Давай уединимся вместе?

Эсмеральда в который раз наблюдала за судьей и Квазимодо из своего укрытия. Очень притягательное и занимательное было зрелище. Она все время говорила себе, что надо бы уйти с колокольни вовремя, до того, как туда придет судья, чтобы не прятаться, но все равно дотягивала до момента его прихода. Когда раздавались шаги судьи на лестнице, она вскакивала с места и неслась в ставший родным проем между статуей и стеной, чтобы оттуда наблюдать за тем, что происходит на колокольне. Не могла оторвать взгляда от судьи, который сидел прямо, не горбясь, на своем табурете. Смотрела на его величественную осанку, то, как он пьет вино из бокала, как разговаривает с Квазимодо и учит его читать. Она поймала себя на том, что откровенно любуется судьей, и, когда поняла это, чуть не заплевалась от самой себя, что так таращится на него, и от судьи, от которого исходило нечто такое, приковывающее к нему внимание, но… Какой был в этом смысл? Она все равно не перестала бы это делать — так и пялилась бы на него с удовольствием. Да, с удовольствием — от этого не убежишь! Волновал только один вопрос: когда он это сделал?! В какой момент перестал казаться ей монстром, и она начала в нем видеть что-то человеческое? Да еще и по-человечески привлекательное! Да и на колокольне Фролло неуловимо менялся. За всем его высокомерием и чопорностью проступала обычная доброжелательность, направленная на Квазимодо. А для судьи Фролло это было более чем необычно. Эсмеральда уже вполне спокойно воспринимала то, с какой нежностью он относится к своему черному жеребцу — даже как-то услышала, что судья ему дал кличку Снежок (в тот момент она прыснула от смеха, настолько жеребец не походил на снег). Но она совершенно не ожидала, что судья и с Квазимодо будет вести себя похожим образом. Он улыбался — и эта улыбка была совершенно непохожа на ту кривую ухмылку, которая доставалась всем остальным людям. Его ледяной голос значительно теплел, когда Фролло разговаривал с Квазимодо. Время от времени Фролло даже смеялся на какое-нибудь меткое замечание, которое иногда отпускал звонарь. У Эсмеральды от его низкого смеха мурашки бежали по коже. Теперь она засматривалась на судью и на улицах, когда видела его. Не могла оторвать от него взгляда — смотрела, словно ее глаза к нему приклеили. Потеряла свою обычную осторожность. Это заметил Клопен. Конечно, ему это совершенно не понравилось. До такой степени, что он потерял терпение и как-то подхватил Эсмеральду за локоток и утащил ее в укромное место. — Ты это чего?! — она вырвалась и потерла локоть — Клопен уж очень сильно ее сцапал. — Это ты чего?! — он сердито зашипел. — Пялишься на этого монстра так, словно света белого без него не видишь! — Тебе показалось… — Эсмеральда и сама понимала, насколько нелепо прозвучали ее слова после того, как она несколько минут таращилась на судью, который просто проехал мимо, не обращая ни на кого внимания. Клопен фыркнул. — Да как же, показалось! — зло сказал он. — Я глаза-то свои еще не растерял! Показалось, вот сказанула! Я все вижу! Ты на него заглядываешься, и это после того, как он над нами столько времени издевался! — Но сейчас-то он перестал это делать! — Эсмеральда ощетинилась. — Ты погоди беситься. Слушай, что я тебе скажу. Я заметил, как часто ты стала бегать на колокольню к тому горбатому звонарю…. Как бишь его… — Квазимодо. — Да, Квазимодо. Ты знаешь, что его мать была цыганкой? Эсмеральда вздрогнула и внимательно посмотрела на Клопена. Квазимодо никогда не упоминал свою мать. — Не знаешь, — с удовлетворением ухмыльнулся тот. — Так вот, когда Квазимодо был младенцем, его мать попыталась пробраться в Париж. Судья Фролло ее схватил, и она только и успела, что из лодки вылезти. Она вырвалась из лап стражников и побежала, а судья гнался за ней. Настиг ее возле Собора Парижской Богоматери и убил. А Квазимодо хотел утопить в колодце, да почему-то не сделал этого. Зачем он его усыновил, я вообще понятия не имею. — Откуда ты знаешь?! — Эсмеральда нахмурилась. — Да ходят слухи, — отмахнулся Клопен. — Я не знаю, чего там наговорил этот старый ублюдок твоему горбатому приятелю, но подумай, что бы тот сделал, если бы узнал правду. И тебе не следует так любоваться на этого судью. К хорошему это точно не приведет. Эсмеральда слегка побледнела. Если Клопен сказал ей правду… Фролло совершенно точно не заслуживает хорошего отношения ни со стороны Квазимодо, ни с ее стороны. Но правда ли это?! — Я подумаю над твоими словами, Клопен, — пробормотала она. Несколько дней после этого разговора Эсмеральда ходила притихшая и задумчивая. Не знала, чему и кому верить. Металась в сомнениях. «Это ведь было рядом с собором… — подумала она. — Наверняка старый архидьякон должен об этом что-то знать, он ведь был там все это время…» Но станет ли старик с ней разговаривать? Она вспомнила, как архидьякон собора кинулся защищать ее от Фролло. Что-то он говорил про святость церкви, и Фролло это взбесило — его лицо перекосилось от злости. К тому же, архидьякон не вышвырнул ее, Эсмеральду, из церкви. Может, все же и согласится поговорить с ней? Эсмеральда глубоко вздохнула. Надо было обязательно прояснить этот вопрос. Иначе покоя ей не будет. Эсмеральда подошла к Собору Парижской Богоматери, медленно поднялась по ступенькам и скользнула внутрь. Как и всегда, задохнулась от всей этой красоты: высоких потолков, цветных витражей, великолепной мозаики, запаха ладана — ей всегда нравился этот аромат. Эсмеральда тряхнула головой, приходя в себя, и огляделась. Народу в церкви было немного, старый архидьякон стоял неподалеку и разговаривал с кем-то из прихожан. На его лице то и дело мелькала благодушная улыбка, голос его был тихим, доброжелательным. Эсмеральда окунула руку в чашу со святой водой, перекрестилась, как и полагается хорошей христианке, и дождалась, пока архидьякон не закончил разговор. Затем она робко приблизилась. Когда архидьякон ее увидел, его лицо просветлело. — Здравствуй, дочь моя, — сказал он. — А ведь я часто вижу тебя здесь. Все надеялся, что ты захочешь принять христианство. — Добрый день, святой отец, — она негромко рассмеялась. — Я католичка, меня в детстве окрестили. — Но я думал, что ты язычница, — на лице старика отразилось искреннее удивление. — Ты же цыганка! — Не знаю, как в других таборах, но наш — сплошь католики, святой отец, — вот здесь она немного покривила душой — цыгане частенько принимали веру той страны, где решали остановиться и жить. Чего не сделаешь, чтобы тебя не трогали. Впрочем, это не мешало им смешивать новую веру со старыми суевериями. — Я весьма рад это слышать! — архидьякон и в самом деле оживился. — Ты пришла помолиться или навестить нашего звонаря? — Ни то и ни другое, святой отец, — Эсмеральда улыбнулась. — Дело в том, что меня несколько дней мучает один вопрос. И мне кажется, что только вы сможете дать на него ответ. Я буду счастлива, если вы мне поможете. — Если это будет в моих силах, дочь моя, я отвечу. Задавай свой вопрос. — Мать Квазимодо. Вы не знаете, кем она была? — Увы… — архидьякон с сожалением развел руками. — Прости, но на этот вопрос я не смогу ответить. — Из-за тайны исповеди? — О, нет! Вовсе нет. Я и сам не знаю, кем она была. Много об этом думал, но ничего так и не пришло в голову. Дело в том, что этого мальчика подбросили в наши ясли для подкидышей, когда ему было три года. Кто подкинул — я не знаю. Как правило, если ребенок выглядит обычным, его оттуда забирают сердобольные люди. Но ты же знаешь, какая внешность у Квазимодо. Мало того, что никто не хотел забирать его из яслей, так некоторые прихожанки начали вслух говорить о том, чтобы сжечь его на костре, как отродье дьявола, — архидьякон содрогнулся. — Это услышал судья Клод Фролло. Я не знаю, почему он обратил на их слова внимание. Правда, он всегда был набожен, надо это признать, хоть у меня с ним и были… м-м-м… разногласия по поводу его отношения к людям. Судья их с детства недолюбливал. А этого ребенка он вдруг решил усыновить. Откровенно говоря, я был поражен до глубины души — не думал, что он на это способен. — О… вот, значит, как… А в народе ходят слухи, что это он убил его мать и хотел утопить Квазимодо в колодце… Архидьякон фыркнул. — Люди много чего говорят, дочь моя, — назидательно изрек он. — Не всем сплетням надо верить. Они вполне могут сказать, что судья поедает младенцев на завтрак. Но это все равно не будет правдой. Эсмеральда смутилась и потупилась. Архидьякон был прав, и она только радовалась тому, что не пошла с этим к Квазимодо, и, уж тем более, не задала этот вопрос лично судье — вот бы он взбесился тогда! — А почему вы так сердито говорили о святости церкви, когда защищали меня? — вырвалось у нее. — О, это весьма неловко получилось… — старик тихо засмеялся. — Дело в том, что один раз судья молился здесь, в соборе, кто-то открыл дверь, и лента на его шапероне… в общем, она попала на свечу и зажглась. Судья, конечно, затушил ее, но при этом богохульствовал. Вполголоса, но я его услышал. В церкви это непозволительно, и я тогда сильно распек его за подобные вещи. И, наверное, впервые увидел судью Клода Фролло виноватым. Эсмеральда прыснула. Попыталась подавить смех, но не выдержала и засмеялась. — То-то его так перекосило, что вы ему напомнили, святой отец, — она постаралась не кощунствовать в церкви и смеяться тихо, но смех так и рвался из нее. Архидьякон, однако, и сам хихикал. — Для него это было по-настоящему неловким событием. Вполне естественно, что он проявил недовольство, — глаза старика весело заблестели. — Спасибо, святой отец! — Эсмеральда поблагодарила его совершенно искренне. — У меня камень с души упал! — О, я всегда рад помочь своим прихожанам. Надеюсь, что ты как-нибудь все-таки придешь на исповедь. — Я постараюсь. Простите, я не привыкла рассказывать кому-то о своих мыслях. — Все твои мысли останутся между тобой и мной, дочь моя. Тебе нечего опасаться. Эсмеральда снова поблагодарила старого архидьякона и выскользнула из собора. Во всем теле была какая-то легкость, облегчение от того, что слухи про судью оказались враньем. Она вздохнула полной грудью. Мимо проехал судья верхом на своем жеребце, и Эсмеральда засмотрелась на него совершенно спокойно и с наслаждением. Ответный взгляд Фролло был слегка оторопелым из-за того, что она так откровенно рассматривает его. Он с недоумением вздернул брови, но ничего не сказал. Эсмеральда улыбнулась, и ее глаза скользнули по его тонким, но хорошо очерченным губам. Зря она это сделала. Тут же вспомнила, как он целовал ее. Эсмеральда вспыхнула, словно порох, и внизу живота вдруг стало горячо. Она облизнула внезапно пересохшие губы. «Я бы не отказалась, если бы он еще раз это сделал… — подумала она. — Господи, и о чем я только думаю!» Эсмеральда поспешно сбежала со ступенек собора. Несколько дней она ходила сама не своя — в ее голове все время вертелись воспоминания и мысли о судье Фролло. Надо было отвлечься. Снова приняться за работу, которую она делала лучше всего. И Эсмеральда, прихватив козу, отправилась к площади Собора Парижской Богоматери. Именно там она любила танцевать больше всего: здание собора настраивало на определенный лад, на площади было много места, там гуляли горожане и, что самое главное, — они не скупились. Стоял теплый мартовский вечер, и Эсмеральда с наслаждением окунулась в танец, подыгрывая себе бубном, Джали прыгала вокруг нее и блеяла, забавляя парижан своими выходками, и все было хорошо, но… — Эсмеральда! Она вздрогнула и остановилась. Ее позвали из богатого дома, стоявшего на углу площади и Папертной улицы*. Через роскошные перила балкона перегнулся Феб де Шатопер и настойчиво пытался обратить на себя ее внимание. Эсмеральде показалось, что на этот раз его латы блестели в предзакатных лучах солнца сильнее, чем обычно — капитан явно долго прихорашивался перед тем, как оказался в этом доме. Эсмеральда выжидала. Чего ему от нее надо?! Он был, как и всегда, красив словно бог, но прежнего волнения все же в ней не вызывал. Капитан жестом приглашал ее войти в этот дом. — Ты хочешь, чтобы я вошла внутрь? — уточнила она. — Вне всякого сомнения! — смеясь, ответил он. Эсмеральда покачала головой. Зачем она ему там понадобилась? Она нахмурилась, но все же пошла к дверям дома, невзирая на изумленные вопли зрителей. Когда Эсмеральда проскользнула за ковровую портьеру в комнату, то поняла, что не может сделать и шагу дальше. В том, что комната поразит ее своим великолепием, Эсмеральда не сомневалась. Но помимо того, там собрались, наверное, самые знатные люди в Париже. В основном дамы — молодые и в роскошных нарядах. Но в углу, возле пожилой женщины лет пятидесяти, она заметила судью Фролло, на лице которого застыло его обычное высокомерие. Темные глаза судьи вспыхнули, когда он ее увидел. Его брови сошлись на переносице, а на скулах заиграли желваки. Впрочем, Фролло не сдвинулся с места и равнодушно отвел от Эсмеральды взгляд. Все же она зарделась — он смутил ее в очередной раз. Чтобы отвлечься от судьи, Эсмеральда сосредоточилась на дамах, сидящих перед ней. И горько об этом пожалела. Они молчали, но в их глазах так и сверкала ревность. «Это из-за Феба! — подумала она. — Он смотрит на меня, как кот на сметану, и поэтому они меня ненавидят!» Эсмеральда молча вздернула подбородок. Бог его знает, что ей сейчас придется вынести… Она не обманулась в своих ожиданиях. — Недурна! — миниатюрная изящная блондинка сказала это с презрительным пренебрежением. «Ох, спасибо, вот уж удружила!» — подумала Эсмеральда, и на ее щеках заалел румянец — не от радости, а от нахлынувшего гнева. Дамы на этом не остановились. Они обсуждали ее наряд — так, словно ее рядом не было. Слова их были ядовиты, исполнены желчью — вполне достаточно, чтобы втоптать ее в грязь, чтобы она почувствовала, как жалко и бедно выглядит рядом с ними. На ее шее забилась жилка от ярости, Эсмеральда почувствовала, что ей не хватает воздуха, на глаза потихоньку наползала красноватая пелена. Язык так и зудел. Она открыла рот и…

***

Фролло стоял возле Алоизы де Гонделорье и проклинал тот миг, когда решил принять ее приглашение на это сборище. Здесь было скучно до зубовного скрежета. Он бы все отдал, чтобы оказаться дома, в своем кресле с книгой и бокалом вина, в тишине и спокойствии, и без этих зудящих женщин рядом. Одна из них постоянно и беспричинно хихикала, безумно этим раздражая. Он собрал всю свою железную волю, чтобы ничем не выдать раздражения, кипевшего в нем, подобно лаве. Благопристойно беседовал о всяких пустяках с Алоизой, которая только и делала, что восхищалась своей дочерью. Фролло ее восхищения не разделял. Флер-де Лис казалась ему блеклой и серой мышкой — он постоянно сравнивал эту девушку с Эсмеральдой, и Флер откровенно проигрывала Эсмеральде во всем, по мнению судьи. Слишком она была тихой, слишком скромной и слишком белой. Не сравнить с дерзкой цыганской девчонкой — яркой, смуглой, в которой жизнь так и била ключом. Уж Эсмеральда умела развить кипучую деятельность, осадить какой-нибудь острой фразой, от которой он приходил в изумление, но этим она его и привлекала. Фролло вздохнул, сжал пальцы в кулак, и тут же разжал обратно. Нельзя было показать этим женщинам, что они его бесят. В высшем обществе так не делается — злословие пойдет не хуже, чем у рыночных торговок. На балконе завозились, и Фролло услышал имя, которое каждый раз заставляло его покрываться сладкими мурашками. Его произносил капитан Феб: очевидно, сегодня Эсмеральда решила станцевать на соборной площади. Фролло пожалел, что вынужден сохранять свое достоинство — он бы с удовольствием и сам посмотрел на нее, но… надо было не подавать вида, что это хоть как-то взволновало его. Поэтому он остался рядом с Алоизой, которая что-то говорила ему — Фролло пришлось здорово напрячься, чтобы вникнуть в ее слова. Ну, конечно. Опять она о своей драгоценной дочери. Господи, за какие грехи?! Он вымучил из себя благожелательную улыбку и кивнул. В этот момент ковровая портьера всколыхнулась, и в комнате появилась Эсмеральда. Она буквально осветила эту комнату своим видом, и судье показалось, что на мгновение он ослеп. Но все вокруг знали, как он относился к цыганам, поэтому Фролло насупился и сжал челюсти, отведя от цыганки взгляд. Только слух свой напряг до предела — надо было проследить, чтобы ничего не случилось с этой девчонкой. Как оказалось — не зря. Он слышал все гадости до единой, что говорили про Эсмеральду — его Эсмеральду! — эти знатные девушки. Злословили так, что Фролло тихо скрипел зубами. Он украдкой посмотрел на нее. Эсмеральда раскраснелась, на ее шее забилась жилка, а в глазах полыхал такой огонь, что если бы она могла выпустить его из себя, этот дом сгорел бы дотла. Она приоткрыла рот, и судья ни минуты не сомневался, что она сейчас скажет что-нибудь такое - ужасно колкое. Язык у нее был острым, как бритва. После таких слов простолюдинов обычно пороли за оскорбление знати. Фролло не мог больше оставаться в стороне. Он вышел вперед, и его низкий звучный голос загремел по комнате, а, может, и за ее пределами: — Капитан, как ты посмел пригласить эту цыганку сюда?! Немедленно выведи ее наружу, чтобы духа ее здесь не было! Капитан сбледнул с лица. Эсмеральда тоже побелела, подобно сметане, стояла там, задыхаясь, смотря на судью так, словно он ударил ее ножом в самое сердце. Безумно защемило в душе от ее взгляда — пронзительного, изумленного. — Капитан! — пророкотал судья. — Живо выведи ее! Может, девчонка и не понимает, какую услугу он ей только что оказал, но он разберется с этим потом, а сейчас надо вывести ее отсюда, подальше от этого террариума, покуда не устроила здесь чего-нибудь возмутительного. Капитан встрепенулся и взял Эсмеральду за локоть. Потянул ее за собой, и она, к радости судьи, молча повиновалась. Но продолжала смотреть на него так, что он тихо страдал. Фролло с облегчением вздохнул, когда Эсмеральда скрылась за портьерой. О, боже, за что ему все это?! Он только недавно добился того, что она ему улыбалась на парижских улицах, смотрела на него благосклонно, но теперь придется начинать все заново! Злобный гадючник в виде знатных дам разрушил все, чего он достиг за эти месяцы! Злость так и бушевала в судье, хоть внешне он и оставался спокойным. И все же Фролло не мог дальше стоять там, как ни в чем не бывало. Через некоторое время он попрощался с Алоизой и с облегчением покинул этот дом, пообещав себе, что ноги его больше там не будет. Вид несчастной Эсмеральды преследовал его и в карете, когда он ехал к себе, и за ужином, и даже когда он лег спать: она стояла перед его глазами, как постоянный укор от того, что он с ней сделал — позволил с ней сделать. Фролло вцепился зубами в подушку и тихо застонал.