Пастырь

Что такое тысяча лет? Всего лишь череда дней. Каждый из них начинается с исходной точки: за часы сна выцветают эмоции, теряются мысли, врастают принципы. А снизошедшее откровение затирается обыденностью, оставив поутру лишь неуловимый привкус. Время не лечит. Оно заносит песком трещины до полного забвения. Однако стоит смениться ветру, и они проступают снова. Арес прожил две тысячи лет. В представлении людей это огромный срок: они успели напрочь забыть свою историю десятки раз, потерять несколько цивилизаций и остаться прежними. Сменились лишь декорации и возможности. Внешность, атрибуты, идеалы. Слова. Проходя по улицам, Арес видит множество знакомых лиц: черты, цвета, формы не имеют значения; запах, дыхание душ — вот что влечёт, будоражит его чувства. Забавляет. Дома, в замке, по-прежнему ощущается присутствие учителя. Там время застыло горькой смолой. И всё же это куда больше, чем он заслужил. Даже он. — Я не разрешал тебе входить сюда. — А я не спрашивал разрешения. В ярко освещённом проёме Рейнольд предстал двумерным силуэтом. Тенью Дианы, проклятой девки, из-за которой всё вышло… так. Зачем он привёл его? Уязвить Лессу? Но толку, если тот безмятежно спит, а вот сам Арес обрёл нежеланное общество. — Стоило бы, — голос звучал строго, холодно. Арес хотел бы произнести фразу резче, вонзить в чуткие уши до крови, но на этом языке не вышло. Как мало у него осталось. — Уже неважно, — Рейнольд сел с другой стороны открытого гроба. — Он спит? Вопрос похож на крохотный камешек. Сущая мелочь, дань вежливости, но отстранённость лопнула тонкой плёнкой переполненного паром шара. Слова посыпались, цеплялись друг за друга, вытягивая всё новые и новые. Рейнольд не мешал. Арес не видел его — перед широко раскрытыми глазами проходило прошлое, мелькало, билось, тянуло жилы, выворачивало наизнанку, истекало слезами, кровью, мучило… Выжгло. Арес с удивлением коснулся горла: он порядком охрип. — Причём тут я? Рейнольд смотрел на него, как труп. Ровно столько же интереса и жизни во взгляде. — Ты меня плохо слышал? — Арес ждал многого. Возмущения, желания оправдаться, в идеале — мучительного раскаяния. И снова не получил ничего. — Тебя сложно не услышать. Вот только я не понимаю, каким боком отношусь к некой Диане, жившей тысячу лет назад. — Переро… — Да срать мне, — перебил Рейнольд. Он говорил негромко, невыразительно. — Она — это она, я — это я. Если бы Лесса дал тебе сдохнуть, не было бы больше никакого Ареса. Может, Фридрих бы родился, Арслан, Лао или Йен, какая разница? Главное, что ни один из них не стал бы тобой. — Очень удобное оправдание. — Факт. Иначе бы люди давно нашли ва… нас и перебили. Не такая сложная задача, когда помнишь. Кстати, об этом. Что дальше? — В смысле? — В том самом. Вот бродит стадо D-людей, есть пастырь, есть элита. Даже Бог свой собственный, неважно, что коматоз… Арес всё-таки развернулся и сгрёб его за ворот. — О, ожил. — Побольше уважения. И к нему, и ко мне. — Если есть за что. — Возраста мало? — Возраст не имеет значения. Даже твой опыт не имеет значения, пока ты пялишься в стену и продолжаешь игры капризного дитяти, — Рейнольд поднялся и сбросил его руку. — А ты, конечно, прирождённый лидер. — Нет, ведомый. Просто я люблю видеть, куда иду. А ты видишь? — Я… — Я вижу только смерть, — он не отводил взгляда. — Такими, как сейчас, нас раздавят. — Такими? — Арес был почти очарован. Или не почти. — Разобщёнными психопатами. Страх, жадность, жестокость, ненависть, — Рейнольд загибал пальцы, — хреновый клей. — И что я должен сделать, по-твоему? — Откуда мне знать? Ты же пастырь. Но неплохо бы взять для начала посох да приструнить собак. Аресу стало смешно. Все эти слова ради чего, этого? — Если ты не ладишь с Калебом… — Не я. Сколько он слышал ссор? Тысячи тысяч. Сотни жалоб, просьб, требований, угроз, за каждой из которых трепетало «я, только я, мне». И вдруг — «ему». Неужели только потому, что Арес обратил того, кого никогда бы не выбрал сам? — Разберись. Он, — Рейнольд посмотрел на Лессу, — ещё больший ребёнок, чем ты. Кому-то придётся повзрослеть. Лучше бы одному из вас. Идеально — тебе. Арес опомнился, когда он переступил порог. — Иначе что, Рейно… — Рано, — он оглянулся, — это раз. Два — если я виноват в его сне, то не хочу объяснять твою смерть тем более.