Зона нейтралитета

Они пересекаются догорающим вечером неожиданно внезапно, экранизируя сюжеты сатирических новелл, публикуемых местным журналом. Он лежал головой на скрещенных руках и провожал тяжесть прожитого дня; она стояла натянутой тетивой в тени пылающего кедра. Хината тогда еще не знала, какая реакция будет более уместна: молчаливый уход или выстраданная беседа на тему повышения цен и подорожания продуктовой корзины. На какие темы обычно говорят с наставниками бывшего возлюбленного и нынешнего мужа? И насколько это этично — устраивать свою личную жизнь в рамках одного — неважно, что бывшего — отряда, вовлекая в нее две стороны из трех имеющихся? — Какаши-сенсей... — О, Хината? Он говорит вопросительными интонациями, а она понимает, что ее присутствие было обнаружено метров так за сто. Хьюга принимает правила его игры, слегка склоняя голову в знак приветствия: по крайней мере он помнит не только ее фамилию, но и имя. — Простите, что потревожила. — Не беспокойся, Хината, затянувшееся одиночество порой обременительно. Однако не думал, что плотность здешнего места может превышать одного человека на квадратный метр. Она разбирает фразу про обременительное одиночество на морфологические составляющие, но не приходит к определенным выводам. Ее параноидальные наклонности всегда усложняют линейно простое, включая стандартный обмен любезностями. — Позволите? — Конечно, присаживайся. Хината приземляется на влажную траву трепетным листом: шелестяще мягко, подобрав ноги и сместив тяжесть тела на левую руку. Скалистый обрыв нависает над низинной Конохой воздушным лайнером; Какаши опирается расслабленными локтями о согнутые колени. — Я часто брожу здесь в поисках трав. Последний осенний сбор перед началом зимы, — она говорит, но будто оправдывается. — Зиму, насколько я знаю, обещали затяжную. Октябрьская промозглость забивается в телесные пустоты колющей изморозью. Солнечный диск напарывается на острие антенн и взрывается винными брызгами: бетонный скелет деревни тонет в кровавом мареве заката. Хинате кажется, это первый и, вероятнее всего, последний раз, когда они обменяются более чем пятью словами. Какаши для нее — нерушимая константа, та самая легенда со страниц истории, о которой говорят лишь в третьем лице. Хинату поражает постоянство его свойств и значений: кажется, даже возраст застыл где-то в заданных величинах. Знает она о нем лишь номинально, выстроив фундамент образа из околоабстрактных фактов. Какаши — лишь сторонний зритель ее жизни среди сотен других: интересно, какой оценки заслуживает кинолента ее биографии? По десятибалльной шкале. Хатаке подпирает щеку ладонью и смотрит на Хинату отстраненно-лениво. Манжетная линия кожаной перчатки впивается в основание кисти, а ее настроение врезается в ограду его внутренних фильтров: он всегда отличался природной восприимчивостью. Изменилась, определенно. Проступает в ней что-то едва уловимое, но прямо указывающее на исключительность родословной: с возрастом угловатая зажатость сменяется деликатной плавностью, а суетливость эмоций — графичной собранностью. Уже не Хьюга, но все еще наследница Бьякуган — член венценосной династии, теряющая юношескую невнятность и обретающая контрастную оформленность. Если годами ранее образ ее звучал односложной безответностью чувств, то сейчас он надрывается чем-то более драматичным — словно свергнутая королева на пепелище революции. Какаши рассматривает Хинату с беспристрастным интересом оценщика: анализирует структуру холста, устанавливает состав пигментов и художественную стилистику. Возможно, именно перед подобными особами склоняли когда-то свои головы великие воины, жертвуя своей независимостью во имя процветания страны и правящей династии. Он ставит многоточие в аннотации ее личности, утомившись от психоанализа, и думает, что на сегодня достаточно. Птицы продолжают виться над их головами, вспарывая облачную туманность. — Слышал, ты отошла от миссий. — Да, решила, что так будет лучше. Безликий ответ на не то вопрос, не то утверждение. Какаши чуть поворачивает голову; натянутое небо воспаленно бликует на транспаранте его протектора. — Хината, позволь дать совет... Она оборачивается на голос: ей кажется, что сейчас он, подобно всем остальным, вновь даст наставления по обеспечению сохранности Саске или здравию Наруто. Хьюга мобилизует внутренние ресурсы, готовясь к составлению отчета о жизни именитой троицы. — ... тебе следует найти себе применение. Неоправданность ожиданий поджигает уже готовые сценарии, вынуждая прибегнуть к нескладной импровизации. Странное дело: не нужно выкладывать рапорт о текущих делах Саске? Нет необходимости делиться своими мыслями по поводу семьи Узумаки? — Простите? — Я о том, что отсутствие деятельности чревато излишним самокопанием. Никогда ведь не поздно спустить память с короткого поводка и стать частью движения, правда? Хината ныряет в интервальную паузу, обтачивая каждое слово; сухая хвоя впивается в чуть дрогнувшие пальцы. Она держит зрительный контакт, и взгляд Какаши ведет ее винтовой лестницей к предметной реальности. Ее накрывает пьянящим эффектом присутствия: насыщенность изображений выкручивается на максимум, а звуки расслаиваются на отдельные децибелы. Ветровой порыв, забравшийся под хлопок одежды мелкокалиберной дрожью, сквозит в волосах и устремляется в распростертые объятия равнин. Какаши в какой-то мере жаль ее — чисто по-отечески. Застрявшая в треугольной призме отношений, она словно тот самый внутренний угол, не способный вырваться из формы. От Наруто к не-Наруто, от безответности чувств к их полному отсутствию — ее бросает из крайности в крайность в пределах одной книги. — Я слышал, что в Академии имеются свободные вакансии, — он обрывает контакт первым, меняя угол охвата. — Неплохая идея устроиться, допустим, на полставки. Трижды в неделю, пара часов в день. Хината опускает глаза, примеряя возможный график работ на костяк привычных ей будней. — Какаши-сенсей, вы говорите словно работник отдела кадров. Он вращает стебель клевера в слоте между большим и указательным пальцем и устремляется отрешенными мыслями куда-то на запад. — И правда, — многозначительный взгляд в дрожащий воздух между небом и Конохой: терракотовое небо продолжается пузыриться в агонии. — Наверное, виной тому моя многофункциональность. Легкая ирония вплетается в землистые запахи леса, и Хината мягко улыбается. Впервые за долгое время она чувствует свою материальную телесность: словно вернувшаяся из состояния невесомости, она ощущает приятную тяжестью тела, натиск багреющего вечера и приветственные касания сумерек. — Сенсей, вы один из немногих, кто не спросил о жизни моего мужа в первые двадцать минут беседы. Спасибо вам. Она видит секундное замешательство в чуть дрогнувших складках его маски, изгибах приподнятых бровей и замерших пальцах. Видение мимолетное, едва различимое в кристаллизующемся дыхании заката. — Видимо, вторники не располагают к обсуждению бывших учеников, превзошедших учителя. Подобные собрания организуются по понедельникам, ты немного опоздала, — он протягивает ей пятилистный клевер, словно делясь кусочком внешнего мира. — Сегодня же предлагаю предаться разговорам о домашней выпечке с возрастным шиноби. Знаешь, я ведь неплохой кулинар. Хината смеется, и согревающая энергия проходит продольными волнами по венозной системе, сворачиваясь клубком в районе солнечного сплетения. Они говорят долго, но также долго молчат. Погружаются в предсумеречную дремоту, а после — всплывают, вдруг чувствуя острую необходимость в обсуждении рекордного урожая клубники этим летом. Хината не знает, дело ли в исключительном таланте ее собеседника или в воздействии ретроградного Меркурия, но вечер протекает по артериям жизни полноводной рекой безмятежности. Уходя, Какаши салютирует Хинате на прощание, желая меньше переживаний и больше определенности, а она вручает ему саше с лавандой от бессонницы. Провожает его Хьюга долгим задумчивым взглядом, предполагая, что Какаши — это, наверное, та самая версия Саске при условии благоприятного исхода событий. Возможно, где-то там, в одной из альтернативных вселенных, где Какаши Хатаке — физически моложе, а она — психологически устойчивее, они бы жили в просторном доме жизнью отошедших от дел шиноби и воспитывали общих детей по всем канонам правильности. Только вот неувязка: живет Хината в опостылевшем настоящем, где влюблена она в Наруто Узумаки, носит фамилию Саске Учиха, а испытывает пламенный стыд перед Сакурой в прошлом Харуно. Хьюга горько усмехается: и правда, поистине великое трио. Реальность — она ведь всегда более прозаична: сейчас Хината пересечет деревню уже выученными маршрутами, вольется в трескучую пустоту их дома и затеряется в пространственной пустоши, ведь количество квадратных метров на двоих превышает минимальное в три раза.

***

Возвращение Саске выпадает на первый день снега: шестое декабря встречает Хинату остывшим солнцем, разреженным воздухом и спонтанным приходом мужа. Он уже давно не уточняет временные рамки своих перемещений: ее день может начаться как с уборки опустевшей кровати мужа, растворившегося в предрассветной дымке, так и со скрипа входной двери, оповещающего о его приходе, — она все никак не смажет петли. В этот день Учиха входит в дом вихрем мятной свежести, вновь перекраивая русла ее жизни. Он долго мнется на пороге, стряхивая снег с каким-то особым остервенением; она молча наблюдает со стороны, бросив короткий кивок в знак приветствия. — Первый снег в этом году, — Хината отталкивается плечом от стены и заходит за спину, стягивая плащ с его плеч. — Здравствуй, Саске. — Да, отвратное зрелище, — она стряхивает корки снега с полов накидки: наверное, отрицательность температур идет в противовес его огненным техникам, или же желчная нервозность уже стала хронической? Хината знает, что Наруто простил Саске, Саске не простил Коноху, а Коноха надеется на Наруто — шаткая система с тремя неизвестными. Учиха не стал нукенином по окончании войны — сперва, она, помнится, немало удивилась, а после поняла: компенсирует он все невысказанное затяжными миссиями — с каждым разом все дальше и все дольше. Словно цепной пес на привязи дружбы: Хьюга уверена, если бы не Узумаки во главе Конохагакуре, относительная терпимость и принятие сменились бы, в лучшем случае, открыто выказываемым презрением. Скрытый протест прослеживается и сейчас — в отказе от протеза и внедрения клеток Хаширамы, в стратегических миссиях длительных по умолчанию, в удаленности их поместья на периферии деревни. Хината знает, что Саске не забыл: оценки в табеле его успеваемости говорят, как минимум, об исключительности его памяти. Дело не в том, что стыдно ему, дело в том, что не стыдно им — деревне Скрытого листа, что зиждется на костях его клана. Скорее всего, в этом и заключается нынешняя философия Саске. Судьба Конохи зависит теперь от функциональной надежности Наруто, предохранителя на спусковом механизме возмездия. Хинате хочется горько усмехнуться. Возможно, даже закричать. Она запускает руку в волосы, чуть сжимая, и вновь впивается взглядом в опорные точки его силуэта. Саске не знает, что досаждает больше: повышенная влажность воздуха, относительный провал миссии или представитель семейства кошачьих под ногами, которого ранее не было. Землисто-ореховый, словно выцветший, он сливается с полом и щетинится выгоревшей шерстью. Учиха косится на Хинату и кота, Хината всматривается в стройный ряд стежков на плечевой линии плаща, реагируя запоздало: — Прибился на днях, — Саске смотрит на четвероногого заложника их жизни: само олицетворение уличных скитаний и неотесанной дикости. — Не могла не впустить. Неизвестный продолжает кружить в районе щиколоток, обвивая виноградной лозой. — Просто замечательно. Саске переступает порог, кота и ментальную изгородь свербящего чувства. Непонятный кот, замурованный теперь в стенах не менее понятного дома, — превосходно, теперь их семья складывается по всем канонам заурядности с легким налетом деконструктивизма. Саске думает, что застань он Хинату в объятиях мужчины среднего ума и крупного телосложения, картина их жизни стала бы более колоритной. Однако перед ним все те же стены, те же сухоцветы в округлых вазах и неисчерпанность последней ссоры, что забилась пылью в межкомнатные перегородки. — Как к нему обращаться? — Никак. Просто кот. Учиха издает сухой смешок: нарицательный кот в кругу нарицательной семьи. Может, это даже к лучшему: дашь ему имя — повиснет в их буднях якорем повышенной держащей силы. Саске, конечно, считал более вероятным появление в жизни Хинаты кого-то более человекоподобного, но и безымянный хвостатый годен для коротания одиночества — по крайней мере, принадлежат они с ней к одному классу млекопитающих. Саске ставит подпись в ознакомительном акте — плюс один декоративный элемент в арт-пространстве их дома. Отказавшись от чая и прочих приветственных церемоний, он спешно удаляется в комнату; недоуменный кот провожает его низким гортанным рыком и бликами неоновой диафрагмы. Хината нежно проводит ладонью по взъерошенной холке "просто кота", запирая дверь на тяжелый засов. Все прошло не так уж и плохо.