Porta Triumvirato

Облака, поначалу плывшие в небе редкими перышками, стали наползать, тесниться, будто ветер направленно гнал их со всех сторон к одной цели - к центру города, к Колизею, чтобы успеть увидеть самый апофеоз представления. А может это рассерженный Юпитер насылал на головы жестокосердных римлян свои грозы и молнии... Оттого что солнце почти скрылось, серебристый песок утратил свою искристость, потух, стал серым и безжизненным. Брикс отмерил расстояние от цели до стрелка, прилежно вышагивая огромными, насколько позволяли его длинные ноги, шагами, и Луций, видя его чрезмерную старательность, мысленно наслал на его голову все возможные проклятия. "Если уж боги Олимпа хотят кого-то наказать, то делают это со всем тщанием", - горько подумалось ему и он поднял голову, подставив лицо свежему ветерку. Хорошо хоть, что солнце не будет слепить глаза... - Сто! - провозгласил рефери и прочертил носком сандалия на песке в месте окончания счета линию. Подбежавшие прислужники посыпали отмеченное место ярко-красным песком, а Луцию на миг показалось будто не измельченные в мелкий порошок кораллы сыпались из чаши, а лилась самая настоящая кровь. Он никак не мог сосредоточиться, точно летел в какую-то бездонную пропасть. Он говорил себе, что этот удар - самый вероломный из всех, постигших его, хотя судьба до сих пор била его нещадно. Но всегда, вплоть до сегодняшнего дня, он был в ответе лишь за собственные решения и собственную жизнь. Он с силой потер лицо руками и глубоким вздохом попытался унять бешено скачущее сердце. Выхода нет. Надо стрелять. Тем временем Эдинс безуспешно дергал связанными руками, до боли выкручивая кисти из тугих петель веревки, глубоко врезавшихся в кожу. Мысль, что жизнь его может кончиться столь бесславным образом, заставляла его неистово сопротивляться пленению. Его разум, его достоинство восставали против несправедливого расклада судьбы. Это ли награда за долгую службу во славу императора и Колизея? Если ему и суждено погибнуть сегодня, то почему не в бою с оружием, как и подобает воину, а обездвиженным и привязанным к столбу, словно приговоренному на заклание жертвенному ягненку? Луций тянул время, поправляя что-то в своем оружии, и те зрители, кто еще вчера с упоением кричали, прославляя имя Эдинса, заулюлюкали и нетерпеливо затопали ногами, призывая стрелка поторопиться с выстрелом. Бессильная ярость Эдинса вмиг сменилась горьким осознанием своей ненужности и неважности. Как мимолетна и лицемерна любовь публики! И именно этот эмоциональный контраст между тем, что было вчера и тем, что происходило сейчас, заставил его глаза наполниться жгучими слезами обиды и отчаяния... Луций поднял наконец арбалет и стал целиться. И тут же опустил, печально глядя на Эдинса. Снова поднял. Эдинс видел, как охватившие противоречивые чувства терзали его физической болью. Каково ему было исполнять императорскую прихоть?! Нет, он не в праве винить Луция, если дрогнет его рука и вместо апельсина стрела пробьет Эдинсу голову и в один миг затеянный спектакль из аттракциона меткости превратится в аттракцион казни. - Лучо! - выкрикнул он, стараясь перекричать гул трибун, - Лучо, не бойся! Я все равно люблю тебя! Чтобы ни случилось... Ветер позаботился, чтобы он был услышан. Подхватил слова на свои легкие крылья и хоть донес лишь обрывки: "Лучо... все равно... люблю...", но это и было главным. Луций послал в ответ оскал натянутой улыбки и потряс в воздухе сжатым кулаком. ...Стрела прилетела с тонким злым свистом, вспорола скулу до кости и располосовав ухо, вонзилась в столб. Обостренные до предела слух, зрение и, в большой степени, интуиция, заставили Эдинса в последнюю долю секунды резко отвернуть голову в сторону и спастись тем самым от неминуемой гибели. - Фухх! - выдохнул император и откинулся на спинку трона. По виду его было непонятно, чем он раздосадован более всего - тем, что стрела не попала в цель или тем, что гладиатор успел увернуться. - Давайте второй выстрел! - отдал он приказание распорядителю и потянулся к блюду с виноградом, - и привяжите его за шею, чтобы не вертелся. - Сколько у меня попыток? - спросил Луций у Брикса, подающего ему новую стрелу. -Это зависит от тебя, - усмехнулся судья, - пока не попадешь в апельсин. Конечно, глупо было надеяться, что все завершится одним-единственным выстрелом. В этот раз он целился еще дольше, ничего не видя вокруг, кроме вытянувшегося до неузнаваемости лица Эдинса с глубокими провалами щек и длинных его волос, встрепанных ветром. Стрела уже сорвалась с тетивы, когда в его голове мимолетной вспышкой пронеслась мысль: откуда в чаше арены, окруженной со всех сторон высокими трибунами, ветер? Но он тут же забыл об этом, подавшись вперед, всем своим существом будто устремившись вслед за полетом стрелы. Эдинс вскрикнул, когда стрела вонзилась ему в плечо, дробя ключицу и обжигая волной раскаленной боли. Его замутило, он ослаблено повис на веревках и потерял бы сознание, если бы не увидел, как на том конце арены Луций выронил арбалет и в ужасе зажал себе рот кулаками. - Ничего! - крикнул он, стараясь, чтобы голос его звучал бодро, - это не сильно, Лучо! Можешь продолжать! Луций с ненавистью глянул в сторону императора - тот сидел, томно развалившись на подушках и, смеясь о чем-то переговаривался с Чефером. "Будь ты проклят, Инфантино! Чтобы тебе твои враги в сенате запихали в глотку сотню апельсинов! Чтоб тебя разорвало на части!" Пытка началась заново, и Луций, готовясь к третьему выстрелу, постарался самым тщательным образом учесть все возможные условия и помехи. Ветер! Вот что может помешать прямому следованию стрелы. Он положил указательный палец в рот и обслюнявив его, поднял кверху. Попутным или встречным ветром на таком расстоянии можно пренебречь, чего не скажешь о боковом! Под его влияние попадает большая часть площади стрелы, и воздействие силы такого ветра становится ощутимым. Но на его беду ветер был переменчивым, он дул то справа, то слева, то устремлялся вверх, заставляя хлопать тентовые покрытия, то припадал книзу, завихряя струйки песка под ногами, то метался по арене как тигр, запертый в клетке. Словом, вел себя в высшей степени непредсказуемо. Он тщательно, не торопясь, вставил стрелу в ложе и прицелился, старясь смотреть не на окровавленное лицо Эдинса, а полностью сосредоточиться на ярко-оранжевом апельсине, очень маленьком с этого расстояния, не больше ногтя на мизинце ребенка. - Ну же, тихо! Не мешай! - шепотом, одними губами, приказал он разгулявшемуся ветру и тот словно послушался, улегся смирно у ног. Стрела обожгла прикосновением бедро, к счастью, лишь по касательной, но для Эдинса, который весь сжался в ожидании очередного и окончательного смертельного удара, еще одна рана и еще пара унций потерянной крови стали последней каплей. Сознание померкло и он безвольно повис на веревках. Подбежавший Брикс приложил пальцы к его шее и нащупал пульс. - Он жив! - крикнул он и вопросительно посмотрел на императора. Тот дал знак продолжать, и Брикс, подняв упавший апельсин, вновь установил его на поникшую голову. Луций долго стоял, не поднимая арбалет, стараясь унять дрожь в пальцах, не обращая внимания ни на кричащие бесцветные лица вокруг, ни на Брикса, который вдруг с притворной сердечностью принялся давать ему советы. Он слушал ветер. Легкое дуновение он ощутил затылком. Ветер теперь дул в нужном направлении, в сторону Эдинса. Ровно и плавно, словно выдыхаемый богом ветра Аквилоном теплый бриз с моря. Он поднял арбалет. - Аквилон, ты видишь — я бессилен! Только ты в силах помочь мне. Молю, помоги спасти его... Натянутая до отказа тетива... побелевший палец на спусковом крючке... Он закрыл глаза и пустил стрелу вслепую, почти наугад, лишь обозначив стреле нужное направление. ...Разлившийся в воздухе резкий цитрусовый запах привел Эдинса в чувство. Он открыл глаза и почувствовал, как его руки развязывают. Апельсин, насквозь пронзенный арбалетной стрелой точно по центру, зрители передавали из рук в руки, будто какое-то диковинное сокровище, разглядывали и восхищенно цокали языком. А Луций сидел в центре арены прямо на песке и, не стесняясь слез, плакал.