Aliis inserviendo consumor

Для проявления жестокости, равно как и любого другого злого чувства, не нужен внешний мотив. Нужна лишь возможность.

Святой отец рассказывал Бланшетт много всякого, рассказывал всегда умно, глядя в упор, про то, что людей убивать нельзя, про то, что нужно искать пути отхода и избегать прямой конфронтации. Но беззащитная Эстер смотрит на него так, неосознанно припирая к стенке, и гадать не приходится, что Найтроуд понятия не имеет, о чем ведет речь. Ни в каком виде. Мир сложен и изменчив, нельзя к каждому применять одно и то же правило. И его идея о ненасилии в её двадцать три трещала по швам; боже, как она была юна. На неё, на драгоценный алмаз Лондиниума, совершали покушение раз десять, а каждый политик, кого не возьми, спит и видит, как бы воткнуть нож в спину.       Отец Найтроуд рассказывает, что убивать нельзя. Он методично вдалбливает это ей в голову, учит жизни, словно когда-нибудь Бланшетт поведает ему смысл его собственных речей, и Авель сможет опуститься на колени и всерьез в них уверовать. Пока Эстер об этом думала, Авель богохульно овладевал ею в своих мыслях прямо на чертовом церковном органе. Он старался измениться, лез из кожи вон двадцать лет, но так и остался прежним.       Авель может и дальше обманывать себя, это его выбор. Обнимать девичье монашеское одеяние из химчистки АХ с неугасаемой страстью различить запах той, что покинула его уже дважды.       Так или иначе, они встретились как старые друзья и довольно быстро, без намека на что-либо оказались у неё в покоях. Королева доверяла. Без доверия нужным людям дворцовые интриги её попросту бы уничтожили. Она была не против, когда Авель пододвинулся ближе, чуть ближе, чем это делают близкие друзья, была не против, когда снял шпильку с волос, и те зазмеились по полуобнаженной груди, не против, когда он целовал и когда снимал пышное белое платье, так идеально похожее на подвенечное. Авель куда более жесток, чем его брат. Найтроуд желает повести её на сожжение, как салемскую ведьму, за то, что приворожила, за то, что заставляет волноваться; ему хочется вполне цивилизованно разорвать её изнутри, уступая перешедшим на передний план инстинктам и оттягивая клыками тонкую шлейку бюстгальтера. Он в полудурмане притягивается к ней торсом, отравляя поцелуями, стискивая по-медицински холодными, как у покойника, ладонями, наказывая и благословляя, подчиняя и давая мучительный выбор.       Всё, что Эстер остается — хохотать во всё горло, сгорая заживо.