“Уважаемый Бог, добрый день! Извини за беспокойство, Я знаю, что ты есть, я точно верю в тебя, несмотря ни на что, и лишь хочу сказать: Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя за то, что ты сделал с ней. Я ненавижу тебя за то, что ты сделал со мной. Я ненавижу тебя за то, что ты сделал с нами. Я ненавижу тебя, Боже, так сильно, как это только возможно. Я ненавижу тебя, Господь Бог. Аминь.”
Съела, дорогуша? Я все еще верю. Ты должна мне сто долларов.Часть 1
26 апреля 2020 г. в 14:42
Помню ли я нашу первую встречу? Да ну, брось, разве я когда-то был романтиком?
...То было открытие нового торгового центра — ничего особенного, по сути. На кой черт я вообще пошел туда, не припомню. Ты была рыжая и всё смеялась, с уродской маленькой собакой на руках и с подругой. Я врезался в вас возле эскалатора, завис в телефоне и зацепил поводок. Твое чудище залилось таким лаем, что молодой охранник неподалеку выронил рацию. Народу была тьма, все спешили кто за продуктами, кто на распродажу туфель, а мы стояли там, как придурки, ты злилась, я злился, а в итоге…
Однажды выяснилось, что ты можешь рассказать о каждой царапинке на экране своего телефона. Эта вот, маленькая вмятина в левом верхнем углу, — это ты снимала куртку на улице, был неестественно жаркий весенний день, и телефон выскользнул из кармана. В ваших маленьких женских курточках ведь так тяжело сделать нормальные карманы, ты всегда возмущалась. А вот эта трещинка, тоненькая и длинная, как след от иголки, — это ты хорошо отдохнула на какой-то вечеринке. Интересно, что тогда было труднее: держать в руках себя или телефон.
Я помню наш поцелуй под ливнем в Праге. Не уверен, есть ли что-то более клишированное. Мы вышли из кинотеатра прямо в дождь, твой зонт сломался как раз в то утро, а свой я забыл вовсе, как забывал целую массу вещей — так уж это положено нам, мужчинам, в поездках. Хотя это был не первый наш поцелуй и совсем не последний, я запомнил его надолго. Бежать с тобой до отеля за руку и смеяться как школьники было весело.
Потом ты стала заплетать мне косички. Косички — длиной в тараканий рост! — на моей голове. Тебе нравилось это делать, а мне нравилось то, как твои пальцы-макаронины щекотали мою шею, и мои уши, и я незаметно прикрывал глаза от удовольствия, не переставая бубнить. Нельзя было показать, что мне нравится, ведь иначе ты бы непременно все прекратила, дурость. Когда мы только познакомились, мои волосы были слишком короткими для экспериментов.
Помню песок в твоем купальнике на пляже Какого-то цвета моря. Ты пыхтела и кряхтела, вытряхивая его из своего… я называл это “лифчик”, но тебе это почему-то жутко не нравилось, как и “бюстгальтер”, и даже “верх купальника”. Я хотел помочь тебе, а ты шипела и смеялась, что не сейчас, не на людях же, ну ты и маньяк! Так что я лишь прикрывал тебя полотенцем, чтобы твое неидеальное белое тело видели только махровая ткань, густые кусты, песок с резными отпечатками твоих шлепок, и небо.
Помню я и наши разговоры. Половину из них можно описать закадровым смехом из пошлых ситкомов. К слову, эти аудиодорожки для комедий записывали совсем давно, и сейчас мы слышим смех уже мертвых людей, ты ведь знала?.. Мы разговаривали о книгах, о кино, об итальянской кухне, о волосах, о будущем и прошлом, и о слонах, о тёте Люде, Гамлете и Пушкине. Об огромной черепахе с Землей на спине и о Боге. Я говорил, что он точно есть там, наверху, а ты говорила, нет, ну как это возможно? Я говорил, ну вот так, не может ведь весь мир быть построен на одной только науке! Ты отвечала, что я наивный по-детски и рано или поздно стану атеистом, а я отвечал, что нет, глупая ты дурость, я люблю и уважаю того парня или даже женщину наверху!.. ты сказала, что я упрямый осел, и слюняво поцеловала в щеку. Мы даже поспорили — на целых сто долларов.
Еще ты любила вино и много о нем говорила, а чаще шутила о том, что однажды, ей-богу, загнешься именно от алкоголизма. Это всегда было забавно, но в итоге тебя убил не он.
Лучше всего я помню, как мне позвонил какой-то серьезный дяденька с таким же серьезным голосом. Оказалось, какая-то огромная фура с молоком, или рыбными консервами, или даже подгузниками для малышей протаранила твою машину. И вот, понимаешь ли, твое тело уже два часа как потеряло семь грамм веса, или сколько там нынче весит душа, и начало холодеть. Вот незадача, подумал я тогда. На разбухший мертвый палец кольцо не налезет точно.
Прошел год, и жизнь, конечно, идет своим чередом. Птицы поют, твоя несчастная тупая собака продолжает лаять, ну а я пишу письма. По воскресеньям, каждое-каждое воскресенье, когда верующие ходят в церкви, когда верующие молятся перед обедом, и перед ужином, и перед завтраком, когда верующие из дальних стран приносят в жертву своим Богам маленьких диких собачек, я пишу письма.