Chimera

      Белая жемчужина, узелок на красной нити, снова жемчужина, еще узелок. Перелив жалейки, глубокий и печальный, росистый луг под его ладонью, лазурное небо над головой, густой запах цветов.       — Как думаешь, бывает ли мир без войны? — молочный блеск перламутра, внимательный взгляд темных бездонных глаз.       — Я бы хотел сказать «бывает», но совру, — Тристан набивает трубку табаком, уж больно хочется курить. — Человеческая природа не позволит закопать оружие в землю и забыть о насилии. Тем более, — усмешка, — война всегда была бизнесом, просто чуть более честным.       — Не без этого, — вздох, — но знаешь… — пауза.       Нерешительность.       — Когда-нибудь ты выкупишь обратно свой дом и волоком утащишь нас пасти коров? — Тристан иногда задумывался о доме подальше от городской суеты, правда к дому прилагался комплект прислуги, но ладно уж.       — Хах, было бы здорово, на самом деле, — нитка полнится новыми жемчужинами, — но вы же отпетые вояки, если не на войне, так наемниками у богатого бизнесмена.       — Как и ты, — МакФорд хлопает себя по карманам, ищет спички, чтобы прикурить. — Никто из нас не может похвастаться безоблачным прошлым — нищие, дети-солдаты, наемники, которые и лица близких забыли — вот мы кто, в конце концов.       — Но ведь ты — не такой, — шелест ткани, стук жемчужин, тепло дыхания на щеке, — у тебя есть имя, есть прошлое. И будущее.       — Мое будущее — с вами. — Тристан отводит взгляд. — А прошлое — в прошлом. Семья это не кровь, не имя и не статус. Поверь мне, — его улыбка полна горечи. — И лучше я умру в бою, до того, как мое тело коснется земли, чем в постели, отравленный и преданный кем-то из дражайших родственников.       — Ну и чушь! — зычным басом на всю округу. — Босс должен выжить, любой ценой! Это, в конце концов, основная задача любого человека.       — Тем более, — тихий шепот, неслышные шаги, — выживший мстит за умерших.       — Обещай, - раскатистым эхом в черепе, жаром в костях.       И Тристан делает вдох. Мучительный, невыносимый, тяжелый. Умирает от боли каждое мгновение, воет — и не может умереть. Над ним алое закатное небо в черной пелене едкого дыма, а в паре метров дымятся руины базы. А внутри…       Он в отчаянии зовет их по именам — каждого, даже зная, видя собственными глазами, что их больше нет.       Зовет и не может остановиться, пока голос не садится, а рот не наполняется кровью. Но все равно…       В голове мелькают имена и лица. Имена и лица. Снова и снова. И смерть. Смерть. Смерть. Каждого, один за одним. А потом смех. Самодовольный, злой. Взрывы. Яркие вспышки. И имя.       Лэнс Стерлинг.       Тристана колотит. От боли, от подступающего безумия. От агонии, которая стиснула его в страстных мучительных объятиях.       «Скорее бы сдохнуть».       Тристан смеется и плачет. Если правый глаз у него еще видит, то ничего, кроме мутного багрового, разглядеть он больше не может. Тристан умирает мучительно и долго, оставленный наедине с одним лишь собой. Но умирает. Он чувствует это по той блаженной слабости, которая тонкими пальцами обхватывает его ладонь и ступни, губами касается культи, пустой ослепшей глазницы.       От росистого луга под светлым небом его отделяет всего одна нитка жемчуга, с которой бережные пальцы костлявой ловко снимают бусина за бусиной.       Дрожит земля. Или он сам. Неважно. Дурной жар наконец-то сменяется ласковым холодом, и только это сейчас волнует человека, некогда носившего имя Тристан МакФорд.       Совсем скоро.       Он улыбается окровавленным перекошенным ртом.       Земля дрожит.       Хлопают крылья.        «Курлы!» — пронзительный, раздражающий звук выводит его из наваливающегося сна.       Тристан вдруг понимает, что земля дрожит от звука. Тяжести подъехавшей техники и человеческих шагов.       — Смотри-смотри, живчик! — голос будто звериный рык.       — Живчик, говоришь? — смешок. — Как-то прожарка у него больше на мертвяцкую похожа.       — Ох, услышит тебя босс…       Фразу обрывает громким криком:       — ВО ИМЯ ТЕОРИИ ДАРВИНА, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИЗОШЛО?! — у Тристана от этого ослиного визга сводит зубы. — Лави! Лави?.. — цокот, грохот. — Я сам, я сам…       Тристан просит у бога, если он и правда есть, забрать его уже на тот свет.       — Он же живой? — но вместо этого затянутые в спандекс пальцы хватают его за голову, тянут вверх. — Живой? — от слепящего света, разгоняющего алое марево, Киллиан сипит, пытается дернуться, хотя бы укусить. — Живой! — в глаз капают что-то, от чего хочется разорвать себе лицо, но зрение возвращается поразительно быстро, и сквозь слезы пополам с проклятиями Тристан видит молодое, невозможно молодое веснушчатое лицо в нелепых розовых гогглах. — ЖИВОЙ! — он снимает очки и Тристана обжигает лазурью его глаз. — Живой… — короткий укол в шею, который чувствуется будто удар ножа. — Ты… — Тристан видит в его глазах слезы, настоящие, искренние. — Живой…       И его уносит с собой густая непроглядная тьма.       На росистом лугу синеглазый мальчишка подбирает оставленную кем-то почти расплетенную нитку жемчуга. И начинает собирать ее заново.