — никогда) и таились сомнения, то теперь они давно исчезли. — Гилберт! Ты пришёл! — ликовала Энн, наконец заметив свою немногочисленную аудиторию. Гилберту пришлось приложить большие усилия, чтобы его восхищённый взгляд не перешёл во что-то более неуместное сейчас, и улыбнулся своей возлюбленной, пока она продолжала танцевать на перевёрнутой лодке. — Ты сильно опоздал, — с шутливым неодобрением сказала она. — Думаю, я немного сержусь на тебя, но, возможно, я передумаю. Когда Энн обернулась через плечо, кокетливо улыбнувшись ему, Гилберт был готов поклясться, что физически почувствовал, как стрела Купидона пронзает его сердце. Энн даже вообразить не могла, что в его глазах она сияла ярче пламени, как сильно её душа влекла бедного Гилберта, словно цветок влечёт одурманенную пыльцой пчелу. Она даже не представляла, как сильно он её любит, как сильно хочет быть с ней. Когда Энн завершила свой дикий танец во славу свободы, она смогла заметить, что Гилберт пристально смотрит на неё. И даже тогда у неё не было ни малейшей надежды предугадать, какие секреты ей откроет эта ночь. — Могу я поговорить с тобой? — спросил Гилберт, и свой голос ему показался странным: гортанный, окрашенный двусмысленной эмоцией — то ли отчаянием, то ли страстью. Он говорил тихо, но Энн могла его слышать, словно морские волны согласились стать посланницами его слов. Выражение лица и серьёзность в голосе Гилберта быстро развеяли игривое настроение Энн, она посмотрела на него с нежной улыбкой, лишённой прежнего кокетства. Гилберт подал ей руку, и она почувствовала, какими холодными были его пальцы в сравнении с её тёплыми. Энн спрыгнула с лодки, немного теряя баланс в момент приземления, и Гилберт помог удержать ей равновесие. — Присядем возле огня? Энн согласно кивнула, и вскоре пара уселась вместе на бревне перед ревущим костром, в относительном уединении, насколько это было возможно сейчас. В течение некоторого времени стояла тишина, и только треск древесины в пламени был единственными словами между Энн и Гилбертом. Они сидели близко, их плечи касались друг друга, синхронно поднимаясь и опускаясь, когда они делали вдох и выдох, ожидая, пока кто-нибудь из них заговорит. — Какая прекрасная ночь, — наконец оборвала тишину Энн, её взгляд устремился к звёздам, и блестящие точки отразились в её глазах, словно жемчужины. Она казалась необычайно красивой, и у Гилберта перехватило дыхание. Он так любил её резкий профиль, тёплые веснушки, блестящие глаза, пухлые губы, и её волосы: непослушные, запутанные, ниспадающие по плечам и спине. Энн была его мечтой: о любви, о его будущем; и прямо сейчас он хотел ей сказать, как много она значит для него; что он готов на всё, чтобы быть с ней. Сглотнув, Гилберт снова нащупал карман и достал из него то, что заставило его так отчаянно и безотлагательно искать её, будто он был паломником, а она — богиней, которой он хотел отдать скромную дань своего уважения.  Глаза Энн смешно скрестились, когда она взглянула на аккуратно сложённую бумагу, которую Гилберт протянул в своей руке. Не говоря ни слова, она развернула листок и смешливо посмотрела на него, но Гилберт только нахмурился, давая Энн понять, что она должна прочитать текст. Заинтригованная, она так сделала. Гилберт смотрел, пытаясь угадать эмоцию на её лице. Поменялось ли его собственное выражение лица с лёгкого любопытства до фантастического удивления, когда он сам впервые узнал эту новость? Несколькими часами ранее, когда Гилберт читал телеграмму и непонимающе моргал, пытаясь осознать прочитанное, Баш радостно танцевал как дурак вокруг кухонного стола. Интересно, сможет ли реакция Энн произвести на него такое же впечатление, какое его реакция произвела на Баша? — Ах, Гилберт, — вздохнула Энн, закончив читать вручённую ей телеграмму, и сложила её между ладонями на коленях, а затем подняла на него удивлённый взгляд. — Это замечательно!  — Я был удивлён не меньше твоего, — признался он, одновременно улыбаясь и смеясь. — Это восхитительно! — воскликнула она. — Когда ты её получил? — Она уже была дома во время вступительных экзаменов. — Расскажи мне всё, — требовала Энн. — Я хочу знать всё в подробностях. И Гилберт понимал, что ему не удастся поговорить о том, что действительно привело его сюда, пока он не удовлетворит любознательность Энн. — Баш ничего не говорил. Нагрузил меня всякими делами. Я помогал ему с починкой, а когда мы закончили и пошли обедать, он вскользь упомянул, что мне пришла телеграмма из Оттавы. Знакомых в Оттаве у меня нет, так что я подумал, что это какая-то ошибка и не торопился читать. Я помылся, сменил пелёнки Мэттью и пошёл ужинать, и тут Мэрри сунула мне телеграмму в руку и умоляла прочитать. Когда я увидел, что она была от мистера Роуз... что ж, я немного занервничал, — Энн мягко погладила его руку в успокоительном жесте. Гилберт усмехнулся и продолжил. — Я-то думал, что телеграмма пустяковая. А оказалось, что от неё зависит моя жизнь. Я долго смотрел на неё в ступоре, не в силах прочитать вслух, и тут Баш выхватил письмо у меня из рук. Они с Мэри знали и готовились к этому моменту несколько часов. Мэри даже приготовила мой любимый десерт, чтобы отпраздновать.  — Ну конечно! Эту новость нужно как следует отпраздновать! Твоё третье рекомендательное письмо...  —Я не думал, что мистер Роуз напишет его, — признался Гилберт застенчиво. — Я думал, что он просто упомянет обо мне, не больше. Это слишком... — Но всё уже сделано, — весело прощебетала Энн, открывая телеграмму, чтобы быстро её отсканировать и найти нужную строчку. В ней говорилось, что Найджел Роуз передал рекомендательное письмо от своего имени прямо в руки Мистеру Уильсону, одному из ректоров Редмондского Университета несколько дней назад. — Теперь ты бесспорная кандидатура в Редмонд. Ох, Гилберт! Я так рада! Энн наклонилась, чтобы крепко обнять его, и быстро чмокнула в щеку с громким легкомысленным писком. От костра и румянца его кожа стала тёплой. Гилберт почувствовал её улыбку напротив своей щеки. Энн казалась такой ласковой и нежной в его объятиях, и это придало Гилберту уверенности, чтобы произнести следующие слова. — Я не собираюсь ехать.  Он думал, что Энн обнимет его ещё крепче, услышав эту новость, или легонько ахнет ему в ухо, или даже столкнёт с бревна и потребует дальнейших подробностей. Но вместо этого она застыла в его объятиях на несколько долгих секунд, прежде чем медленно повернулась и посмотрела ему в глаза. Рыжие брови нахмурились в замешательстве, губы плотно сжались, а серые глаза уставились на него с недоумением и беспокойством.  — Чт-что? Я не... что ты имеешь в виду? — Я не поеду в Редмонд, — повторил Гилберт, на сердце отлегло. Он не знал, пожалеет ли в будущем об этом, но когда Энн была такой тёплой и хрупкой в его объятиях, сожалеть было невозможно. Он был счастлив. Однако с каждой минутой его всё больше сбивала с толку реакция девушки. Вместо радости, которую он ожидал, она смотрела на него с удивлением и недоумением. — Что-то не так? — в панике спросила она. — Ты болен? Малыш Мэттью болен? Сад? Договорённости о бизнесе с мистером Барри? — Нет. Всё в порядке, и все в порядке, — ответил Гилберт. — Тогда я не понимаю! — воскликнула Энн, вырываясь из объятий Гилберта, и пронзила его неистовым отчаянием в своих глазах. — Что тогда тебя держит здесь? — Ты серьёзно?! — спросил Гилберт, его голос повысился, чтобы срезонировать с голосом Энн. Девушка была на грани крика; а он был на грани злости, что она спросила его о такой очевидной вещи. — Редмонд — твоя мечта, Гилберт! — настаивала Энн, отрезвляюще похлопав его по груди, и этот жест потряс Гилберта, он вздрогнул. — И эта мечта — буквально у тебя на ладони, — она сунула ему смятую телеграмму, а затем отодвинулась, скрестила руки и надула недовольную гримасу. — Да, но Редмонд очень далеко отсюда. — Как будто тебя это когда-то останавливало, — фыркнула Энн. — Ты год провёл, путешествуя на пароходе. — Это другое! — защищался Гилберт. — Всё изменилось... Я изменился... — Не изменился, — ответила Энн с высокомерным тоном, какой приобретала её речь всякий раз, когда она была уверена в своей правоте. Гилберту захотелось встряхнуть её, а затем глупо поцеловать, и может быть немного прикусить её губу, чтобы привести в чувство. — У тебя были великие мечты. И тогда, и сейчас. Ты хочешь быть доктором, Гилберт, и Редмонд — это именно то место, где ты должен быть. — Я могу стать врачом и в Квинсе, — спорил он. — Это не то же самое, —Энн вздохнула, и часть Гилберта, совсем крохотная, которую не мешало бы сложить в коробочку и проигнорировать, — понимала, что Энн была права. Редмонд — его мечта. Вагон времени он потратил на чтение информационного буклета университетского городка, запоминал расположение аудиторий, писал письма с вопросами к департаменту естественных наук, мечтал о будущем, о предметах, которые будет изучать. Поступление в Редмонд ему казалось вещью, которая способна с ног до головы перевернуть его жизнь. И теперь шанс поступить в Редмонд, и при этом не платить за обучение баснословные цифры, открылся перед ним. Всё, о чём он мечтал, ради чего он усердно учился, было подано ему на серебряном блюдечке. И хотя он чувствовал, как слюнки текут от восхитительного блюда — результата многочисленных ночей и выходных, потраченных на чтение книг и работу в клинике доктора Уорда, он был готов совершить монументальный подвиг и отвернуться от всего этого. Если бы на его месте была Энн, он бы отреагировал точно так же, как и сейчас она. Но Энн не понимала, почему он отказывается от этой возможности. Она не знала, что он готов сдаться. Что Редмонд, медицина, большие возможности не имели никакого значения вдали от неё. Он любил Энн больше, чем все свои мечты вместе взятые. Она — его главная мечта. И раз Энн собиралась в Квинс, Гилберт последует за своей мечтой и тоже поступит в Квинс. Они будут вместе все годы обучения в колледже. Будут жить и учиться в Шарлоттауне, вместе посещать лекции, спектакли и концерты. Пить чай по пятницам, гулять по субботам, ходить в церковь по воскресеньям. Гилберт бы навещал Энн каждую неделю в пансионе, их никогда бы не разделяло больше получаса ходьбы или быстрого перехода между кампусами. Они бы могли ездить в Эвонли, сидеть рядом в поезде, говорить, шутить, читать и просто быть вместе. И он по-прежнему мог стать врачом, возможно, не таким успешным, каким планировал (потому что в Редмонде у него был бы доступ к новаторским исследованиям и передовым знаниям), но какая разница, если он мог быть с Энн? Быть рядом с Энн для него важнее всего на свете. — Беспокоишься о деньгах? — спросила она, и Гилберт чувствовал, словно Энн отчитывает его, пока он молча оправдывал своё решение. — Потому что с твоими рекомендательными письмами, персональной рекомендацией мистера Роуза, твоими оценками и наследством твоего отца, которое он оставил на обучение... — Двести долларов с трудом можно назвать наследством. Энн снова ударила Гилберта по груди, и он сразу почувствовал вину за то, что так легкомысленно отозвался о последнем подарке Джона Блайта. —Я о том, что эта сумма едва покрывает один семестр обучения в Редмонде, — объяснил Гилберт. — А я буду учиться шесть лет. — Поэтому мисс Стейси настаивала на том, чтобы ты подался на стипендию Эйвери. — Нет никакой гарантии, что я её получу. Я даже не знаю наверняка, зачислят ли меня в Редмонд, раз уж на то пошло. — Я знаю! — объявила Энн, её голос пронёсся в ушах Гилберта бесконечным эхом. — Я знала всё это время. Я всегда верила в тебя, Гилберт. Ты заслуживаешь обучаться в Редмонде, и тебя там обязательно примут. Ты никогда не хотел быть сельским доктором, твои амбиции уходят далеко за пределы нашего острова, ты умнейший человек из всех, кого я знаю — и не зазнавайся, потому что я признала это вслух — и теперь, когда перед тобой открыты все дороги, ты без раздумий отказываешься. — Я подумал. Даже несколько раз, — шутливо возразил Гилберт. —Я не понимаю, — сказала Энн, её пыл остыл, и она взглянула на Гилберта, пытаясь залезть в его душу и понять. — Что тебя здесь держит? Энн требовала объяснений, и сердце Гилберта сжалось. Она действительно не понимала, какое влияние на него имеет. Как много она значит для него. Энн — это больше, чем школа, чем медицинская практика, чем профессиональные амбиции. Она была всем, и пора Гилберту сообщить ей это. Он взял её руку, — ту, которой она держала доску, когда ударила его по голове в день их первой встречи, — не торопясь, сначала провёл пальцем по её ладони, по почти невидимым ожогам и шрамам, полученным во время готовки и домашних дел. Он переплёл их пальцы, сжимая ладони вместе, как будто бы их руки поцеловались. Гилберт поднял руку Энн и поцеловал её запястье, а затем прижал к сердцу, которое, на удивление, билось спокойно и равномерно.  Он смотрел на Энн, а она смотрела на него, огонь плясал в глазах обоих, придавая коже тёплый, бронзовый оттенок, контрастирующий с холодными оттенками безлунной ночи. Гилберт затаил дыхание в ожидании, а затем неуверенно приоткрыл губы и сказал: — Только... одна вещь. Прошло одно мгновение, продлившееся не дольше, чем мерцающая вспышка в небе, или горение искорки пламени, прыгающей из самого сердца огня, или предсмертного вдоха, или капли, стремительно долетевшей до земли, и Энн поняла. Поняла, что Гилберт Блайт влюблён в неё. Поняла, что она влюбленна в Гилберта Блайта. Об этом говорил золотой блеск в его глазах, его очаровательная ямочка на его щеке, линии его губ, которая поднималась уголками в озорстве и веселье, в том, как он касался пальцами её ладони, каким спокойным казалось его прикосновение, и как их сплетённые руки, лежавшие у него на груди, поднимались и опускались. Энн могла видеть тысячи измерений, где тысячи Энн и Гилбертов всякий раз находили друг друга, даже когда шансы были ничтожно малы. Как будто она знала душу Гилберта, её форму и цвет, потому что его душа идеально сочеталась с её собственной, и им суждено было сплестись, как глубокие корни соседствующих растений. Кусочки всего хорошего, плохого и того, что было между, связанного с Гилбертом, соединились вместе, и она могла увидеть полную картину. Воспоминания об их общем прошлом, мечты об их общем будущем обсыпали Энн словно снежинки, или капли дождя, или лепестки цветков яблони. Это было приятное чувство, и хотя ей не удавалось ухватиться за какой-то отдельный образ и удержать его подольше, пережить его снова, внимательно изучить, это не важно. Потому что это был Гилберт, с которым она всегда чувствовала себя хорошо и в безопасности. И ничего другого не имело значения.  В это мгновение Энн поняла.  Она любит Гилберта Блайта. И как только она это осознала, её уверенность как будто бы померкла. Не исчезла, потому что если однажды познал любовь, то никогда не забудешь это чувство. Всего лишь потерялась. У Энн уйдёт время, чтобы снова вернуться к истине, единственной разумной вещи в этом странном мире, но это лишь вопрос нескольких недель. В настоящем, возле огня, под звёздами, напротив покойного ныне маяка, размытого давным-давно приливами и бурями, Энн не знала, что сказать. Она открыла рот в удивлении, когда слова Гилберта обрушились на неё, словно волны, отчаянно бьющиеся о скалы во время шторма. Энн почувствовала, что её лицо покраснело, а сердце начало бешено колотиться, пульс отдавался в ушах, а глаза горели, пытаясь сдержать поток слёз. Опьянение, неуверенность, восторг, вина, облегчение, сомнение и даже страх атаковали Энн в одно мгновение, словно рой ос ужалил её так сильно, что первой и единственной мыслью стала идея попытаться защитить себя. — Гилберт, — начала она, его имя никак не хотело срываться с языка, пока она набиралась смелости продолжить мысль. То, как он смотрел на неё, точно открытая книга, со всей серьёзностью, вводило её только в большее замешательство. — Я... и как... но ты... Нет! Её неистовый протест шокировал Гилберта, его рука ослабла, и Энн вырвала свою из его хватки. — Я не могу... и ты не должен... мы НИКОГДА! — нет! Нет, нет, нет! — Как ты мог — почему ты — я же пират — ты не сможешь — это не сработает; не мы, и... Нет! Я не хочу! Нет! Её последнее слово забило гвоздь в крышку гроба, громко и уверенно. С ней нельзя было спорить, но Гилберт и не торопился спорить. Дышать стало сложнее. Когда он смотрел на Энн, пламя, которое ещё несколько минут назад придавало, как ему казалось, нежное сияние, теперь казалось обжигающим, слишком опасным, чтобы дотронуться до него, и даже чтобы просто на него смотреть. Впервые за долгое время Гилберт перестал смотреть на Энн и опустил глаза. — Гилберт, я... Энн больше ничего не сказала. Она наклонила голову, её хмурый и печальный взгляд в больших серых глазах был невыносим. Она не любит его. Его скомканные остатки интуиции собрали из отрывков слов и фраз Энн ясный отказ от его чувств. Энн не любит его и никогда не полюбит. Он не знал, что из этого больнее всего. Главное — он не хотел оставаться здесь ни минуты более, ему нужно обдумать это наедине, не в присутствии Энн. — Тогда я пойду, — холодно заявил он, быстро вставая. — Гилберт, пожалуйста... — Ты уже достаточно сказала, Энн. — Пожалуйста, — умоляла она, повернувшись к нему, и сумела ухватить манжету его куртки между пальцами, прежде чем он успел уйти. Гилберт застыл на месте, но не смог заставить себя повернуться и взглянуть на Энн, чувствуя, что он не выдержит, сдастся и заплачет. Гневные слёзы уже наполняли его глаза всякий раз, когда он пытался моргнуть. Он хотел накричать на неё, толкнуть, обвинить, что она заставила его надеяться на ответные чувства, и всё напрасно. И он хотел умолять её подождать, посмотреть, сможет ли она взрастить в себе любовь к нему. Он хотел знать — почему? Поэтому он просто молча стоял и ждал. — Прости, — начала она, тихо, что едва можно было услышать, и у Гилберта застыл нервный комок в горле. — Если бы ты только... — Энн! Гилберт никогда не думал, что будет так благодарен Тилли, Руби, Джози и Джейн, но именно девочки оказались его спасительницами, когда окружили Энн. — Мы хотим провести ритуал! — Чтобы вызвать дух Капитана Джима.  — Ты должна это сделать.  — Ты наверняка знаешь какое-нибудь заклинание. Квартет девчонок с азартом уговаривал Энн провести спиритический сеанс, и Гилберт воспользовался возможностью сбежать. Он мучался: думал о том, что чувствует он, что чувствует сейчас Энн, но не нашёл в себе сил обернуться. Он не стал останавливаться, чтобы поднять шапку или забрать лампу. Всё, чего он желал, — оказаться подальше от Руин — от Эвонли — от Энн. Насколько это возможно. Ему хотелось уйти глубоко-глубоко во тьму, позволить мраку поглотить его тело. Торопливый шаг перерос в отчаянный бег, разгоняющийся от боли, что разрывала сердце и начинала скрести душу. Гилберт делал длинные прыжки, и едва почувствовал, как слёзы начали течь по его щекам. Как он мог так ошибиться?