В поисках короля

Я помню, ветер меня нашёл И завертел, и закружил. И он сказал, что я пришёл Оттуда, где я всех убил.

Что касается леди Поул, то она, в отсутствие осложняющих ее жизнь ночных визитов в "Утраченную Надежду" и бесконечных танцев, принялась за написание писем, обличающих намерения и весь образ жизни фейри. "Эльфы, они же народ сидов, ленивы, злонамеренны, жадны, расточительны, жестоки, бездумны; стремясь к исполнению собственных желаний, не останавливаются ни перед чем, включая убийства; случаи воровства среди них бесчисленны. Открытие дорог в Страну фей влечет за собой, таким образом, бесчисленные беды для Англии и её народа, поскольку народ этот не подчиняется никому и ничему, кроме собственных сиюминутных желаний..." Письма эти, благодаря высокому положению сэра Уолтера Поула, немедленно достигли самых высоких мест, а изложенные в них обвинения упали на благодатную почву. Государственные мужи и без того были обеспокоены многочисленными донесениями со всех графств об участившихся случаях колдовства, появлении новых неучтенных дорог, пропажах целых повозок и экипажей, и теперь решительно были настроены против всякого рода магии. Любые взаимоотношения со Страной фей стоило немедленно прекратить и установить непрерывную и непроницаемую границу, а все пересекающие ее должны были подвергаться строгому учету. Но как это сделать, если границы как таковой не было, мосты и тропы могли появиться, а могли исчезнуть прямо из-под носа направленного инспектировать их государственного чиновника, да и время в волшебных холмах и на дорогах Короля текло отнюдь не так, как в остальной Англии? Стренджа и Норрелла, несших свою долю ответственности за происходящее безобразие, призвать к ответу было никак нельзя. Однако для выяснения обстоятельств пропажи к сэру Уолтеру Поулу был призван слуга последнего, Джон Чилдермас. Он вошел в гостиную, едва заметно поклонился и обвел присутствующих взглядом: их было больше, чем принято для обычного завтрака в кругу семьи. Помимо самого сэра Уолтера и леди Поул, здесь находились лорд Ливерпуль и несколько других государственных мужей, и все они ожидали от Чилдермаса ответов; больше того, ответов, устраивающих именно их. Первые секунды все они молчали, а затем заговорили все разом, едва дождавшись, пока сэр Уолтер не предложит гостю сесть (чего тот, впрочем, не сделал, так и оставшись стоять в отдалении, прислонившись к простенку между кофейным столиком и дверным проемом). — Эльфы представляют для нас опасность, да будет вам известно. Существующий порядок будет нарушен. Их дороги нуждаются в присмотре... — начал один из пожилых государственных мужей. Чилдермас иронично осведомился, всерьез ли они считают, что он один должен присматривать за ними. — Мистер Норрелл... Мы полагали, вы имеете с ним какую-то связь. Вы — его управляющий. — Бывший. — Ну, это лишь потому, что он исчез. — Нет. Он сам отказался от моих услуг. — Это известно лишь с ваших слов, — мягко опроверг его тот же пожилой джентльмен. — И если бы вы нашли способ связаться с ним, было бы неплохо. — Он должен прекратить творящиеся безобразия! Магия хороша лишь тогда, когда применяется во благо. Она — стихийная сила, подобная бедствию и известная печальными последствиями. Внешнее благо оборачивается тем, что рушатся судьбы людей! — решительно вмешался второй джентльмен, выглядевший моложе, с красным, налитым гневом лицом. — В конце концов, чего вы от него требуете? — со злой улыбкой осведомился третий. — Известно, что люди, подобные ему, — он кивнул в сторону Чилдермаса, — только того и ждут. Низкая их натура схожа с натурой эльфов... Это все больше походило на бессвязный поток оскорблений; кажется, что бы он ни сделал и как ни ответил, действия его были бы восприняты как враждебные и нежелательные. И совершенно неожиданно поток этот был прерван вопросом четвертого джентльмена (то был, похоже, не министр, а, судя по юному возрасту, не то чей-то секретарь, не то просто один из светских молодых людей наподобие Ласселза или Дролайта, что ухитрялись появляться везде и всегда): — В конце концов, отчего мы и впрямь требуем решения проблемы от этого слуги? Мы могли бы написать письмо к миссис Стрендж, и она, если только поддерживает связь с мужем — а она поддерживает, я уверен, — рассказала бы нам о его замыслах, и нам было бы проще предотвратить их. Чилдермас впервые с начала беседы оторвался от стены и даже, похоже, вздрогнул. Лицо его выразило искренний интерес. — Миссис Стрендж? — Да. Как, вы не знали? — спросил сэр Уолтер и тут же пояснил: — Она отыскалась в Падуе, в Италии, где ее приютила семья англичан, — кажется, Грейстилы их фамилия. — И это значит, что чары эльфа удалось победить. Она спасена, наконец спасена из заточения этого злобного существа, которое, как и все прочие беспорядки, было вызвано волей вашего волшебника! — вмешалась леди Поул. Но все дальнейшие попытки достучаться до Чилдермаса или призвать его делать хоть что-то были тщетны. Его сильно удивила весть о том, что миссис Стрендж объявилась в Италии живой и невредимой: если она спаслась, выходило, что чары эльфа рассеялись. Отчего тогда не исчезло проклятие, что висело над Стренджем? Было ли оно следствием козней эльфа? Ему все верней казалось, что предсказание правдиво, и Норрелл и Стрендж были лишь замыслом Короля-ворона, а собственные долгие годы на службе у волшебника были каким-то навеянным мороком, сном. Ему даже подумалось: в том, что Норрелл выбрал слугой его, был какой-то особый знак. Но ему теперь казалось мало быть просто проводником воли Короля. Он ждал его и верил, но теперь открытые дороги в Страну фей пугали людей, и магия злила их, поскольку они позабыли, как с ней обращаться; он не знал до сих пор, но мог ясно видеть, что министры всерьез ждут новой войны с Севера и новых наступлений волшебного войска. Потому они и требовали от него мира и спокойствия, и магия оказалась не так уж и важна людям. И, быть может, оттого она и исчезла в свое время, что стала не нужна, а не потому, что покинула его страну из-за чужой злой воли. Это открытие поразило сильно и неприятно. Череда расспросов, претензий и строгое внушение напоследок мало подействовали на него: Чилдермас продолжал стоять на своем, утверждая, что перед исчезновением мистер Норрелл уволил его (чему, впрочем, мало кто поверил). По последнему поводу его часто вызывал обратно в Йоркшир глава графства, однако и он не добился большего. Хотя само аббатство Хартфью и исчезло, всем землям, принадлежащим ему, требовался управляющий: на эту роль Чилдермас нехотя согласился, понимая, что мало кто, кроме него, мог в точности помнить все хозяйственные дела господина. Ему не хотелось покидать Винкулюса; он надеялся дождаться, пока члены общества волшебников расшифруют новое послание Короля-ворона. Увы, Винкулюс к этой миссии относился крайне легкомысленно и ехать с ним обратно отказался. Последнее четверговое собрание проходило крайне нервно даже не по причине бесконечных споров между стренджистами и норреллитами, а из-за того, что в расшифровке послания они не продвинулись ни на шаг. Гипотезы выдвигались во множестве, но... *** — Ты же знал пророчество! — Чилдермас до сих пор находился в убеждении, что Винкулюс недоговаривает и в действительности осведомлен о значении новых символов куда лучше, чем хочет показать. — Тебе просто понравилось есть и пить за чужой счет, — заключил он раздраженно. Винкулюс, уже успевший нахлебаться джина и закусить его пирогом, выглядел насмешливым; глаза его блестели самодовольством. Казалось, он так и спросит: "А что если да, господин слуга чародея?" — но он промолчал, сохраняя улыбку и вызывая тем самым у своего спутника еще большее раздражение. — Жаль, если книга вновь исчезнет, не будучи расшифрованной. Но, в конце концов, мы им оставим зарисовки и бумаги, а ты как хочешь, но завтра отправишься со мной к Хартфью. Чилдермас намекал лишь на то, что Винкулюс успеет умереть до того, как ученые мужи из Йоркского общества волшебников сумеют сойтись во мнениях насчет нового значения книги, но тот оглянулся на него как-то опасливо, хотя вновь не сказал ничего. Символы, что покрывали его тело, тщательно копировались и переносились на бумагу; в углу непременно была схематично изображена фигура с указанием того места, откуда они были взяты, с тем, чтобы можно было составить впечатление о тексте в целом. Стал ли он за последние недели хоть немного более понятен? Конечно, нет, хотя мистер Сегундус явственно видел в нем знаки из гэльского, старолатинского и некоторые алхимические символы. Что до Чилдермаса, тот считал, что Его Величество мог бы выражаться и пояснее. Синие знаки казались расплывчатыми и бессмысленными. Насколько он мог представить себе мысли того, кто воспитывался в Стране фей, они вряд ли были связными: мысли фейри редко отличаются стройностью и логикой. Разнообразие вносили редкие тщательные рисунки — но понять, были то звери, растения или некие аллегории, тоже не удавалось. — Уж мне-то ты бы мог сказать. Хотя бы намекнуть, — повторил Чилдермас. — В конце концов, это я вытащил тебя из петли. — Правда? — Этот вопрос тоже казался заданным с насмешкой, хотя улыбка с лица Винкулюса вдруг очень быстро стерлась. — Я на боковую, — заявил он и легко перемахнул через деревянную загородку, которая разделяла то, что они оба считали постелью. Чилдермас притушил свечу и последовал за ним — с той разницей, что лег по другую сторону. Он лежал тихо, в отличие от Винкулюса, который захрапел почти сразу. Пару раз с его стороны раздавались какие-то сонные вскрики, пару раз он спрашивал что-то скорее у самого себя или у пустоты, чем у неотвязного своего спутника, но к полуночи утих, если не считать шумных всхрапов. Чилдермас напряженно размышлял. Сон не шел к нему, хотя он счел нужным изобразить полную расслабленность. Часть скопированных символов он решил непременно забрать с собой и даже сложил бумаги в дорожную сумку. Вернее всего было бы поехать к йоркширским владениям Норрелла вместе с самим Винкулюсом, но раз уж тот не соглашался... Отчего-то Чилдермасу казалось, что Винкулюс непременно сбежит, или, больше того, снова будет схвачен и отправлен в работный дом. Где ему будет безопаснее и где, что немаловажно, письмена на его теле останутся доступными и невредимыми? Что до Винкулюса, тот рвался в Лондон, к которому привык. Становиться музейным экспонатом ему хотелось меньше всего. Именно поэтому Чилдермас вскоре поднялся, не заправляя своего края их импровизированного ложа, и, пройдя за загородку и не зажигая свечи, сел там, размышляя дальше и чутко вслушиваясь. Постель была сзади, спереди — закуток, служивший кухней, и дверь на черную лестницу, плотно не закрывавшаяся. Из-под порога падала еле различимая полоса света, тусклая, угадывавшаяся лишь когда глаза сильно привыкали к темноте. Предчувствия не обманули: во втором часу пополуночи храп прекратился. Может быть, Винкулюс приподнялся, чтобы посмотреть, спит ли Чилдермас, но в комнатке без окон стояла непроглядная тьма. Сам же Чилдермас затаился, не выдавая себя ни шорохом, хоть ему и хотелось обернуться и посмотреть, что происходит там, сзади. Но он, наоборот, чуть согнулся, сжавшись, подтянул длинные ноги и скоро услышал торопливые шаги и прыжок, которым Винкулюс перемахнул низкую загородку вновь. Он задел его плечо, но, решив, что споткнулся о какой-то их скарб, выругался и толкнул дверь. Та скрипнула, послышалась вторая череда проклятий, и скоро Винкулюс уже убегал вниз. Чилдермас вскочил сразу же и выглянул за дверь: шаги удалялись. Пристрой к дому, где они нанимали комнату, находился в узком дворе-колодце. Окно лестницы выходило на проулок, так что смотревшему из него вниз Чилдермасу отчего-то показалось, что куда быстрее будет перехватить сбежавшего сразу у выхода, чем бежать ему вслед. Он растворил рамы, перемахнул через подоконник и, держась за трубу, соскользнул метра два вниз до земли. — Стой! Но и тут его постигла неудача. Шаги явственно удалялись по мостовой. Проулок, увы, был явно обойден вниманием фонарщика и потому тоже погружен во мрак. Светил тонкий месяц, бросая призрачный свет на землю и здания, а вдоль мостовой низко нависали кроны деревьев, создавая тоннель, в который Чилдермас и бросился, не раздумывая. Ему казалось, что он вот-вот настигнет удаляющуюся долговязую тень. Но проулок скоро кончился перекрестьем с улицей пошире. После темноты даже слабый свет фонаря казался ярким, и в нем стало ясно, что улица тиха и пустынна. Чилдермас ещё немного прошел вперед и постепенно уверился, что и Винкулюс тоже должен был броситься не влево к собору и не вправо к кварталам зажиточных лавочников, а непременно вперед, туда, где находился мост через речку Аус, куда он и побежал без оглядки. Река именно в этот миг казалась широкой как никогда, разлившей черные, изредка бликовавшие из-за месяца волны чуть не на полмили. На другом конце моста Чилдермаса постигло окончательное разочарование. Левый берег, сколько он помнил его, при свете дня был покрыт сетью мелких улочек и тупиков, застроенных высокими, в три-четыре этажа домами, которые сдавали внаем. Затеряться в веером расходящихся улицах было проще простого, и Чилдермас долго бы стоял у площадки перед мостом, выбирая направление, но сейчас все дома точно скрылись в ночи, и набережная казалась неблагоустроенной и заброшенной в сравнении с оживлением, что кипело тут днём. Напротив, сейчас берег этот сплошь зарос густыми кустами. Когда он продрался через них по узенькой тропе, перед ним открылось поле, широкое и пустое. Но и дорога под ногами никуда не исчезла, напротив, стала даже шире и светлее, точно была отсыпана белым песком. Впереди горели какие-то огни и, стоило приблизиться, обнаружилась церковь. Чилдермас уже явственно чувствовал тревогу, и тревога эта касалась вовсе не Винкулюса. Он понимал, что вряд ли находится все в том же Йорке, да и церковь меньше всего походила на Йоркский собор, высокий и величественный, с его изощренными формами пламенеющей готики. Нет, она была низкой и приземистой, с заколоченными ставнями и круглым маленьким окошечком наверху; стены же её были выложены из неотесанного камня, местами неровно оштукатуренного. А приблизившись вплотную и встав на плиту перед входом, он понял, что ошибался и тут, поскольку, стоило коснуться стен пальцами и всмотреться, становилось видно, что штукатурка эта была серым лишайником. И если бы он немного огляделся, то разглядел бы, что и свет падает невесть откуда, пусть и сильный, и деревья вокруг, нависшие низко и густые, точно не похожи на чахлую городскую растительность. Чилдермас взялся за кольцо, намереваясь постучать, но и этого не потребовалось: дверь поддалась сама, легкая, сколоченная из посеревших и высохших досок. Она распахнулась, впустив его внутрь. Перед ним открылся центральный неф, длинный, низкий, без перекрестья; боковые нефы были так узки, что между рядами каменных колонн едва виднелись проходы. Тут тоже стояла бы тьма, но стены в промежутках между рядами колонн и контрфорсов осыпались, и сквозь провалы светил тот же свет луны, которого еле хватало, чтоб отбросить череду длинных тонких теней на пол. Впереди, там, где должна была быть алтарная часть, находилось возвышение. Туда света попадало больше, и он ярко выхватывал контуры камня, служившего алтарем, и Чилдермас двинулся было туда. На полпути ему неожиданно пришло в голову, что со стороны Винкулюса куда естественней было бы попытаться укрыться в боковых нефах, и он шагнул вправо: череда полос света прерывалась черным провалом; то же было и слева. Дойдя до него, он и впрямь увидел провал в земле. Широкая черная яма с осыпавшимися краями. Брошенный наугад камень отозвался дробным стуком падения по откосу, уводившему, судя по всему, довольно глубоко. Он замер, всматриваясь вперед: возвышение впереди виделось уже ясно, и можно было разглядеть, что на нем покоится. То была статуя, изображавшая Короля; изваяние давних лет поражало точностью и совершенством форм, и камню придали гладкость там, где он изображал кожу или металл меча, сжимаемого в руках, и рельефную легкую шероховатость, где он изображал волосы или ткани его одежд. Ладони Короля были сжаты на рукояти, и работа в этих местах была столь тонкой, что Чилдермас мог видеть даже, кажется, напряженные сухожилия пальцев и детали колец, что украшали их. Если что и мешало рассмотреть их внимательно, так это расстояние. На несколько колец поменьше он не обратил внимания, но крупное бросилось в глаза. Массивное, изображавшее целый замок простых форм (кажется, то был Ньюкасл), оно походило на печать и было знаком чего-то ещё, что Чилдермас мучительно пытался выхватить из памяти. Он подался вперед, присматриваясь, и ощутил вдруг, как соскальзывает вниз, срываясь с края обрыва, и попытался ухватиться за него пальцами. Вслед за этим последовало падение вниз, кажется, удар всем телом... Потом наступила окончательная темнота. *** Очнулся он с нестерпимой головной болью и ломотой во всем теле. Уже стояло раннее утро: чернота рассеялась и превратилась в извечную английскую туманную серость, так характерную для Севера с его болотами и рано наползающими туманами. Углы их маленькой комнатушки — и те казались погруженными в полумрак, а очертания предметов в них — неясными и расплывчатыми. Он встревоженно вскочил, собираясь одеться, чуть не упал от накатившей слабости, поднялся снова, уже медленнее, и, сев на край постели, дотянулся до верхней одежды, валявшейся тут же, у изголовья, а потом осмотрел все вокруг. Винкулюса не было, но это теперь не слишком-то огорчало; в самом деле, Чилдермаса не покидало ощущение того, что он потерял или забыл нечто куда более важное, но был ли то предмет или просто обрывок каких-то знаний, припомнить не мог. Шкатулка? Та выполнила свое предназначение и после того, как палец был возвращен леди Поул, ценность свою потеряла — так же, как эльф потерял свою власть над этой женщиной. На этом месте вспомнились Чилдермасу полные ненависти обвинения леди Поул, требования, просьбы немедленно заставить Норрелла закрыть дороги эльфов — как будто бы он их открывал! Но действительно, кто? Тут ему показалось, что он готов ухватить мысль за хвост, но она ускользнула вновь, и он, поморщившись, словно наяву слышал обвинения в свой адрес, принялся вспоминать заново то послание, что было ему оставлено. Оно было точно: так говорили карты, когда он раскладывал их, но что это было за послание? Колода была рядом, но повторять расклад он не рвался и принялся погружаться в детали того, старого. Как назло, снова тут вспомнился Винкулюс, глухое раздражение к нему и то, как уличный маг сам пробовал предсказать ему судьбу. Череда карт, все повторяющихся, с карточным королем и расплывшимся черным пятном, его будущее. Король, снова Король, и ещё один, и ещё. Король-ворон. Здесь рассуждения дошли до точки, но решение не вызывало энтузиазма. Похоже, впервые в жизни ему не нравилось то, что все утыкается в давно покинувшего эти края Короля. Слабый след, подавший надежду при появлении Норрелла и Стренджа, рассеивался, и Чилдермас решил пытаться пойти по нему. Дела звали его обратно к поместью Норрелла, вернее, туда, где оно находилось. И теперь его, по крайней мере, не сдерживала необходимость караулить Винкулюса. Злость на уличного мага неожиданно прошла, и Чилдермас успокоил себя тем, что, уладив те дела, непременно навестит Лондон и известный ему рынок с шатром. Не учел Чилдермас лишь того, что спокойствие его вряд ли разделят члены почтенного общества волшебников. Они встретили весть о побеге Винкулюса глухим недовольством. — Разве не вы говорили нам, что собираетесь посвятить Винкулюсу все время? — Расшифровке, а не тому, чтобы держать его на короткой привязи, сэр, — огрызнулся Чилдермас. — Он волен ехать, куда вздумается. Этот человек — бродяга, и потом, у вас остались детальные копии. От него не отступались; звучали даже отдельные обвинения в похищении. — Укрывать его где-то не в моих интересах, — пытался объяснить он; ему мало верили. Волшебники и те, кто себя ими считал, расходились в негодовании. Чилдермас тем же вечером выехал к Хартфью. До аббатства было полдня пути, так что тем же вечером он достиг деревушки, куда в свое время от темной башни, поглотившей Норрелла со Стренджем, уходили слуги. Там Чилдермас и заночевал на постоялом дворе, невзирая на настойчивые приглашения с их стороны. Сон пришел к нему быстро, легкий и прозрачный, как и полагается сну: в этот раз он видел, что находится не то на площади, окруженной огромным изгибающимся портиком и арками, не то в огромном храме, купол которого был так высок и светел, что мог соперничать с небосводом. Здесь вокруг него ходило множество ученых джентльменов, но были ли то маги, священники или университетские профессора, понять он не мог, хоть место и казалось храмом не то знаний, не то самой природы. Чилдермас сидел на ступенях его, как и множество других. В этот момент он увидел упавшую на себя тень длинноволосого человека в длинном плаще, тоже легкую, прозрачную с синевой. Он с надеждой схватился за его руку, прося остаться и объяснить всё, но тот отстранился, что-то передавая ему взамен. Чилдермас понял, что держит в руках книгу, тяжелую и большую настолько же, насколько и важную, и скорее открыл её. — Я тебя оставлю, — сказал ему тот, кому принадлежала тень, — а ты читай. Приказывавший это голос больше походил на внутренний, чем на звучавший извне. Но чем дальше Чилдермас всматривался в книгу, тем меньше мог разобрать, да и разбирать не особо хотел. А потом вдруг понял, что и не написано в ней ничего вовсе, и страницы белы и пусты, разве что сверху украшены знакомым вензелем с вплетенным в его узор летящим вороном. — Но... Не уходите! — И Чилдермас обернулся, подняв голову на того, кто говорил с ним, попытался снова уцепиться за него, но рядом никого не было; остальные казались вполне увлеченными беседами друг с другом. Сон, несмотря на легкость, оставил гнетущее впечатление, но Чилдермас относил его насчет того, что и впрямь не смог расшифровать письмена Короля — даже не пытался толком, оставляя это на откуп магам-теоретикам. "Это угрызения совести", — говорил он себе. Здесь заниматься размышлениями над посланием Короля было тем более недосуг. Недели две пролетели незаметно: начиналась как раз пора посевов, и приходилось решить, где купить зерна и где теперь хранить землемерные книги, поскольку Хартфью пропало не только с прославленной библиотекой, но и со всеми надворными постройками. Чуть позже обнаружилось, что при въезде на хозяйские поля стоят два длинных, старых на вид сарая; стояли ли они тут раньше или были возведены недавно, никто не мог вспомнить. К удивлению слуг, обнаружились там и реестры земель с их описанием, и пропавшие запасы для посева, и даже часть инвентаря. Так что теперь за работой дело не стало, и Чилдермас, объехав все владения Норрелла, мог спокойно отдать распоряжения. Препятствий к тому не было и юридических: Норрелл хоть и прогнал его, доверенности не разорвал, формально оставив его единственным управляющим. Наследников не было, даже самых дальних, хоть их сейчас и безуспешно искали. Тем неприятнее оказалось дошедшее до него вместе с визитом мистера Сегундуса известие о том, что копии королевских писаний пропали, а его самого ищут. Оказалось, что в отсутствие Чилдермаса в Йорке члены общества магов вовсе не успокоились. Обсуждения продолжались, говорили, что Чилдермас уехал, чтобы скрыться на дорогах Короля, собирались даже выслать вслед за ним погоню. Это заставило его нахмуриться, но никак не потерять самообладание. Разум его тревожили иные проблемы. И потом, он догадывался, насколько нужен обществу волшебников и всему Парламенту. Прекратить похищения людей и впрямь представляло собой сложную задачу, и он чувствовал, что единственный способен найти её решение. Чилдермас решил показать собственные копии символов с тела Винкулюса Сегундусу, но те листы, которые они вдвоем с ним развернули, оказались почти пусты. Знаки исчезали на глазах, оставляя лишь бледные расплывчатые пятна, которые вскоре полностью попали, словно стёртые невидимой рукой. — Что вы планируете делать теперь? — осведомился мистер Сегундус. Чилдермас мрачно глянул на него из-под спутанных прядей волос, но не ответил: вопрос показался ему заданным скорее из вежливого беспокойства, чем из желания разделить с ним все тягости и невзгоды — да и кто смог бы сделать это, кроме него самого? — Я имею в виду, собираетесь скрыться на дорогах Короля? — простодушно продолжал мистер Сегундус и, перехватив взгляд еще более мрачный, спохватился: — О, нет-нет, не подумайте, я не собираюсь им рассказывать об этом, и напротив, считаю, что вы поступите верно: кто еще... — Довольно, — прервал его бессвязные излияния Чилдермас. Предположение Сегундуса сильно поразило его своей прямотой и неожиданной смелостью, но он вовсе не собирался давать кому-то повод обвинить себя в бегстве. — Простите, — коротко ответил тот. — Я собираюсь выехать им навстречу и объясниться. — Вас возьмут под стражу. — Я объясню, где его искать, и недоразумение быстро разрешится. — А если нет? Если вашего Винкулюса упрячут в работный дом, а если он просто не доберется до Лондона и решит осесть по пути где-нибудь в Ноттингеме? Прошу вас! Вы один сохраняете память о мистере Стрендже... Чилдермас вновь оборвал его, заметив, что так и не дождался когда-то прибытия Джонатана Стренджа в Хартфью, хотя тот действительно передавал ему весть. На миг ему вспомнилось то ощущение тревоги и надвигающегося рока — его оно не сильно тронуло, но по рассказам слуг он примерно представлял, что происходило. Что занимало мысли Чилдермаса сейчас, так это вопрос, как Стренджу удавалось перемещаться под действием наложенного на него заклятья и, более того, связываться с другими; потом мысли его плавно перетекли на причины проклятия: было ли оно следствием собственных ошибок Стренджа — или же он встретил на пути кого-то более могущественного? Здесь ему вновь послышались обличительные речи леди Поул, и он вспомнил. Эльф. Но ведь эльф был повержен; правда, Стивен Блэк, слуга Поулов, не вернулся, но по словам леди Поул выходило, что тот покинул их по своей воле. Но Чилдермас так и не находил ответа на вопрос, почему Стрендж и Норрелл не смогли развеять проклятье после смерти эльфа. Говоря вернее, мысль о том, что Стрендж и Норрелл были вынужденной необходимостью и волей Короля, захватывала и в то же время пугала. И, учитывая преследование, предложение покинуть эти земли казалось совершенно естественным. Он злился все сильнее: эти мужи из министерств так боялись магии, в то время как она одна давала силу и свободу. Им не нужны были ни возможности магии, ни даже власть. Два чародея показывали им эти возможности, но те оказались не нужны, и теперь старая легенда о завоевании земель Севера эльфийским воинством казалась Чилдермасу не сказкой, а закономерной необходимостью. — Что с вами? Вы что-то хотели сказать? — Сегундус вновь аккуратно тронул его, наклоняясь и всматриваясь в потемневшее лицо. — И хочу добавить... Знайте, Джон, что даже если вас будут разыскивать здесь, в Старкросс-Холле вы найдете приют, если вам понадобится отдохнуть от дорог Короля. — Ничего. Думаю, вы правы. Мне не стоит покидать эти места. Джон Сегундус успокоенно улыбнулся, чуть касаясь его руки. Но Чилдермас кривил душой: он на самом деле хотел увидеть вновь своего Короля, он хотел знать его планы и видеть его волю, он хотел видеть Север процветающим, а не умирающим краем. Он хотел узнать его новое пророчество, и если не из туманных рассеивающихся знаков на теле бродяги Винкулюса, то от него самого. *** Старая эльфийская тропа, что вела из Донкастера в Йоркшир, выглядела еще более заросшей: теперь пролом в изгороди еле угадывался. Чилдермас переехал через узенький каменный мост, фланкированный двумя вытесанными из серого камня сферами, и направился туда; что его ожидало там, он помнил и был мрачен, поскольку связываться с защитником крепости во второй раз вовсе не хотел. В Англии стояла весна во всем ее пышном цветении, но здесь, похоже, не властвовал какой-то определенный сезон. Он миновал статую прекрасной девы, державшей в руках каменный глаз и каменное же сердце. Последнее напомнило ему о чем-то важном, кажется, о пророчестве, адресованном Норреллу, хоть он и не смог в точности припомнить, что оно гласило. Деревья с их скрюченными стволами стояли по-прежнему сухие и голые, поднимая к небу черные изломанные ветви, и до сих пор висели по сторонам трупы убитых, одни — с почти полностью истлевшими одеждами и белевшими на темно-зеленом мхе костями, другие в латах, что скрывали степень разложения, третьи более свежие, в черных, зеленовато-синих и багровых трупных пятнах, с кишками, что вылезали у них через горло, с гнилью, что сочилась из всех отверстий, и в богатых расшитых одеждах, не дававших увидеть пока остальные признаки смерти; меньше всего ему хотелось последовать той же участи. А когда он привык к ним и рассмотрел почти всех достаточно для того, чтобы больше не замечать этого триумфа смерти, то разглядел медленно скользящие, сливающиеся до поры с искривленными стволами тела животных, что пожирали трупы. Широкие пасти одних с парой острых тонких клыков походили на звериные, длинные тела других с черно-серым пестрым узором походили на тела змей, многочисленные длинные скрюченные конечности, оканчивающиеся когтями, походили на ноги пауков. Он похолодел, хотя ни ветра, ни мороза не было, и стоял некоторое время не двигаясь, привыкая к ужаснувшей его картине, а затем, когда проехал вперед, увидел зрелище, которое могло заставить расхохотаться: Генри Ласселз, бледный и неподвижный, точно мертвец, стоял перед ним с револьвером в руках. — Я, защитник замка Вырванных Сердца и Ока... — произнес тот негромким бесцветным голосом, и Чилдермас ощутил нечто, походившее на угрюмое злорадство: впервые эльфийская магия показалась ему и остроумной, и вполне верно действующей. Он объехал Ласселза широким полукругом. И впрямь, никто не выстрелил ему вослед и никто не спешил его преследовать. Замок вырисовывался перед ним, невысокий, но основательный, с крупными плохо подогнанными валунами в фундаменте и старой полуразрушенной башней наверху. Вдоль карнизов росла мелкая трава, дотягивались до верха стен вьюнки, и выглядел он скорее давно покинутым, чем обжитым, даже для обиталища эльфов. Тем не менее, он счел за лучшее заглянуть внутрь осторожно, но и там ничьих следов присутствия не было. Наверх вела винтовая лесенка с несколькими выпавшими из середины ступенями; еще выше обрушилась почти половина пролета. Кое-как перепрыгнув выпавшие ступени и оказавшись наверху, он увидел покрытые гобеленами стены, высокое стоящее на полу зеркало, завешенное тряпкой, словно здесь кто-то умер (насколько позволяла разглядеть отгибавшаяся с края черная драпировка, амальгама сильно потрескалась и шла пятнами, похожими на морозные узоры), и стол у окна. За ним, склонившись, вышивала что-то юная леди. Чилдермас поклонился, приветствуя ее, и медленно осмотрелся. Гобелены были вышиты искусно и представляли, очевидно, череду сцен из жизни Короля-ворона. Его фигура в черном неизменно угадывалась на всех. — Я ищу Короля-ворона, миледи. Она посмотрела на него с недоумением. Ему подумалось, что дева из эльфов может просто-напросто не понимать его языка. — Вашего Короля, миледи, — пояснил он, указывая на гобелены, но снова удивленно открыла глаза и тоже указала ему на вышивку, а может, и просто махнула вперёд рукой: истолковать жест можно было по-разному. Чилдермас отошёл, рассматривая изображённые сцены. На первой из них была эльфийская рать, войско, почти полностью скрытое за множеством иссиня-черных вороньих крыльев, и окутывала его синеватая туманная дымка; издалека оно походило на грозовую тучу, надвигающуюся с Севера. На другой, на центральном и самом широком полотне, показано было правление Короля-ворона. Падали к его ногам пораженные им враги, и сколько мог Чилдермас понять, если половина из них принадлежала к знатным вельможам из числа англичан, то другая — к странным существам, на людей походившим лишь отдаленно. Лишь позже он понял, что то были сиды, мятежные и своевольные правители из их числа. В середине сидел сам Король, окружённый магическими символами, и царства, что простирались вокруг него, делились на три: то были Северная Англия, Страна фей и отдаленная и темная земля на краю Ада, больше всего походившая на недавний лес, который Чилдермас проезжал по пути сюда. Он невольно задумался над тем, убивал ли Король врагов или заточил там, в самых мрачных своих владениях. А третья сцена, самая последняя, край которой дева продолжала вышивать, была ещё неясна и неопределенна. Чилдермасу показалось, что она представляет прошлое, а не будущее. Там были изображены самые ранние годы Джона Аскгласса: сперва брошенное дитя, отмеченное непонятным знаком, потом приютившие его сиды, эльфийский холм, тяжёлые годы лишений в детстве, заточение, высокий светлый наставник (Чилдермас посчитал его эльфийским принцем), а затем череда убийств и смертей на его пути, едва он научился держать меч в руках. Тут было множество эльфов, запутанные тропы, высокие замки и дороги, что сам Король строил. И среди них Чилдермас разглядел блуждающую темную фигуру Короля: как раз ее хозяйка замка вышивала сейчас. Он шагнул вперёд, нагнулся, желая рассмотреть поближе ее работу, и понял, что дева исчезла. Теперь он стоял один посреди зала, и тем удивительнее было, что окружало его множество полотен и узких бойниц между ними, но ни одной двери. Странно, но сейчас это почему-то не слишком его встревожило. Напротив, отсутствие тех, кто мог помешать, успокоило его. Он даже отступил на шаг назад, желая разглядеть повнимательнее последний гобелен и картину в целом, чтобы уяснить получше для себя его смысл, вгляделся в лицо своего Короля, и оно отчего-то показалось ему не вечно юным, как описывали его летописцы, и если не пожилым, то по крайней мере сильно уставшим и напряженным, хотя по-прежнему большей частью было скрыто спадавшими волосами. И он вовсе не казался мудрым и прекрасным, как Чилдермас мог себе воображать. Нет, он выглядел обычным человеком. Все дольше вглядываясь, Чилдермас мог уловить все более мелкие детали внешности; разве что мутная темнота и какие-то пятна мешали их разглядеть поближе... а потом он понял, что смотрит на собственное отражение в зеркале, и что все то, что он принимал за третий гобелен, было ничем иным, как многократно раздробленным и искаженным отражением первого, так что становилось даже неясно, почему он так поздно заметил себя самого. Зеркало, этот проводник к дорогам Короля... что ж, сейчас Чилдермас чувствовал себя вполне готовым повторить трюк Стренджа, чтобы только избавиться от наваждения. Он сбросил с зеркала чёрную драпировку, болтавшуюся на одном его углу, услышал протестующий вскрик хозяйки замка, но не шагнул в зеркальную гладь, которая разошлась бы легко под руками многоцветной блестящей волной, а быстрым и уверенным движением его разбил. Стекло осыпалось вниз сотнями узких длинных острых осколков; воющий злобный голос эльфийской девы сулил ему какие-то кары, а лицо ее из миловидного превращалось в страшное, звероподобное, хоть и безволосое — больше всего оно походило на плоскую морду летучей мыши с плоским вывернутым упырьим носом и острыми мелкими зубками. Он расправился с ней и ее чарами, хоть вовсе и не хотел того. Разбивая зеркало, он рассчитывал разом обратить на себя внимание Джона Аскгласса и лишить ту часть зловредных эльфов, что обитала здесь, возможности заманивать к себе людей, поскольку все же решил для себя, что бесконечные смерти их неправильны. Замок Вырванных Сердца и Ока оседал у него под ногами, камни уходили в землю, и через некоторое время он стоял на вершине кургана. А вот лес остался на месте, стал даже еще непригляднее, чем был. Земля быстро поглощала останки умерших. На Ласселза он даже не взглянул, направившись вперед, вглубь, как будто еще рассчитывал увидеть Короля или увидеть его след. Тщетно: его не было здесь, и не было давно: Чилдермас ощущал это и без помощи серебряной чаши и воды. Король давно оставил эти края, а если и возвращался, то вовсе не хотел почтить вниманием Джона Чилдермаса. Но сильнее беспокоила неопределенность поисков. Чилдермас перебирал в уме то, что сказал бы ему: речь выходила короткой и простой, убеждавшей действовать смелее, так же, как это было четыре сотни лет назад, и указать путь своему слуге, но следом начинало казаться, что просьба глупа и наивна, и мир не станет прежним. *** Впереди его ждал Ньюкасл, древняя цитадель Короля-ворона. Чилдермас гадал, найдет ли замок разрушенным и обветшавшим или, напротив, восстановленным, в сиянии славы, с трепещущими знаменами эльфийской рати, с фейри, что съезжались туда со всех краев Англии, Шотландии и Ирландии. Тропа, вместо петляний и новых загадок, скоро вывела его к большой деревне; он ждал увидеть селение эльфов, но его встречали обычные крестьяне и ремесленники, крики детей и лай собак, и мычание скотины, и кудахтание куриц, и ничего, что указывало бы на то, что он все еще в Стране фей. А привратник замка поднял на него несколько скептичный взгляд. — Значит, сами решили явиться к месту заключения? Чилдермас негромким злым голосом объявил, что к исчезновению Винкулюса отношения не имеет. Его выслушали внимательно, почти сочувственно, но сослались на бумагу и розыск по всем графствам. Ему было объявлено, что, пока не освободится дилижанс, отвозивший преступников, его задержат здесь, и он устало согласился. В подвале, куда его повели, стояла полутьма. За неимением камеры и решеток на окнах его заперли в обычнейшей комнате, почти полностью пустой и без спального места. В единственном окошечке под потолком виднелось небо, трава, и заметно было, что начал накрапывать дождь, так что становилось сыро; впрочем, окно размерами подходило разве что для кошки, и выбраться через него возможным не представлялось. Чилдермас, устроившись на стуле, закутался в плащ, и, опустив голову на стол, быстро задремал. Сон продолжался недолго: то ли усталость быстро прошла, то ли поза оказалась слишком неудобной. День клонился к вечеру, небо стало совсем пасмурным и потемнело. Чилдермас поднялся, разминая затекшие ноги и руки. Сколько удавалось рассмотреть в тусклом свете, массивные камни были старыми и видели, должно быть, еще и самого Короля-ворона. Быть может, он и сейчас незримо праздновал возвращение в Англию наверху со своим призрачным войском. Чилдермас попытался представить эльфийский пир, услышать на секунду тихие заунывные звуки волынок или свирелей, и ему на миг почудилось, точно он ловит дальние их отголоски, но они, стоило покинуть мир грез, слились со свистом ветра, который лизал камни замка. Жаль, что он заперт сейчас в этом каменном мешке, в этой гробнице, и не может слиться с ним в его порывах. А вот филенчатая деревянная дверь казалась совсем непрочной: нажми посильнее плечом — и слетит с петель или отойдет от косяка; но пытаться бежать он не стал, рассудив, что если и делать это, то ночью, когда станет совсем темно и привратник уснет. Да и бежать резона не было: зачем иначе он стремился сюда? Не затем ли, чтобы найти резиденцию Короля? Зато в углу обнаружилась дверь, которую он не замечал раньше, совсем низенькая и старая, сколоченная из толстых досок, с единственной ручкой в форме кольца; замка не было. Чилдермас рассчитывал обнаружить за ней кладовую, забитую до потолка рухлядью, или не найти ничего, но впереди была непроглядная тьма, и он наугад шагнул в нее, а еще через миг споткнулся о круто уходящие наверх ступени. Решив, что запирать преступника, пусть и не доказанного, в помещении с выходом на лестницу по меньшей мере безрассудно и должно остаться на совести его тюремщиков, он попробовал подняться. Винтовая лестница была совсем узкой, чуть шире его плеч, и несмотря на мрак, можно было подниматься, касаясь стены рукой для опоры. Лестница вывела его на первый этаж. Вперед анфиладой уходили залы, пустынные по причине позднего времени, с редкими горящими вдоль стен свечами. Он поднялся еще выше: здесь коридор был узким и совсем темным; сбоку от него за дверями тоже обнаружился вытянутый в длину зал, стены которого сплошь покрывали рисунки. В танце двигались пары, шли торжественные процессии со знаменами, высились острые шпили покоренных крепостей, заставляя углубляться в прошлое Короля. Он всматривался в них долго до головокружения, гадая, куда же исчезли все они без следа. А потом Чилдермасу подумалось, что все его попытки что-то отыскать и понять излишни, раз его Король вдруг покинул эти края и ушел, и разгадку его исчезновения нужно искать извне. Наверху, ярусом еще выше, стены оканчивались зубцами, ощерившимися, как острые зубы в пасти чудовища. Крыша осыпалась, и из-под нанесенной земли и поросшего травой дерна показался настил. А внизу простиралась река, к которой уходили уступы скалы, где стоял замок, и лежала в наползающем вечернем тумане долина с редкими огоньками селений и темными пиками елей в лесах, походивших на копья эльфийского войска. Темная зелень лесов к горизонту уходила в туманную белесую даль, и в небесной прозрачной синеве мерцали звезды; вечерний воздух хотелось вдохнуть полной грудью и нестись над лесом с дикой охотой Короля. *** Еще через миг с вершины замка сорвался в полет крупный черный ворон. Вначале полет его казался чередой бессмысленных трепыханий, но скоро выровнялся, и через минуту птица парила над погружающейся в туман землей. Ворон летел к скалам Севера, туда, где когда-то в низкой пещере, служившей обиталищем сидов, на каменном полу пронзительно кричал похищенный ими человеческий младенец. Птицы внимали его крикам, склонив головы, любовались его темными вьющимися волосами и пронзительно голубыми глазами. Лесные совы таскали ветки и выщипывали свой пух, чтобы устроить ему постель. Вороны притаскивали в больших изогнутых клювах молока, чтобы напоить его, а затем и мелких лесных мышей, которых он ел, когда подрос. Едва он выучился ходить и стал понимать эльфийский, язык зверей и птиц, то начал прислуживать эльфам. А тогда они жили на Севере в каждом холме, и холмы эти не были спящими. Король сидов обитал в скалах, которые высились среди полей, и каждый пик был шпилем его дворца, а число их не поддавалось счету. И эльфы любили своего Вороненка, поскольку знали, что ему уготована участь властвовать над ними и над сынами людей. Однажды Король сидов, прекрасный, как рассвет, и сияющий, как свет звезд, нагнувшись к нему, пообещал ему это. Потребуется лишь собрать войско и заставить людей сдаться, наведя на них морок или взяв верх силой. Вороненок поднял на него взгляд: — Отчего ты сам не пойдешь на людей войной? — Я уже приносил им клятву уйти в холмы. — А отчего ты не нарушишь её? — спросил он. — Однажды я уже проиграл им. — Отчего ты не возьмешь над ними верх чарами? Они увидели бы твою безграничную красоту и мудрость и сами бы преклонились перед ними. — Эти земли нельзя подчинить себе иначе. Их можно лишь завоевать, — был ответ. — Потому что их должно удерживать силой: сильным может быть каждый, но мудрыми — немногие. И ты должен завоевать их, а воинов их убить или прогнать прочь. Тогда Вороненок спросил последнее: — А куда же исчезнешь ты? — Ты и меня должен будешь убить, — ответил, склоня голову, Король сидов. Сперва Вороненку показалось, что сделать он этого, смотря сиду в лицо, не сможет. Так что только когда тот повернулся спиной, удаляясь, он впервые поднял меч и вонзил ему глубоко в спину, прямо между лопаток, право и чуть пониже, там, где, по его представлениям, за волнами длинных серебристо-сизых волос и за парчовой, расшитой золотом мантией билось сердце. Но клинок провалился глубоко вперед, точно за ней и не было ничего (и это правда, поскольку у сидов нет спины), и крови тоже не было, потому что у сидов нет крови. Сияющие золотом латы Короля сидов поддались легко, точно были из фольги, тело — как будто было из паутины или лепестков роз, бескровно рассыпаясь в прах к его ногам, потому что Король сидов был так стар, что видел еще, наверное, рождение мира. Мох и трава скрыли его тело, волосы его превратились в вереск, драгоценные камни с его короны стали цветами, и юный Король-ворон стоял и смотрел вниз, на холм, что поглотил его тело. Так Вороненок понял, что власть не передается иначе, чем клинком. В самом деле, что такое магия против клинка? Но и он ничего не значит, если магия не правит им. Он сожалел о том, как расправился со своим предшественником, но не слишком. В самом деле, немало горестей выпадало на его долю в холмах сидов, где он пил воду, что выступала на камнях их замка, ел то, что прорастало вниз сквозь верхушки холмов, и тех мелких зверей, которых умел поймать, и служил всем их прихотям, странным и безумным, выращивал любимые их цветы, отмерял длину и ширину грядок крысиными хвостами и многое ещё. Но все же он был счастлив и горд тем, что его воспитали сиды, поскольку племя людей вызывало у него презрение, и сам он вырос гордым и высокомерным, как и положено эльфу; но сердце у него все-таки было человеческим, слабым, и он часто страдал из-за собственной влюбчивости или вспыльчивости. Ворон опустился в лесную чащу. Со стороны она казалась непроглядно черной, но в глубине темные громады деревьев обретали форму, цвет и запах, и между ними была не чернота, а светлый, пронизанный густыми ароматами воздух, хотя и наполненный сумерками, а не дневным ясным светом. Ворон сел на низкую обломанную ветку и прокричал несколько раз. Ворон думал о господине, который сидел некогда под этим деревом, постелив на покрытую росой траву отороченную мехом мантию, и смотрел на него своими светлыми голубыми глазами, и мог бы сказать ему: "Вот ты где. Я тебя давно ждал". Но лес оставался молчалив, хотя и хранил память о Короле. Ворон задремал, сидя на ветке, а утром проснулся обычным человеком, уставшим и совершенно продрогшим. *** Поднявшись и отыскав кое-как тропу, Чилдермас вышел в большую деревню. Утреннее солнце делало краски яркими, и не верилось, что здесь могли отыскаться хотя бы следы того, о ком он думал. Гнали на пастбища коров, деревенские торговки располагались с товаром на той части главной улочки, что считалась местным рынком, лаяли собаки, а он шел среди них высокой темной фигурой, державшейся особняком ото всех, и чувствовал себя чуждым и чужим этой жизни, холодным и далеким, поскольку хотел бы сейчас лететь вслед за своим Королем, но не мог его отыскать. Кое-что его здесь все же интересовало. Он наклонился к девушкам, раскладывавшим на прилавках пучки свежей зелени и другие припасы: — Где здесь старая эльфийская тропа, милые? — Если ты про ту, что ведет к дому Джона Каблука, то она там, позади зарослей шиповника за фермой. — Кто это? — спросил он. — А разве ты с ним не одного племени? — засмеялись девушки. — Все знают, что там живет могущественный эльфийский принц, который беспрестанно крадет девушек из окрестностей себе в жёны. Чилдермас отошел и направился ко краю деревни, и за неимением зеркала посмотрелся в лужу. Он увидел там собственное усталое мрачное лицо и оборванные края плаща, но все-таки не понял, как его можно было принять за эльфа, разве что по причине сильной задумчивости. Кусты с их темно-багровыми ветками царапались, и тропа вилась и пропадала, не желая пускать, будто понимала, зачем он шел, но он наконец выбрался к низкому холму, хотя и со вновь окровавленным лицом, точно дрался разом с целой стаей диких кошек. Без сомнения, перед ним вырастал из земли еще один бруг. Вблизи он казался значительным по размеру, хотя полуразрушенным и уродливым. В основании его лежали камни, огромные, грубо отесанные, а верхние этажи были сколочены из досок и больше походили на скворечники или лесные укрытия. Дверь стояла рядом, снятая с петель, приглашая ступить внутрь. Хозяин-эльф наверняка считал его прекраснейшим дворцом, но все великолепие убранства составлял морок, что он умел насылать на гостей, и сейчас узкие коридоры и низкие грязные комнаты выглядели мрачно и неприветливо. Он шел вперед, осторожно осматриваясь, и постепенно понял, что боится напрасно. Слуги эльфа, странные создания со звероподобными мордами и человеческими телами, похожие на уродливых карликов, исчезали при виде него, прячась по углам, или оборачивались многоножками и уползали, или вылетали прочь летучими мышами, или превращались в огромных пауков, что плели свои тенета прямо под потолком. Одна галерея сплошь полнилась рядами поверженных врагов этого эльфа. Латы одних стояли в нишах в стене, от других, не носивших доспеха, остались обрывки истлевших одежд и выцветшие лохмотья волос, и бледная тонкая кожа обтягивала их черепа. Головы третьих торчали, насаженные на кол, почерневшие, с белыми оскалившимися зубами и вывалившимися языками. Вырванные из тел позвоночники свисали вниз, похожие на хвосты змей, длинные, с обломанными ребрами. Ему казалось, он видел, как они умирали: некоторые от голода и жажды, прикованные здесь, другие были задушены, третьи заколоты, четвертые угодили в другие ловушки, подстроенные тем, кто обитал здесь. Но тот, кто пришел к нему сейчас, оставался холоден при виде бессчетных трупов. Он пришел не сражаться с этим эльфом, а убить его и любой ценой прекратить то, что он делал. Вынув длинный, почерневший от времени серебряный меч из иссохших рук одного мертвеца, он продолжил спускаться вниз, глубже, поскольку эльфы не любят солнечный свет. Еще ниже оказалась комната, в которую едва проникал день: она располагалась у подножья холма и была наполнена светом иным, призрачным, но не бледно-сизым, как в "Утраченной Надежде", а красновато-желтым, похожим на пламя свечей; и оно указывало на близость и присутствие эльфа, что заставляло собраться. Потом он смог разглядеть и свечи, все до единой, в тяжелых подсвечниках, золото которых было не разглядеть из-за многослойных наплывов воска. Комната полнилась застоявшимся запахом крови и отголосками криков, и запах этот заставлял сердце биться чаще. Впереди высилось ложе, поднятое над полом настолько, что к нему вела приставная лесенка. Оно было скрыто под пожелтевшим и посеревшим от времени балдахином, складки которого покрылись пушистой пылью наверху. Подойдя ближе, он рассчитывал разглядеть столь же грязные простыни, которые, как это водится у эльфов, бывают белыми, лишь когда их только выткут. Но цвет их оказался темно-красным, и они были жесткими и темными, все покрытые засохшей и свежей кровью. Крики, громкие, то яростные, то жалобные, резали обострившийся слух, но он все-таки не торопился, а, сжимая в руках меч, медленно откинул полог с кровати, на которой мужская фигура лежала на женской, прижимая своим весом к кровати. Показалось потемневшее от гнева лицо эльфа, оскалившегося, показывая клыки, и стал слышен его звериный вой. Рука, больше похожая на звериную лапу с когтями, чем на изящную кисть, какой мог обладать совратитель девиц, протянулась к нему. Он отступил назад. Секунда, резкий выпад и никакого выбора: меч вошел глубоко в него со спины, вместе с девушкой пригвоздив к его ложу. Все вокруг, что было чарами эльфа, рассыпалось прахом. Кровать превратилась в камень, устланный кусками дерна, вместо подсвечников сплошь были пересохшие головки чертополоха, вместо огня свечей — оранжевый свет заката. Пригвожденный эльф вырывался, но освободиться не мог и с ненавистью смотрел на него. Тело девушки высохло, превратившись в скелет: очевидно, она была похищена давно, и теперь он был заключен в клетку из её костей, хватался за ребра, перебирал по ним тонкими пальцами и молил отпустить. — Тебе так меня не убить, — сказал эльф, облизав губы тонким язычком, больше похожим на птичий или звериный; очевидно, он не считал обязательным поддерживать перед ним свое прекрасное обличье и представал как есть, с темными волосами и темным, как старое дерево, лицом. Кожа его походила на древесную кору, пальцы на черные ветки, волосы — на спутанную и высохшую болотную траву. — Мне и не нужна твоя жизнь. Мне нужна твоя верность. Эльф кивнул своему победителю и поцеловал протянутую руку с длинными грязными ногтями. — Я буду верно служить, если освободишь меня. — Думаю, меч вполне усмирит тебя, так же, как каменный жернов — твоего брата. Он вышел оттуда и, уходя, оглянулся: холм оседал, от высокого строения скоро не осталось ничего, даже камни ушли под землю, и шиповник надежно скрывал тропу. Но все же он, оглянувшись последний раз, взмахнул рукой, возводя, сколько видно, высокую каменную стену между людьми и холмами сидов, и жалел, что ее нельзя продлить бесконечно. Покидая деревню и направляясь вперед, он видел пред собой Короля, величественного и мудрого, и правящего землями Северной Англии как лучшим из всех царств, а не задворками и обиталищем изгоев. В этот раз он даже не помнил, как уснул, и не был уверен даже, что не уснул прямо там, рядом с поверженным эльфом посреди поля. Во сне он видел Короля-ворона в цвете молодости, когда его только ввели в замок Генриха Второго. Он не боялся подвоха, потому что был еще слишком наивен, а побежденные не пытались его убить, потому что эльфа нельзя убить со спины. Юный Король осторожно пробовал вино на вкус, кривясь, потому что нашел, что оно обжигает, и жадно разглядывал богатые одежды придворных, тут же пожелав себе такие же. Есть он предпочитал руками и спокойнее чувствовал себя снаружи, чем под каменными сводами; он не привык видеть у сидов столь основательные строения, поскольку еще не находилось эльфа, который смог бы возвести замок, а главное — завершить его, поскольку нет ничего непостояннее настроения эльфа. Но все же он восхитился их высотой и чистотой каменных плит: под столом кое-где валялись объедки, стены покрывал нагар и копоть от свечей и камина, а в целом было светло и ярко в сравнении с убранством эльфийских дворцов, где земляной пол во много слоев покрывали брошенные тряпки, иссохшие трупы и утварь, которую эльфы никогда не мыли, а предпочитали похищать у живущих окрест людей. И устройство это показалось ему разумным, так что Король-ворон, обагрив эти земли кровью и вселяя страх в жителей Англии, все же нежно полюбил эти места и человеческие порядки. Слишком они были сложны для эльфа, но Король все же был человеческое дитя, и самонадеянность сочеталась в нем с безрассудством. Он начал с малого и перво-наперво решился заложить основание замка Ньюкасл в том месте, где река Огмор делала небольшой изгиб. Никаким планам следовать он не решился, сочтя, что нужную планировку сможет устроить сам после того, как стены будут возведены, а если и нет, то спокойно пройдет сквозь несколько стен. Так что замок изобиловал тайными комнатами, лесенками, обрывающимися на полпути, и каменными мешками, которые так и остались забыты. Еще в нем были ложные арки, маленькие потайные гробницы и большие высокие залы без окон и дверей; позднее, узнав о цветных витражах, Король-ворон сам сотворил несколько, и они бросали многоцветные отсветы на стены и пол тронного зала, оживляли мертвенно-бледные лица его слуг-сидов и создавали из солнечных лучей радужные картины. Чилдермас видел, как его Король с недоумением рассматривает набор столовых приборов, ловит тайком бабочек, что залетали под своды замка, и быстро ест их, видел, какими жадными блестящими глазами осматривает он богатства и всю утварь дворцов людских и как он пугается постоянного человеческого гомона и грубого громкого языка. Как бы он сейчас желал призвать его и рассказать, что люди неблагодарны и не понимают, что он даровал им, а боятся. Но ему оставалось только идти вслед за ним и помнить о том, что он служит Англии и людям, происходит то по требованию английских пэров усмирить магию или из собственного желания коснуться величия своего господина. Сердце звало его обратно в Лондон, пусть даже его заключат там в Тауэре, высоком и черном: он станет для него дверями к дорогам Короля, и он уйдет к ним через зеркало или стену дождя, и высокие стены не задержат его. Через минуту он будет в Иных краях, сам будет строить лестницы и возводить арки и башни. На секунду ему показалось, что он заразился надменностью от эльфа, но быстро отбросил эту мысль: эльф в его сладострастии показался ему совершенно жалок, а он сам разве не умел властвовать над собой? *** Его все еще разыскивали как убийцу или предполагаемого похитителя Винкулюса, в чем он вполне мог убедиться, посетив контору ближайшего констебля. В этот раз дилижанс с решеткой отыскался быстро, и остаток пути он, уставший, мог наконец отоспаться и поесть: то, что сопровождавший его констебль и двое церковных старост делились с ним хлебом и даже давали глотнуть своего пива, казалось ему верхом милости, так сильно он отвык от привычных вкусов. Размеренный ритм и тряска вгоняли в сон, тепло заставило дремать до самого Лондона. Обращались с ним осторожно. Иногда они позволяли кучеру или слугам из постоялых дворов взглянуть на того, кого везли с собой; те были любопытны, но, как ему думалось, в том не было ничего необычного — любому интересно посмотреть на бандита или преступника. Так он думал, пока спросонок не уловил часть разговоров. — Ого, это и впрямь эльф? — кажется, его оглядывали, хотя тот, кто смотрел, вряд ли мог разглядеть что-то кроме кончика длинного носа и спутанных длинных волос, выбившихся из-под плаща. — Похож. Отчего ты думаешь, что он не исчезнет? — Да ведь на решетке-то сплошные кресты, — с оттенком самодовольства заявлял трактирному слуге церковный староста. — Он побоится и не сможет. То, что его принимали за эльфа, позабавило. Насколько он мог сравнить себя с народом сидов, ни сияния, ни светлой кожи, ни длинный растущих вверх бровей у него не было, да и изворотливостью их он не обладал. Он даже дотронулся до лица: оно было гладким, хотя он не смог вспомнить, когда брился последний раз. Но, надо признать, события последних дней представали перед ним туманными и запутанными: его сильнее заботили картины иных миров, чем собственное окружение. За окошком спрашивали, что эльф ест ("Да всё!" — отвечал констебль), умеет ли отводить глаза и прочую чушь. Первой мыслью было пугнуть их каким-нибудь простым фокусом вроде обращения предметов в стекло, но, подумав, он решил не мешать простому люду заблуждаться на свой счет и, усмехнувшись и закутавшись в плащ посильнее, уснул вновь. В следующий раз он очнулся днем. Лондон лежал перед ними, раскинувшийся широко в долине Темзы, покрытый дымкой, которую не рассеивало даже полуденное солнце, и он с удовольствием любовался панорамой и сотнями острых тонких шпилей. Башни были сотканы из лучей, сияющие, но прозрачные, казавшиеся частью пейзажа, пока он не понял, что над замками людей высился замок эльфов, воздушный и величественный, и башням его нет числа. Слабая надежда укрепила его. Лишь бы хоть одна из этих башен была вблизи места, куда его везут! Больше выжидать не хотелось. Едва они встали у поста при въезде и констебль вышел, поясняя что-то местному служителю закона, он выдохнул и откинулся на спинку сиденья, пытаясь слиться с ним. Рука его тянулась к решетке в двери дилижанса, чтобы достать ключ на поясе старосты, который стоял непозволительно близко... — Эй, ты здесь? — констебль повернулся к карете, подошел совсем близко и осмотрел её изнутри. Тот, кого они держали взаперти, понял в этот миг, что его не видят, и даже не слишком спешил скрываться, стоя на другой стороне улицы и бросая взгляды вслед удалявшейся карете. Он свернул в проулок: на взгляд обычного горожанина он оканчивался тупиком и лесенкой, уходившей в глухую стену. Его же глазам представало подножье башни и ворота, и лестница была покрыта не выщербленным камнем, а прозрачным хрусталем, и сама башня тоже сияла, сотканная из солнечного света. Вход растворился, и он скрылся в этом ярком солнечном свете, как иные прячутся во тьме, и слился с ним. Внутри же замок больше походил на катакомбы или подземное кладбище, чем на царство света. Это тоже был замок могущественного эльфа. Внизу размещалась кухня, огромная, с сотнями грязных котлов и иной посуды, громоздившейся по углам. Слуги все так же походили на крыс, разбегавшихся при звуках его шагов; наверху шла долгая анфилада залов, увешанных чередой портретов разных дев, отдавших сердце тому, кто обитал здесь. За одной галереей шла следующая. Она тоже была полна его трофеев и зарешеченных клеток, в которых были заключены пленницы эльфа, бледные, окостеневшие, как мотыльки, которых насаживают на иглу, чтобы любоваться окрасом и изучать строение их крыльев, пока пыльца с них не слезет и не останется один серый полупрозрачный остов, хрупкий и тонкий; только это были не бабочки, а женщины. Все оставленные им здесь умирать и наскучившие ему, ослушавшиеся или разозлившие. Были видны все пленницы и их сердца, которые принадлежали ему, высохшие или все еще кровоточившие. Как и все другие эльфы, он был способен лишь похищать, а не создавать, и тому, кто пришел за ним, казалось сейчас как никогда справедливым, что тот, кто держал их здесь, должен уйти, а замок его — скрыться навсегда и не завлекать больше никого. После галереи мумий в прекрасных платьях, с их высохшими и ярко накрашенными лицами, с их руками, которые они тянули к нему, наверху показалось поистине светло и легко дышалось. Но стоило приглядеться — и становилось видно, что и стены, и своды, и колонны, и пышное убранство созданы не из солнца и света, а из сотен костей, от мелких, похожих на рыбьи ребра, из которых были сплетены гобелены и занавеси, до крупных и длинных, положенных в основание колонн и стен. Они были белыми, и казалось насмешкой, что чертог смерти так светел и прекрасен. Там проводил время сам хозяин замка, и путь к нему лежал через тысячу ступеней вверх, которые охраняли его стражи. Он боялся гнева крылатой эльфийской рати, но и эльфы приняли его за своего, и не застилали глаза сотнями крыльев, и не впивались своими зубами, и не пытались поразить его стрелами. Скоро он стоял перед ним, но не находил слов. Нелепым казалось требовать что-то вслух, и он сделался молчалив, но не от страха или бессилия. Он сжал руку, сжимая время и пространство и соединяя разрозненные солнечные лучи в грани одного кристалла, а замок Кастель Дель Тур Сан Номбр лежал у него в руке. Теперь войско эльфов стояло за его спиной, и они следовали за ним, но и власть над эльфами не слишком его обрадовала. Он направился к краю моря, поскольку решил в погоне за тем, что искал, посетить дальние земли на краю Ада, и теперь знал, что надо делать для этого. Открыть дверь в них могла молодая кровь, и он заколол козленка, дождавшись, пока последний зеленый луч солнца не упадет на волны холодного моря. Похищенный им козленок жалобно блеял, но скоро выбился из сил и замолк, так что голову пришлось отсекать уже мертвому. Кровь все равно потекла, черная, смешиваясь с водами моря. Волнам, казалось, не понравилось, что их так оскверняют. Они были не менее своевольны, чем тот, кто приносил им жертву, и гребни их вспенивались сильнее, а сами они поднимались выше, тяжелые, иссиня-черные, пока не поглотили его совсем. Он понял, что опускается на дно моря, но ни холода, ни онемения не ощущал. Внизу, у берега подземного озера, он склонился над водой и увидел в ней Короля-ворона, который так же протягивал руки к нему и рассматривал его, склонив голову. Все внутри замерло. Как долго он ждал этого момента! А теперь не был даже слишком удивлен или обрадован. Потом он коснулся глади воды руками, отчего она пошла рябью, и увидел собственную руку, украшенную перстнем в форме замка Кастель Дель Тур Сан Номбр, и понял, что сам стал Королем; он смотрел на свое лицо и узнавал его: и это было именно то лицо, что он так давно искал; а как должен был выглядеть он сам, он уже не помнил, и неважно ему это было. Зато он пытался вспомнить, откуда пришел и чего хотел, и в глубинах воды проплывали мимо него лица людей и сидов, украшенные печатью смерти или печатью молчания, и окружали его. Все они умерли; и он вспомнил, что искренне верил: магия умрет вместе с ними, по крайней мере та, старая, жестокая, с которой он повидался лицом к лицу и сам стал ею, победив и проиграв в этом сражении с самим собой. Теперь за ним тянулась его собственная вереница умерщвленных врагов; теперь он сам правил эльфами, усмирив и перепугав их, а пустынные земли на краю Ада он мог сделать тюрьмой для оставшихся непокорных, и все демоны преисподней терзали бы их, чудовища древние и еще более старые, чем сами сиды. В этот момент ему показалось странным и несуразным само то, что он должен умерить свои притязания на Страну фей и Северную Англию. В самом деле, как смеют они, какие-то жалкие люди, которые сменяют друг друга каждые несколько десятков лет, указывать? Как смеют запрещать великой стихии? Но гордость его подсказала, что они, скорее всего, по-прежнему недостойны лицезреть его магию и могущество. Тогда он взял всю магию, разливавшуюся в нем широко, заключённую в воздухе, земле и водах Англии, пронизывавшую её, как солнечные лучи, и претворил её в сложность, и заключил ее глубоко в сути вещей, чтобы никто не мог до неё добраться, кроме самих пытливых умов. Теперь овладеть ею смогут лишь немногие достойные из числа тех, кто не остановится ни перед чем; и до той поры овладеть магией, спрятанной в сердце вещи, можно было лишь разрушив её. Но завладев ею, те избранные получили бы бесконечные богатства. "Это все равно что обрубить людям руки, — говорил ему один голос, — как свободны они были раньше!" "Я защищаю их, — возражал он себе, — правильнее будет оставить магию во власти немногих упорных". "Но кто сказал тебе, что они, овладев её поистине безграничными силами, распорядятся ею как следует?" — вопрошал голос вновь. На этот вопрос он не знал ответа.