Сокровище у моря

      1. Путь позора.       Грязь под ногами была холодной и вязкой. Поначалу это казалось благом – холод заглушал боль от острых камней, впивавшихся в босые ступни, и даже кандалы не так больно били по лодыжкам, но в конце концов, у нее начало ломить голени, ступней же она вовсе не чувствовала, и шла, пошатываясь, как пьяная. Несколько раз она падала в грязь, откуда ее поднимали, грубо подхватывая за связанные за спиной руки и выворачивая плечи, и ни один из тех солдат, что вел ее, не отказал себе в удовольствии подтолкнуть ее тычком древка копья или кулаком – нарочито грубо, оставляя синяки на белой коже. Кроме того, они не стеснялись в полный голос обсуждать ее между собой, словно она была шлюхой, раздевшейся за деньги, чтобы их ублажить, или вовсе бессловесной скотиной, не понимающей людскую речь. Гнев поднимался внутри нее горькой волной до самого горла, но она ничего не могла сделать.       Она не знала, сколько они шли – может быть, час, а может быть – вечность? Правда, справа над горизонтом наконец появилась узкая полоска света, и это вселило в нее надежду – когда взойдет солнце, станет хоть немного теплее. Холодный бриз с моря пробирал ее до костей, забирался в самые сокровенные уголки ее тела, обычно скрытые одеждой, заставляя ее дрожать, а волосы, спутанной копной покрывавшие спину, были слабой защитой; отдельные пряди падали на лицо, заслоняя от нее дорогу и попадая в нос и рот. От неровной ходьбы ее груди, полные и тяжелые, точно бурдюки с вином, колыхались, и то, как на них пялились солдаты, уязвляло ее едва ли не сильнее, чем все остальное.       Она подозревала, что, не будь она так упряма, то могла бы разжалобить своих охранников слезами и стонами, извечным женским оружием. Более того, не будь она так упряма, всего этого вообще могло бы не быть. Но, вместо того, чтобы признать собственную неправоту, она только сильнее сжала зубы, чтобы не дать ни одному звуку или мольбе вырваться изо рта. Этого удовольствия она им не доставит. Ее гордость – это все, что у нее осталось после того, как ее лишили отца, короны, войска, свободы и даже одежды. И потому она из последних сил старалась идти прямо и делать вид, что не замечает ни похотливых взглядов, ни смешков, ни тяжести кандалов.       Все случилось очень быстро. Еще днем она, стоя на балконе, разговаривала с королевой Рейенис и дала ей тот ответ, которого, несомненно, ждал от нее отец: «Вы можете взять замок, но вам достанутся лишь кости да пепел». Когда ее люди решили предать ее? После этих слов, напомнивших им о страшной смерти Харрена Черного и его сыновей? Или позже, когда она поднялась в свою спальню? Или же сразу после гибели ее отца на поле битвы? Имеет ли это значение сейчас? Как всегда, перед сном она умылась, разделась и приказала служанке расчесать ей волосы на ночь, но та, подойдя со спины, вдруг схватила ее за руки, а другая засунула кляп в рот, и, как она ни билась и ни вырывалась, не смогла побороть их. Вслед за этим в спальню вошел отряд солдат во главе со стюардом замка, сиром Гендри Лонмаутом. Войдя, он почтительно поклонился ей, будто не заметив, что происходит, и сказал: - Прошу прощения, ваша милость, но мы не хотим кончить, как Харрен. Ваш отец, да рассудит его Отец по справедливости, приказывал нам по праву короля, но вы – всего лишь женщина. – А затем, повернувшись к солдатам, сказал так же спокойно – Раздеть ее догола и заковать в цепи. Соберите войско, мы идем в королевский лагерь просить мира. – И солдаты, когда-то клявшиеся ее отцу в верности, послушались сира Гендри – как будто это он был их королем, а не она, как будто ее вовсе здесь не было! Один из них вышел, чтобы передать приказ, другой подошел к ней и одним движением разодрал сорочку до пояса и стащил вниз. Она скорчилась, пытаясь хоть как-то прикрыться, но крепкая хватка служанок не дала ей этого сделать. Ее рывком подняли на ноги, завели руки за спину и туго связали, так что грубая веревка впилась в кожу, затем повели вниз, сделав небольшую остановку в кузнице, где кузнец, знавший ее с рождения, пряча глаза, надел кандалы ей на ноги, и наконец, они вышли на дорогу.       Шум впереди заставил ее поднять голову. В мутном серо-синем предрассветном сумраке виднелись огни костров и чернели пиками шатры. Значит, их путь подходит к концу, и впереди ее ждет самое тяжелое из испытаний. Их отряд прошагал мимо часовых, сир Гендри, ехавший верхом спереди, выкрикивал: - Мы пришли с миром! Мы хотим преклонить колено перед королем Эйгоном! Мы пришли с миром!       Его слова встречали приветственными воплями, а затем сотни новых глаз устремились на нее, осматривая, ощупывая, насмехаясь. И, казалось, что ничего уже не может ее тронуть, но от этих новых колкостей и насмешек жгучие слезы набежали на глаза, но она заставила себя сдержаться. Скоро все будет кончено, твердила она себе, скоро все будет кончено. Осталось немного. Но именно эта спасительная мысль отвлекла ее, и, подвернув ногу, она вдруг шлепнулась на колени и зашипела от боли. Вокруг грянул хохот. - Что это с ней? - Никак наша королева притомилась! - Вставай, ваша милость, мы все устали и жрать хотим!       Ее в очередной раз подняли, и уже не сдерживаясь, потащили вперед – она хромала и поскальзывалась в грязи, стараясь не наступать на поврежденную ногу и прикусив губу, чтобы не кричать. К счастью эта, последняя пытка оказалась короткой: они подошли к высокому шатру, над которым развевалось знамя Таргариенов – трехголовый красный дракон плескался на ветру, утверждая свою власть над этими землями.       Сир Гендри спешился, и, не глядя на нее, прошел в шатер – перед ней на мгновение открылась его внутренность – желтые круги свечей, разгоняющие чернильную тьму, – и все затихло. Солдаты, и пришлые, и лагерные, напряженно чего-то ждали. Из шатра доносились приглушенные голоса. Она знала, кто там, и новая волна гнева подхлестнула ее, точно огненный бич. Аргелла из дома Дюррандонов, последняя Штормовая королева, собрав остатки сил и гордости, выпрямилась во весь свой рост – достаточно высокий для женщины – и расправила плечи, приготовившись встретить свою судьбу.       2. Чистая вода.       Пола, закрывающая вход в шатер, снова отодвинулась, и из нее вышел Орис Баратеон, ближайший друг Эйгона Таргариена и командующий его армией. Он казался ниже, чем есть, из-за мощного сложения – его ноги походили на древесные стволы, а плечи сделали бы честь матерому медведю. Темные волосы неопрятной копной окружали голову, а рыжеватая борода была, напротив, была подстрижена, как если бы он возил с собой брадобрея. Глаза у него тоже были черными, и глубоко сидели на смуглом лице. Все это Аргелла заметила, разглядывая человека, от которого сейчас зависела ее судьба – а он в это время смотрел на нее, нахмурившись, и что-то в его взгляде вдруг снова заставило ее остро ощутить свою наготу, о которой она почти забыла. Тишина, нарушаемая только далекими звуками лагеря – хохотом, болтовней, ржанием – должна была чем-то разрешиться. Так и произошло: кто-то из ее солдат кулем рухнул на землю и заголосил: - Пощадите, милорд!       Вслед за ним остальные, точно трава под порывом ветра, начали валиться на колени. Сир Гендри, вышедший из шатра вслед за Баратеоном, покровительственно махнул рукой, успокаивая солдат, и Аргелла сделала еще одну зарубку в душе, напоминая себе не забыть, как этот ублюдок наслаждается властью. Он заговорил: - Всякий, кто преклонит колено перед Эйгоном из дома Таргариенов и признает его своим королем, будет помилован, и никакие его вины не будут помянуты в будущем. С сегодняшнего дня мы все его верные подданные. На ночь мы останемся в лагере, благодаря милости лорда десницы, а завтра разойдемся по домам. Также всем приказано выдать еды и эля.       Солдаты, одобрительно загоготав, начали подниматься с колен, облегченно хлопать друг друга по плечу, шутить – но Аргелла едва успела все это заметить. Лорд Орис шагнул вперед, подхватил ее за локоть и повел внутрь шатра, оттолкнув стоявшего на пути сира Гендри. Внутри было так тепло, что она задрожала и поняла, что силы вот-вот ее оставят. Словно заметив это, Орис Баратеон подвел ее к раскладному походному креслу, но перед как усадить, достав из ножен кинжал, споро перерезал веревки на ее руках, а затем снял с себя тяжелый походный плащ из толстой шерсти и набросил его ей на плечи, аккуратно запахнув на груди. Сев на стул, Аргелла взглянула вниз, на свои ноги, покрытые коркой из грязи и крови, и заметила, что они пачкают ковер, положенный внутри шатра.       Хозяин шатра взмахом руки подозвал оруженосца и сказал ему вполголоса: - Кузнеца сюда, быстро. Найди каких-нибудь женщин, пусть принесут горячей воды и чистого полотна. Проводи сира Гендри в шатер к кому-нибудь из офицеров, и сам оставайся с ним. И прикажи часовым не впускать никого, кроме тех, о ком я сказал. - Слушаюсь, милорд – так же тихо ответил оруженосец, светловолосый юноша, и юркнул в проем шатра.       Орис повернулся к Аргелле: - Прошу прощения, миледи, я вынужден вас оставить ненадолго. Вас никто не потревожит.       Она нашла в себе силы кивнуть, все так же глядя в пол и стараясь держаться прямо. Но, стоило ему уйти, она резко сгорбилась, чувствуя себя разбитой, уставшей и обессиленной этим невольным милосердием со стороны врага – милосердием, которого она не ждала и не желала, и которое было для нее опаснее, чем любые угрозы и насмешки. Им она могла сопротивляться – но как сопротивляться доброте? Поэтому слезам она предпочла мысли – мрачные, угрюмые, тяжелые, точно каменные валуны у берега моря, они перекатывались внутри нее, оставляя после себя глубокие вмятины и борозды.       Что из случившегося с ней хуже всего – поражение, предательство или унижение? И что ее ждет дальше? Она знала, что Эйгон обещает помиловать всякого, кто преклонит перед ним колено, так что же – неужели это ей и сделать? Покориться? Ей, потомку Дюррана Богоборца? С другой стороны, есть ли у нее другой выход? Возможно, если она выберет сопротивление, ее казнят, и тогда Штормовые земли все равно перейдут под власть Таргариенов, и она этого уже не увидит. Ее отец умер, сражаясь, это верно. Но он был немолод, а ей только двадцать лет, и она последняя из Дюррандонов. С ее смертью древний род прервется. Что ей выбрать – гордость и смерть, или унижение и жизнь?       Ее размышления прервало появление в шатре сразу нескольких человек. Первым вошел Орис Баратеон, за ним шел высокий крепкий мужчина в кожаных наручах с молотком в одной руке, и кожаной сумой – в другой, а за ним семенили три женщины, по виду служанки, с ведрами воды. Четвертая несла в руках аккуратно сложенное чистое льняное полотно. Кузнец остановился напротив кресла Аргеллы и шмыгнул носом. Лорд Орис принялся отдавать приказы: - Принесите лохань сюда, и наполните водой. Полотенце сюда. Ты – он посмотрел на кузнеца – сможешь снять эти кандалы? - Дак чего тут не смочь, млорт – еще раз шмыгнув носом, ответил кузнец. – Дело-то нехитрое – добавил он, внимательно глядя на кандалы на ногах Аргеллы. – Да только, эт, я боюсь, как бы леди больно ни было. Бить придется шибко. - Делай как можно осторожней. И побыстрее – нетерпеливо бросил Баратеон. – Миледи – уже мягче обратился он к Аргелле – Вы сможете вытерпеть еще немного?       Она только молча пожала плечами – за эту ночь она испытала больше боли, чем когда-либо до этого в жизни, что изменит еще одна порция? Кузнец, не теряя времени, опустился на колени рядом с ней, достал из кожаной сумы маленькую походную наковальню и попросил Аргеллу поставить на нее ногу, после чего примерился, взмахнул молотком и ударил. Снимать кандалы оказалось куда больнее, чем их надевать – каждый удар рождал в ее и без того сбитой в кровь лодыжке острую пронзительную боль. Наконец, все закончилось, кузнец снял кандалы с ее ног и спросил лорда Ориса: - Чего делать-то с ними, млорт? - Выброси вон – отрывисто произнес тот. - Как прикажете, млорт. - Найди моего оруженосца, он тебе даст оленя за труды. - Премного благодарен, млорт! Да хранят вас боги! – обрадованный столь щедрой платой, кузнец поспешно и неловко раскланялся и вышел из шатра. Служанки, давно приготовившие лохань с водой, стояли в стороне, и сложив руки на животе, наблюдали за происходящим. Заметив их, Орис так же велел им уйти и спросить у оруженосца плату за услуги. Служанки гуськом вышли из шатра, причем последняя из них чуть не свернула себе шею, пытаясь получше рассмотреть знатную пленницу.       Они остались одни. Аргелла все так же продолжала сидеть и смотреть в пол, не решаясь почему-то поднять глаза и все сильнее ощущая тишину – толстая шерсть стен шатра почти полностью заглушала звуки постепенно пробуждающегося лагеря. Что теперь? Орис Баратеон, мягко ступая по ковру, прошел куда-то в сторону, а затем вернулся и встал перед ней. - Леди Аргелла – тихо позвал он.       Аргелла подняла глаза: он снял дублет, и был в одной рубашке с закатанными рукавами, а в руке держал чистую на вид тряпицу. Он подтащил лохань с водой к стулу, а затем опустился перед ней на колени и, осторожным движением обхватив ее ступню крупной смуглой ладонью, покрытой короткими темными волосками с тыльной стороны, опустил ее в воду. У Аргеллы вырвался сдавленный вздох – не столько от боли, сколько от наслаждения теплой водой и необычности всего происходящего. Но она сдержалась, и, снова опустив взгляд, смотрела, как такими же аккуратными движениями прославленный полководец и победитель смывает с ее ног грязь и кровь. Вторую ногу она подала сама, молчаливо соглашаясь и признавая его право делать то, что он делает.       «Отец проклял бы меня за это» – напомнила себе Аргелла. Но отец был мертв. Мертв. Впервые она позволила скорби обхватить и заполнить душу – до того она думала только о том, как победить или же хотя бы – как умереть достойно, но теперь даже ей было очевидно, что она потерпела поражение, и Штормовые земли вместе с ней. Слезы, которые она до этого упорно сдерживала, все-таки прорвались наружу и закапали на шерстяной плащ, а одна даже упала на его густые темные волосы. Руки Аргеллы болели от плеч до запястий, и она с трудом смогла кое-как отереть лицо. Тем временем, Орис Баратеон смыл грязь с ее ног, встал и протянул ей руку. Ничего не понимая, она приняла ее и встала, с трудом придерживая края плаща. Когда он потянул ее вперед, она все поняла и после недолгого колебания позволила плащу соскользнуть на пол. Впрочем, стыдливость еще не успела полностью к ней вернуться, да и этот человек уже видел ее обнаженной. К тому же, она в его полной власти, и, желай он причинить ей зло, одежда бы его не остановила, но все равно, когда глаза их на миг встретились, Аргелла почувствовала, что краснеет.       Но Ориса Баратеона, казалось, не волновала ее нагота. Смочив тряпицу в воде, он точно такими же осторожными движениями, странными в столь крепком, суровом и лишенном изящества человеке, стал смывать грязь с остального ее тела, не забыв и о лице. Закончив, он подал ей полотно, принесенное служанками, а после того, как она вытерлась, снова закутал в плащ, и, подав руку, проводил к столу, где налил им обоим вина из штофа.       Он первым нарушил молчание: - Думаю, вы хотите знать, как умер ваш отец, леди Аргелла. - Да – голос ее после долгого молчания и дороги звучал немного хрипло – Я хочу знать, как он умер. - Король Аргилак храбро сражался, и никто не смог бы упрекнуть его в трусости или же в старческой немощи. Наши солдаты падали под ударами его секиры, как деревья под топором лесоруба. Мы с ним сошлись в поединке на вершине холма – я победил. Он принял смерть как желал – с топором в руках и проклятьем на устах. Мы похоронили его во временной могиле вместе с его секирой, но позже, если пожелаете, вы сможете забрать его останки и похоронить их, как полагается.       Аргелла только кивнула. Слезы снова подступили к ее глазам, голова кружилась от усталости бессонной ночи, потрясений и тепла, которое окутало ее после этого странного омовения. Орис добавил: - Видят боги, миледи, я не желал, чтобы он погиб именно от моей руки, но так случилось, и я прошу прощения за боль, которую причинил вам.       Аргелла покачала головой и глубоко вздохнула: - Вы правы, милорд. Мой отец умер так, как хотел, и мне ли перечить его воле? Его крови нет на ваших руках. – Она подняла кубок, и, плеснув немного на пол, сказала: - Пусть рассудит его Отец по справедливости. - Пусть рассудит его Отец по справедливости – ответил Орис и, подняв кубок, отпил.       3. Смерть королевы.       Их уединение прервало появление юноши-герольда в цветах Таргариенов. Войдя, он поклонился обоим и объявил: - Королева Рейенис велела передать вам, что, если леди Аргелла в состоянии прийти, она ждет ее в своем шатре. Также ее милость прислала вам вот это – герольд отошел в сторону и дал войти в шатер еще одной служанке, которая несла на руках сложенное женское платье.       Орис бросил короткий взгляд на Аргеллу, и она тут же гордо выпрямилась: - Передайте королеве Рейенис, что я не замедлю прийти, если только мне дадут лошадь. - Я сам отвезу вас, миледи, если позволите – ответил Орис. - Благодарю, милорд. А теперь, если можно, покажите мне, где я могу одеться.       Вскочив, он подал ей руку – Аргелла была в душе благодарна ему за эту учтивость, каждый шаг даже по мягкому ковру причинял ей боль – и провел за ширму, туда, где стояла его узкая походная кровать. Служанка, зайдя туда же, разложила на постели одежду, а затем помогла Аргелле одеться. Надо признать, Рейенис позаботилась обо всем, как видно, зная уже, в каком виде Штормовая королева прибыла в лагерь. Здесь было не только платье, но и рубашка, и чулки, и башмаки. Платье из тонкой черной шерсти с широкими распашными рукавами, подбитыми красным атласом, было Аргелле тесно и некрасиво сдавило грудь, но делать было нечего. Одевшись, она также с помощью служанки, вышла из шатра. Снаружи уже почти рассвело, и от неожиданно яркого света после полутьмы шатра у Аргеллы заслезились глаза. Орис Баратеон уже ждал ее, сидя верхом на лошади, которую держал под уздцы оруженосец. Опираясь на руку служанки, Аргелла подошла к ним, юноша встал на одно колено, подсаживая ее – и уже через мгновение она боком сидела в седле, опираясь на грудь всадника, а ягодицами ощущая его бедро, в то время как рука его придерживала ее за талию. Они двинулись шагом сквозь лагерь, и Аргелла не позволяла себе смотреть ни вправо, ни влево – только вперед. Но ее страхи оказались напрасными – в присутствии своего полководца солдаты только молчали да кланялись – ни сальных шуток, ни свиста.       Вот и шатер королевы – он был больше и роскошнее, чем какой бы то ни было еще здесь – огромное красное пятно с большим знаменем Таргариенов наверху. У входа один из часовых принял коня, а Орис, тяжело, хотя и довольно ловко спрыгнув на землю, снял Аргеллу с седла, и, уже привычно опираясь на его локоть, она вошла в шатер, чтобы увидеть Рейенис Таргариен во второй раз. При ее появлении королева, одетая в простой наряд из такой же черной шерсти, что и платье Аргеллы, с вышивкой из агатовых бусин, встала. Аргелла отпустила руку Ориса и двинулась вперед, предоставляя ему следовать за ней. Подойдя к королеве – каждый шаг давался ей болью, но она старалась держаться ровно – Аргелла, слегка пошатнувшись, опустилась на колени. - Ваша милость, я слагаю с себя корону и присягаю его милости королю Эйгону из дома Таргариенов. И прошу вас о милосердии. - Встаньте, леди Аргелла – раздался мелодичный голос Рейенис, которой не требовалось, как в прошлый раз, перекрикивать шум моря и хлопанье гигантских крыльев – и, протянув руки, она помогла Аргелле подняться и поцеловала в щеку, а затем сняла с пальца перстень с большим прозрачным аквамарином, и надела его ей на палец. – Вы преклонили колени королевой, но встали знатной леди и верной подданной моего брата и мужа. Забудем же старую вражду, ибо его цель – привести все королевства Вестероса к миру и процветанию. И я рада, что вы решили трудиться вместе с нами ради этой цели – Рейенис лучезарно улыбнулась. Аргелла снова глубоко вздохнула, и постаралась внушить себе, что поступила правильно, хотя вся ее гордость, точно морской вал, взметнулась в ней, когда она опускалась на колени перед той, кому она еще так недавно презрительно отвечала. - Мой брат, король Эйгон – продолжила Рейенис – пообещал лорду Орису в случае победы власть над Штормовыми землями и замок Штормовой предел. Думаю, миледи, вы согласитесь, что это справедливо. И я уверена, что лорд Орис поступит с вами благородно и согласно вашему положению и происхождению.       Несмотря на то, что Аргелла была почти уверена, что именно так и будет, боль от потери все равно резанула ее. Но она сжала зубы и заставила себя быть спокойной. Дом Дюррандонов проиграл, и теперь ей необходимо утвердить себя в этом новом мире. Сидя одна в шатре, она видела два решения, которые позволят ей выжить и сохранить свое положение. Первое ей удалось воплотить в жизнь, и теперь дело было за вторым. - Ваша милость, могу я обратиться к вам с просьбой? - Простите все, чего пожелаете, миледи – и я не откажу, если только это будет в моих силах. - У моего отца не осталось сыновей и наследников, и мой род может угаснуть. Я прошу вашу милость походатайствовать о моем браке, так как я нуждаюсь в наследниках, и в муже, который защитит меня и мои права. - С радостью, миледи. Такой свахе, как мне, вряд ли кто-то посмеет отказать. Есть ли у вас мужчина на примете, с которым вы хотели бы сочетаться браком? - Есть, ваша милость. Лорд Орис Баратеон – Аргелла произнесла его имя чуть громче – Если, конечно, отказ моего отца не оскорбил его настолько, что он не хочет больше и думать о том, чтобы жениться на мне. - Что скажете, лорд Орис? – Рейенис с улыбкой посмотрела в сторону, и Аргелла, позволив себе, наконец, обернуться, едва не улыбнулась, заметив на смуглом лице, заросшем бородой, растерянность. Но он быстро справился с собой, подошел к королеве и поклонился: - Почту за честь, ваша милость.       Рейенис соединила их руки и торжественно произнесла: - Именем Семерых объявляю вас нареченными женихом и невестой – немного помолчав, королева добавила – полагаю, из уважения к вашему отцу и древности вашему роду лорд Орис не откажется взять ваш девиз и цвета – я права, милорд?       Орис кивнул, а затем, склонившись, поцеловал Аргелле руку, и в шатре воцарилось неловкое молчание. Казалось, все уже сказано, и дольше оставаться здесь им было незачем. Королева тоже это почувствовала. Приняв серьезный вид, она посмотрела на Аргеллу: - Миледи, я вижу, что вы утомлены – после всех ваших испытаний вы нуждаетесь в отдыхе. Все, что касается вашей с лордом Орисом свадьбы, может и подождать. - Ваша милость – Аргелла поклонилась – так странно звучали у нее на языке слова, которые она прежде слышала только обращенными к ней самой! - Ваша милость – Орис также отвесил поклон, и подав руку уже не королеве, но леди, не чужой ему женщине, но невесте, вывел ее из шатра.       Обратно к его шатру они ехали в молчании, и, если рука Ориса Баратеона на правах жениха и прижимала Аргеллу к себе чуть крепче, она предпочла этого не заметить. Все произошедшее она осознавала умом, но оно не достигало ее чувств, она по-прежнему не чувствовала ни радости, ни скорби, ни облегчения, даже раненая гордость ее умолкла. Вот они и снова в его шатре. Уже совсем рассвело, глаза Аргеллы закрывались, все, чего ей хотелось – это лечь и уснуть. - Миледи, я вижу, что вы устали, и оставляю вас. - Но ведь это ваш шатер, милорд. - Здесь только одна кровать, миледи.       Аргелла посмотрела на него – они были почти одного роста – и снова ощутила, как кровь приливает к щекам. - Вы… Вы очень благородны, милорд. - Отнюдь – Орис улыбнулся скупой улыбкой, которая, впрочем, выдавала опыт. – Я возьму свое, миледи, не сомневайтесь. Но только юнец хочет получить все удовольствие сразу, а зрелый муж знает, что в ожидании есть своя прелесть. Впрочем, как залог будущего, я попрошу у вас поцелуй. - Как угодно, ми…. – Но он уже прижался к ее губам. Поцелуй был таким крепким, и таким долгим, что она чуть не задохнулась, и, когда он отодвинулся, глубоко вдохнула, точно пловец, вынырнувший из воды. - Доброй ночи – то есть доброго утра, леди Аргелла. Спите спокойно – и, слегка покачиваясь, Орис вышел из шатра.       Аргелла стояла, прижав пальцы к губам. Сонливость ненадолго слетела с нее – и неудивительно. Несмотря на свои достаточно зрелые года, она оставалась девицей. Ее отец не много времени уделял добродетели дочери, полагая, что для этого достаточно септы, которая должна была повсюду сопровождать ее – да и сама Аргелла, даже после расцвета, никогда не испытывала плотского томления достаточно сильного, чтобы соблазниться кем-то из знаменосцев отца, домашних рыцарей или даже пригожих слуг. Но со многими из них она тайком, сбежав от септы, играла в поцелуи, и, хотя их ласки порой бывали нескромными, все же она никогда не переходила границу дозволенного – ее друзья и кавалеры, в свою очередь, всегда были осторожны, ибо гордый и гневный нрав короля Аргилака был хорошо известен каждому – и ни один из этих лордов, рыцарей и оруженосцев не желал лишиться головы или быть оскопленным и сосланным на Стену даже ради того, чтобы сорвать цветок его единственной дочери. Но ни один из этих юношей никогда не целовал ее так, как этот чужак с другого края Вестероса – чужак, которого она сама выбрала себе в мужья, напомнила себе Аргелла. И, если во всем остальном окажется так же хорош, как и в поцелуях, то может оказаться, что этот выбор, сделанный отчасти из отчаяния, отчасти из расчета, и отчасти из благодарности, может оказаться удачным не только для Штормовых земель, но и для нее самой.       С этими мыслями Аргелла устало побрела к кровати за ширмой – ноги у нее подгибались. Служанки не было – она с трудом разделась сама и, побросав одежду как попало, рухнула в постель и забралась под тонкое шерстяное одеяло – впрочем, день обещал быть теплым, так что вряд ли она замерзнет. Уже засыпая, она глубоко вздохнула: от постели исходил запах дерева и свежей весенней земли после дождя, и чего-то еще, что она не могла назвать – иными словами, она пахла Орисом Баратеоном. При этой мысли Аргелла снова вспомнила поцелуй, улыбнулась, повернулась на бок и крепко уснула.       4. Море внутри.       Аргелла приподнялась на локтях и стала смотреть вдаль. Над морем висело облачное марево, сквозь которое солнце светило тускло, но тепло. День был жарким и влажным, что для сырого и ветреного края, каким были Штормовые земли, было большой редкостью. Ни ветерка – даже море застыло как синее стекло. Повернувшись набок, она смогла более подробно изучить место, в котором так неожиданно оказалась. Это была бухточка – крошечная, здесь могли причаливать разве что рыбацкие лодочки. Берег был усыпан мелкой галькой, а сход в воду был пологим и удобным. Крошечную косу окружали высокие обрывистые холмы, поросшие густым темным лесом – словно кто-то нарочно вырубил в крутом береге эту уютную маленькую нишу. Сзади, ближе к лесу, стояло небольшое строение, похожее на сарай, в которых рыбаки хранили снасти в случае непогоды. Там она уже побывала, и, решив, что ей лень вставать, снова лениво растянулась на одеяле и, подложив руки под голову и слегка прищурившись, стала вспоминать события минувшей ночи.       Орис должен был прибыть из Эйгонфорта сегодня к вечеру – но неожиданно явился ночью, разбудил ее и велел собираться, не отвечая ни на какие вопросы и только скупо, по своему обыкновению, улыбнулся и сказал, что ей понравится. Аргелле не особенно хотелось ехать куда-то среди ночи, но она сочла за благо не спорить, и, зевая, вышла во двор замка, где он уже ждал ее верхом на оседланной лошади. Орис предпочитал ездить с ней вместе, а не по отдельности, когда это было возможно – впрочем, против этого и сама Аргелла не возражала. Его грудь была достаточно широка, чтобы с удобством опираться на нее, а руки достаточно крепкими, чтобы удержать ее от падения. Так что она с помощью конюха устроилась в седле спереди мужа, и они тронулись шагом. Ехали они медленно и долго, так что в конце концов ее сморил сон, а проснулась она, когда уже рассвело, и они уже подъезжали к берегу.       Сначала ее удивило то, что Орис в день именин зачем-то притащил ее в эту глушь, где не было ничего, кроме рыбацкой лачуги, но, когда он, все так же улыбаясь, завел ее внутрь, она не увидела ни лодок, ни сетей: внутри стоял стол, покрытый дорогой бархатной скатертью, на нем – серебряные блюда с жареным мясом и тушеными овощами, коврига свежего хлеба, в серебряном кувшине было превосходное вино, в отдельном сосуде под крышкой ждали своей очереди сладкие пирожные и яблоки, запеченные в меду. Все так же ничего не понимая, Аргелла села и отпила от предложенного супругом кубка. Орис не спешил с объяснениями. Сначала он отломил себе ножку каплуна, откусил и прожевал добрый кусок мяса, добавил к нему хлеба, запил все это вином, вытер руки о льняное полотенце, лежавшее тут же, и только тогда заговорил: - На пути из Эйгонфорта я понял, что не успею приехать раньше дня твоих именин – и сразу начнется вся эта суета: знаменосцы с поздравлениями, пир, сотни вопросов от челяди и гостей. А я хотел побыть с тобой наедине. Поэтому и послал заранее Патрека с парой ребят, чтобы он нашел тихое местечко не слишком далеко от замка и все подготовил.       Аргелла огляделась, пытаясь понять, нравится ли ей все происходящее, затем посмотрела на мужа. Раньше она не замечала за ним склонности к подобным затеям, но эта, при всей ее странности, ей, пожалуй, начинала нравиться. Странно, она ведь никогда не задумывалась над тем, как ей хотелось бы провести день своих именин – с самого ее детства он проходил одинаково: утром посещение септы, днем поздравления и подарки, вечером – пир, который она начала посещать со времени своего расцвета. И вот впервые она проводит его совершенно по-другому. - Что мы будем делать здесь? - Что захотим – улыбнулся Орис, продолжая воздавать должное каплуну – можем плавать, гулять по лесу, а можем хоть весь день проваляться на берегу, попивая вино – запасов здесь хватит с избытком – и он показал рукой в сторону, где Аргелла заметила бочонок.       Аргелла отпила еще глоток и откинулась на спинку стула. Делать, что захочется? А как давно она делала, что захочет? Разве что совсем уж в беззаботной юности, да и то только в те редкие часы, когда удавалось ускользнуть от бдительного ока нянюшек и слуг. И вот теперь, на целый день, предоставленная сама себе? Впрочем, не только себе. - Я чувствую себя странно – призналась она. - Я тоже – вдруг неожиданно серьезно ответил Орис, навалившись локтями на стол, и пристально глядя на нее. Неожиданно он резко встал и подошел к ней, затем порылся в кошеле на поясе и достал небольшой сверток из шелка, перевязанный шнурком. - Это подарок – тебе, на день наречения. - Как, еще один подарок? – чуть притворно удивилась Аргелла, но тут же ахнула, развернув его – в складках белого шелка покоился аквамарин размером с голубиное яйцо, помещенный в искусную золотую оправу и висящий на толстой и вычурной золотой цепочке. Украшение было и дорогим, и роскошным – таким, что его не стыдно было надеть и одной из королев. «Да ведь и я сама королева» – эта мысль, глубоко запрятанная, но всегда жившая внутри, всколыхнулась в душе Аргеллы, и она перекинула со спины на грудь тяжелую косу, молчаливо приглашая мужа помочь ей надеть украшение. Его большие жесткие пальцы долго возились с маленьким замком, но, наконец, справились, и прохладная тяжесть камня легла ей на грудь одновременно с теплым прикосновением его губ на затылке. - Украшение для тебя, а этот день – для меня – шепнул он ей прямо в ухо, и взяв за руку, вывел из-за стола.       Аргелла на сытый желудок отказалась идти плавать и предпочла, сидя на одном из расстеленных на берегу одеял и изредка поглаживая кончиками пальцев свой аквамарин, наблюдать, как Орис быстро и резко сбрасывает одежду, точно высвобождаясь из пут – она никогда не говорила ему, но то, как он раздевался, всегда возбуждало в ней желание – и своей слегка неловкой походкой идет к воде. Когда он, отвернувшись от нее, поплыл широкими мощными гребками, Аргелла вдруг тоже почувствовала, что в одежде ей тесно и душно, и свободно вздохнула, избавившись от платья, чулков и исподнего, подставив свое тело теплому и влажному воздуху, насыщенному запахами соли и хвои. Так она и лежала в полудреме, позволяя мыслям течь медленно и бессвязно, пока Орис, наплававшийся вдоволь, не улегся рядом с ней на одеяло, заставляя ее вздрагивать от случайных капель воды. Какое-то время он лежал рядом с ней молча, но она ощущала на себе его взгляд. Затем его рука медленно скользнула по ее бедру вверх и с надеждой провела по мягкому невысокому холмику ее живота. - Ты еще не понесла?       Аргелла покачала головой. - Прошлая лунная кровь пришла вовремя. А еще – теперь она лукаво и лениво одновременно улыбнулась – возможно, кое-кому стоит пореже покидать свою молодую жену – мгновение спустя Орис подмял ее под себя и, опершись на локти, ласково провел пальцем по тяжелому медальону, который уютно устроился между ее грудей. - Я не зря потратил время в лавке золотых дел мастера – удовлетворенно заметил Орис – Этот камень такой же, как твои глаза.       Аргелла потянулась и высвободила руки, чтобы обнять его, ладони скользнули по еще влажной от воды коже, пока губы Ориса, сначала прильнув к ее собственным, постепенно спускались все ниже и ниже, пока… - Что ты… Что ты делаешь?       Ее муж поднял голову, и глаза его лукаво блеснули. - Хочу знать, какова моя жена на вкус.       Аргелла откинулась назад, не зная, что ответить, и ощущая попеременно смущение, удовольствие и желание расхохотаться. Но совсем скоро удовольствие затопило собой все, оно прокатывалось по ней, как тяжелые горячие приливные волны, заставляя ее цепляться руками за шероховатую гальку и поджимать пальцы ног. И в миг последней, сильнейшей из этих волн она вдруг ощутила его в себе и на себе. Теперь морем был Орис – тяжелый, точно толща воды, покрывшая ее с головой и уносящая ее все дальше и дальше. Едва успев опомниться, она попыталась подстроиться под его ритм и изо всех сил обхватила его руками, чтобы удержаться хоть за что-то в этом бурном водовороте.       Когда безумие отпустило их, Аргелла, тяжело дыша, лежала на спине и чувствовала, как пот, смешанный с морской водой, стекает по ее груди и животу. Краем глаза она видела Ориса, лежащего рядом с ней, его грудь тяжело вздымалась, он глотал воздух, глядя в небо. Не без труда Аргелла встала – его рука скользнула по ее. - Куда ты, любовь моя? – голос его был все еще неровен. - Моя очередь купаться – ответила она, оглядываясь на него через плечо и медленно пошла к воде.       Плавать у нее не было сил, и Аргелла просто лежала на воде, раскинув руки, позволяя еле заметным медленным волнам прилива качать себя, точно в колыбели. Постепенно ее глаза начали закрываться, и, тряхнув головой, она заставила себя доплыть до берега и легла рядом с Орисом, последним усилием воли укрыв их обоих вторым тонким одеялом, валявшимся тут же рядом. Ее неудержимо клонило в сон, и, устраиваясь на широкой груди мужа, она все же успела подумать, что странный это был праздник в честь дня наречения, но, пожалуй, один из лучших, что у нее был. Уже завтра они вернутся обратно в Штормовой предел. Но сейчас они принадлежат только друг другу и этому странному месту, и кажется, будто у них есть все время мира.