Ракеты

      Амалиенштрассе* узкой, почти незаметной улочкой отдалялась от широкой развилки, но даже на ней было многолюдно. Люди сновали между тесно жмущихся друг к другу магазинчиков, ремесленных мастерских, кафе и бакалейных лавок, выбегали и вновь скрывались в широко разинувших рты арках. Здесь вовсю кипит жизнь, но жизнь чужая.       Смотреть на всю эту суету вокруг, словно читать старый роман — сложно, долго, много непонятного да и не очень-то интересно. В большинстве таких книжек герои одинаковы, а злодеи до необъяснимого похожи, — подмени переплёты, и никто не заметит разницы.       Он идёт по незнакомым родным улочкам, цепляется взглядом за лица неизвестных ему знакомых, вздрагивает от тычка в бок нового приятеля.        — Да не хмурься ты так! — возмущённо окликает его Альфонс. — Я же тебя не на эшафот веду!        — Долго ещё? — хмурится Эдвард, пряча замёрзший нос в воротник драпового пальто. После затянувшейся тёплой осени декабрьские заморозки жестоко наказывали всякого, кто забывал надеть тёплый свитер или шарф.       — Нет, вон — видишь художественный магазин? — Хайдерих кивнул на вывеску с перекрещенными над палитрой кистями. — Надо будет свернуть во двор сразу за ним.       Низкая широкая арка не давала громким звукам с улицы пробраться в тихий и, казалось, пустынный дворик. Только жёлтый свод с облупившейся краской сопровождал гулким эхо каждый шаг. Посеревшие клумбы с давно высохшими цветами, тонкие корочки льда на щербатом бетоне да корявый дубок с голыми ветками возле покосившегося сарая — вот и весь двор. Лишь мокрое бельё на протянутых чуть поодаль верёвках и забытая кем-то возле лавочки шахматная фигурка показывали, то жизнь в этом скрытом уголке Мюнхена всё ещё теплится.       Протяжный и тоскливый скрип рассохшейся двери сменился звонким смехом. По-детски нескладный мальчуган в съехавшей набок кепке одним махом перепрыгнул через ступени невысокого крыльца и, крепко прижимая к боку потрёпанный футбольный мяч, пустился наутёк от возмущённо кричащего вслед товарища. Задорный детский смех вскоре слился с далёким шумом улицы.       «Должно быть, побежали играть в парк в паре кварталов отсюда» — отстранённо подумал Эд, заходя вслед за Альфонсом в полумрак подъезда.       Меж лестничными пролётами витал едва заметный запах сырости, под ногами противно скрипели старые доски, но Хайдерих, словно окрылённый, поднимался, иногда пропуская ступени. Странно, что он не замечал всей этой гнетущей атмосферы, что таким плотным кольцом окружала их, держала за горло, не давая вздохнуть, и словно с каждой минутой всё сильнее давящей на плечи тяжким грузом.       Хитро подмигнув через плечо, Альфонс постучал в дверь. Тусклое, угловатое пятно тёплого света из маленького коридора резво перетекло через порог, словно встречая гостей.       — А, Альфонс, — приветливо протянул стоящий в дверях хозяин квартиры. Если бы не чёрная щётка густых усов под горбатым носом, способная состарить лет на десять любого, Эдвард не дал бы мужчине больше тридцати пяти лет. Квадратное лицо, широкая челюсть, почти чёрные глаза — этот человек слишком далёк от новомодных стандартов внешности в Германии*. Однако что-то в нём притягивало, заставляло расправить плечи с очередным вдохом, оторвать взгляд от дощатого пола, устремиться куда-то выше, вдогонку…       — Мне от чего-то думалось, что вы придёте чуть позже, — мужчина почти виновато кивнул, пропуская в квартиру гостей.       — Мы старались идти медленнее, но погода в этом году не способствует долгим прогулкам. Герман, позволь тебе представить — Эдвард Элрик. За два месяца освоил программу Политехнической школы Бухареста*, где мы с ним и познакомились. А это, — Хайдерих указал ладонью на удивлённо разглядывающего Эда мужчину — Герман Оберт, выпускник Венгерского научного университета.       — И не только*, — широко улыбнулся тот, протягивая в приветствии руку. Эдвард едва заметно напрягся, но, переложив трость в левую руку, ответил на рукопожатие.       — Ух ты, да у тебя прямо стальная хватка.       — Даже не представляешь, насколько, — как-то невесело хмыкнул юноша в ответ, разжимая пальцы.       Стоять втроём в узком коридорчике было до неловкого тесно. Хотя в центре Мюнхена почти все квартирки такие — маленькие, словно обувные коробки. Но конкретно в этой в глаза бросалась какая-то не обжитость, как будто её сняли лишь на пару дней.       — Что же это я, — спохватился Герман. — Прошу, снимайте пальто и проходите на кухню. Готовить я, конечно, не такой мастер, как моя Матильда, но чай заварить в состоянии.       Горячий чай — именно он сейчас был так необходим. Осторожно охватив левой ладонью стенки кружки, Эд отогревал озябшие пальцы, завороженно следя за танцем редких чаинок, просочившихся через носик заварника.       — Так, значит, политехническая школа? — Оберт сел за стол напротив, разбавляя свой чай молоком. На безмолвное предложение поступить так же, Эд только мотнул головой. — И каковы же планы на дальнейшие действия?       В тёмно-карих глазах блеснула искорка неподдельного интереса.       — Пока что изучаю литературу в библиотеке местного института, — Эд надеялся, что дал достаточно исчерпывающий ответ, чтобы его больше не расспрашивали. Почему молчит Альфонс? Ведь это его знакомый — вот пусть и ведёт с ним светские беседы.       — И чем же интересуется нынешняя молодёжь? — пряча в усах улыбку продолжил Герман.       — Химия, физика, история различных исследований. — Беспристрастно прозвучало в ответ.       — Да, в этих науках ещё далеко не все открытия сделаны. Сейчас я только ужасаюсь, сколь много книг и статей пришлось в своё время изучить, чтобы понять, что над идеей жидкого ракетного топлива ещё никто всерьёз не думал.       — Ракеты? — в недоумении глянул на Ала Элрик. Об этом новом направлении науки, захватившем многие молодые умы они говорили пару раз, однако тема оставляла его довольно равнодушным. Неужели, Хайдерих привёл его сюда лишь чтобы изменить его мнение? Вот уж точно — пустое дело. Впрочем, не ему судить о чужих предпочтениях — после заключения позорного мирного договора* ракеты оказались чуть ли не единственным не запрещённым направлением исследований.       — Доводилось ли тебе читать произведения Жюля Верна? — резко перевёл хозяин дома тему.       — Приходилось, однако ничем, кроме как досужими фантазиями и выдумками его романы назвать не могу, — резко ответил Эдвард, хмуро глядя на собеседника исподлобья.       — Как и большинство обывателей, — Герман самодовольно хмыкнул в усы. — А между тем, он весьма точно рассчитал скорость, необходимую для полёта на Луну.       — Предлагаете выстрелить каким-нибудь бедолагой в её сторону? * — если бы скепсис был веществом, то уже заполнил бы добрую половину кухни. — Не думаю, что идея удачная.       — Почему же?       — Человеческое тело достаточно хрупкая вещь — как отрезал Эд — и не способно выдержать возможных нагрузок!       Пожалуй, наступил достаточно подходящий момент, чтобы с самым мрачным выражением лица отпить из кружки, отмечая конец так старательно развитой в разговоре темы. Вот только собеседник заканчивать явно не собирался.       — Отнюдь, при достаточном уровне тренировок, пережить ускорение на старте возможно, даже вполне реально, я бы сказал. Выдерживают же ныряльщики за жемчугом давление толщи воды? А всё — тренировки. Сложность представляет состояние невесомости, причём не столько физически, сколько психологически.       Мужчина говорил яростно, как всем сердцем преданный своему делу человек. За такими людьми обычно тянутся массы последователей. Элрик таких уже привык обходить по большой дуге.       — Есть вверх ногами и мочиться под себя? — Словно невзначай обронил Эд, делая вид, что ковыряние ногтем скола на кружке — самое интересное в мире занятие.       Альфонс недовольно косится — ну и пусть. Должен же хоть кто-то разбить его иллюзии. Реальность далеко не так радужна, как кажется.       — Пока что мне довелось только есть стоя на голове. — Ответил Оберт лишь поведя бровью.       — Обязательно попробуйте провести ещё один эксперимент, для чистоты исследования, — съязвил Элрик и тут же получил ощутимый тычок в бок от Альфонса.       — Герман, прошу, простите моему другу его бестактность.       «Другу. Знал бы ты, как больно это слышать, Ал».       — Ну, что вы. О какой бестактности может идти речь, когда ведётся разговор о науке? Мне просто интересно, как такой молодой, амбициозный человек, ищет прошлое среди уже совершенных открытий, не стремясь найти славы в нынешних?       Эти слова задели Эдварда за живое. Искать прошлое? О, нет — он не ищет прошлое — всего лишь способ сбежать от настоящего. Такого жестокого и… чужого?       — Неужели вам не интересно хоть немного приблизиться к истине, приоткрыть завесу тайны устройства этого мира? — С недоумением продолжал гнуть Оберт.       «Истина — ха! Тот ещё божок — строптивый и беспринципный. Знаем — виделись».       — За любое новое знание нужно заплатить свою цену. И не всегда человеческая жизнь будет самой дорогой платой.       Ал нервно кашлянул в напряжённой тишине:       — Эд, пойдём поговорим.       — Альфонс виновато взглянул на кивнувшего Германа, и, выведя под локоть Эда в узкий коридор, зашептал, едва сдерживая эмоции:       — Я не знаю, (да и не хочу, если честно) почему ты так остро реагируешь на окружающих, при любой моей попытке вывести тебя в люди. Но, если ты и дальше продолжишь замыкаться в себе, прятаться от мира в пыльных библиотеках, то жизнь — твоя жизнь — пройдёт мимо тебя. Вокруг столько возможностей, столько всего, что ты мог бы сделать, но нет — ты продолжаешь раскурочивать свою душу непонятно почему. Может уже хватит? Чего бы ты ни хотел добиться — ты лишь топчешься на одном месте. Сделай уже первый шаг — без разницы куда! Да хоть… Хоть в сторону этих чёртовых ракет!       Хайдерих злился редко. Он мог выказать недовольство, несогласие — но, по обыкновению своему, спокойно, может быть с беззлобной усмешкой. Даже споры с ним обычно проходили в мирном ключе. Но такое, чтобы шипя от распирающих эмоций и склоняясь к самому уху, Альфонс с упрёком тыкал пальцем собеседнику прямо в грудь — Эд видел впервые.       За скрипучим тиканьем часов послышался плеск разливаемого по чашкам кипятка. Набрав воздуха в грудь, Элрик потёр веки пальцами и резко выдохнул, тут же убрав от лица руку. Как же он устал. От всей этой дешёвой фантасмагории, которую и язык не повернётся назвать собственной жизнью — а ведь ему ещё нет и семнадцати. Уже несколько месяцев он торчит в этом чёртовом «зазеркалье» (да, сказки Кэролла, как и Верна, да и Алигьери* — он прочёл в первую очередь), а результата нет — даже намёка на возможность возвращения. Сейчас, смотря на знакомые черты лица напротив, глядя в залитые синью вместо золота глаза, Эдвард готов признаться себе — он сдался, и уже давно.       «Как тогда» — промелькнула мысль. Нет, даже хуже — в тот роковой день, из последних сил поднимая зовя брата среди символов залитого собственной кровью круга, Эд был готов поставить на кон всё на свете.В этот раз отчаянье в душе вытеснила пугающая пустота, даже часами сидя в инвалидной коляске у Пинако на кухне, он не испытывал такой апатии. Неужели, Эда настолько устраивает его нынешнее положение дел?       Ладонь Хайдерика промелькнула перед самым носом:       — Эй! Ответь! — Ал обеспокоенно заглянул всё ещё не проронившему и слова Эдварду в глаза, слегка встряхивая за плечи. — Знаешь, если ты совсем не хочешь, можем в общежитие вернуться…       — Нет, я… — Было в тихом голосе Альфонса что-то знакомое, может — едва уловимые нотки искренних беспокойства, заботы и, совсем немного, сожаления о собственных словах. Что-то, чему Эд не сможет противостоять никогда. — Давай останемся, чай допьём хотя бы.       Горячий напиток приятным теплом растёкся где-то за рёбрами. Гипнотизируя взглядом заволоченную дымом рябь чёрного чая, Эд понимал, что хорошо было бы извиниться, но переступить через себя не мог:       — Так, Вы, кажется, хотели поведать мне о ракетах?       Герман Оберт улыбнулся, спрятав уголки губ в густых усах, и начал рассказ со своего знакомства с романом «Из пушки на Луну».

***

      Своё семнадцатилетие Эдвард справлял за большим столом, заваленным чертежами, на углу которого всё-таки нашлось место для пирога с изюмом. Команде молодых исследователей выделили небольшой закуток при аэродроме Шляйсхайм*, где, за небольшую повинность в виде посильной помощи в ангарах, разрешили корпеть над созданием реактивных двигателей. Рядом с уже разрезанным пирогом (конечно, не таким вкусным, каким он мог быть, приготовь его нужный человек) лежала не так давно изданная книга, с шершавыми и хрустящими страницами. «Die Rakete zu den Planeten räumen»* — гласит тиснёная надпись на обложке. Другая же, размашистым почерком выведенная на форзаце, словно говорила знакомым, полным тепла чёрного чая и дружелюбия тесной кухоньки голосом:       «Моему юному другу, у которого так и не получилось опустить руки. Надеюсь, ты найдёшь то, что так упорно ищешь. Г. Оберт» Примечания *Амалиенштрассе — небольшая улочка в паре кварталов от Технического университета в Мюнхене. *Здесь речь идёт об идее исключительности арийской расы, начинающей распространяться в те годы. *Политехническая школа Бухареста (сейчас — Политехнический университет Бухареста, один из крупнейших университетов Румынии, имеющий 15 факультетов и около 25000 студентов). В 1921 имела 4 направления: инженерно-строительное, механика и электричество, металлургия и горное дело, промышленность. *Герман Оберт учился на врача-диагноста, изучал физику, математику, астрономию в нескольких университетах. *После заключения Версальского мирного договора Германия, как проигравшая войну сторона вынуждена была согласиться с рядом ограничений, связанных с развитием, технологическим улучшением и наращиванием производства любой не гражданской (да и её, в общем-то, тоже) техники. Ракетостроение только начало развиваться и в список ограничений не попало. *Речь идёт о романе Жюля Верна «Из пушки на Луну». В нём автор примерно прикинул скорость, необходимую для полёта до Луны и оказался не далёк от истины. *Давайте вспомним не только Жюля Верна, но и про «Алису в стране чудес» и «Бежественную комедию» — всё-таки одна из первых книг про путешествия между мирами. *Шляйсхайм — аэродром в пригороде чуть севернее Мюнхена. Там есть неплохой музей авиации — очень хочу туда съездить. *Die Rakete zu den Planeten räumen (нем. — Ракета для межпланетного пространства) — самая первая книга Германа Оберта, правда, она вышла чуть позже, в 1923, но у меня AU, что вы мне сделаете?