Выпуская птиц на волю

Киркволл праздновал Сатиналью. От громких криков, пронзительного детского визга, звона шутовских бубенцов и бьющейся посуды у ашаада гудела голова. Сейчас ашаад следил за торжественной процессией в верхней части этого сумасшедшего города. «Торжественной» по мнению ашаада она не была — в разодетых в чудные маски горожанах не было ни капли достоинства, но они казались куда разумнее пьяных обитателей порта, с гиканьем и хохотом избивающих друг друга мешками с надутыми бычьими пузырями. Он прислонился к постаменту гигантской статуи, изображавшей отсутствующее у гномов чувство прекрасного, впитывая в себя её успокоительную прохладу и прикрывая — всего на один миг! — глаза. Он не должен был этого делать. Бересаад — глаза и уши Антаама, личная гвардия аришока, лучшие из лучших. Так маленького ашаада учили в детстве тамассран, так он думал, когда вырос, так оно было на самом деле. Кун требовал от ашаадов всегда держать ум и глаза открытыми, чтобы быть в состоянии ответить на любой вопрос аришока. Простая задача в родном Пар Воллене, но среди неразумных бас она становилась почти невыполнимой. Только гибкие и мудрые Бен-Хазрат, подобно ловким змеям, могли скользить среди льющейся в глаза и уши лжи бас, играючи выбирая зерна истины среди гор шелухи, и... — Эй, кунари! Что ты тут забыл? — вырвал его из забвения голос. На него настороженно таращились двое стражников, впрочем, не пытаясь схватиться за оружие. Ашаад вытащил из-за кушака конверт с печатью наместника. Молча помахал им и так же молча убрал. Стражники переглянулись. — Эта... Не балуй тут! — сказал один из них. Второй попытался почесать шлем, ругнулся и добавил: — Мы за тобой следим! Ашаад равнодушно пожал плечами. Стражники потоптались невдалеке и пошли дальше, оставляя его в покое. Ставший было привычнее шум начал нарастать. По улице, прорезая неторопливую процессию, шла небольшая толпа пёстро одетых эльфов в сбитых на затылки ярко размалёванных масках. Одни несли шесты с множеством закреплённых на них птичьих клеток, на все лады расхваливая живой товар. Другие, варварски шумя трещотками, бубнами, свистками, дудочками и рожками, шныряли среди людей, продавая маски и нехитрые музыкальные инструменты веселящимся зевакам. Возбуждённые возгласы гуляк перерастали в крики, перепуганные птицы хлопали крыльями и бились о клетки, внося свою долю в общую какофонию. Процессия смешалась, превратилась в обычную уличную толпу и потянулась вслед за эльфами на площадь, словно железные опилки за куском магнитита. Совсем скоро улица опустела, если не считать фигуру в неприметном сером плаще до пят, внимательно изучающую приколотую к стене листовку. Фигура повернулась, качнув капюшоном — под ним оказался длинный клюв цапли. Ашаад отступил на шаг в тень, фигура наклонила голову и приблизилась к кунари, шелестя полами плаща. — Шенедан, кадан, — певуче произнёс Сэймус, сбрасывая капюшон и снимая маску. Подкладка капюшона оказалась небесно-голубой. — Имекари, — ашаад склонил голову, отвечая на приветствие, — почему ты в маске птицы? — Сегодня все мы птицы, — кривовато улыбнулся Сэймус. — Сатиналья, время выпускать птиц на волю. Юноша щёлкнул застёжкой на груди, распахнул полы плаща, и ашаад увидел полотнище со свитками, плотно намотанное поверх лазоревой куртки. Ашаад не стал спрашивать, почему юноша пришёл сам, а не переслал добычу через эльфа-виддатари. Видимо, ставки оказались слишком высоки. — Помоги, — попросил Сэймус, задирая локоть. — Слишком затянул, но узел можно разрезать. Если есть чем, конечно. Клинка у ашаада не было — наместник запретил кунари носить оружие, как открыто, так и скрытно, а ашаад не имел привычку дразнить собак. Он просто поддел палец под узел, продырявил материю в нескольких местах и рванул. Повязка ослабла, Сэймус придержал её, чтобы свитки не рассыпались по мостовой. — Здесь вся переписка отца за три месяца, эта – с союзом, эта с Вал Руайо, эта с Тевинтером, — торопливо уточнил Сэймус, опускаясь на колени и осторожно укладывая свою ношу на мостовую. Он показывал каждый свиток ашааду перед тем, как сложить их в сумку кунари. — Тут отчётность таможни и порта... Я переписал слово в слово, как ты и сказал. А это посмотри отдельно. Я не знаю, кому это письмо предназначалось и было ли вообще отослано, но лежало оно наособицу. Сэймус говорил с небольшими паузами, давая возможность ашааду задать уточняющий вопрос. Времени у них было мало — всего несколько минут, пока стражники, наблюдающие за толпой, не вернутся к обычному обходу города. — Ты похож на птицу, — сказал ашаад, возвышаясь над нахохлившимся юношей, вокруг которого полукружьями раскинулись полы серого плаща. Тот задрал голову и сходство с птицей усилилось. — На варакушку. Сэймус нахмурился, потом тронул белый шарф, заколотый на груди, усмехнулся. — Если меня тут обнаружат, сидеть мне в клетке. Или вообще из белозвёздной варакушки превращусь в краснозвёздную… — Не бойся. Ашаад забрал из его рук сумку с бумагами, намотал расшитую лямку на запястье. В тот же миг доносящийся с площади гул голосов прорезал густой колокольный звон. Сэймус вздрогнул. Они оба обернулись в сторону Собора — над крышами поместий, среди украшенных вымпелами шпилей взлетали птицы — голуби, скворцы, сойки, синицы, щеглы, лазоревки, трясогузки, ласточки, варакушки... Птиц становилось все больше, радостные крики горожан звучали все громче, казалось, от воплей толпы, сопровождающих очередную вспорхнувшую пташку, вздрагивают стены. Ашаад услышал вздох. Он посмотрел на Сэймуса — выражение лица юноши было странным, в нём читалась смесь тоски, жалости и обиды, но ашаад не мог с точностью сказать, что именно вызвало такие чувства. — Опоздал, — без выражения произнёс Сэймус, опуская плечи. Он ещё раз глубоко вздохнул, но тут же спохватился. Вывернул плащ голубой стороной вверх, вытащил из рукава аккуратную, усыпанную блёстками полумаску с небольшим клювом, быстро завязал шнурки на затылке. Маску цапли растоптал и протолкнул обломки сквозь прутья слива в сточную канаву. — Подожди пару минут, потом уходи, — на всякий случай напомнил он, крепко сжал на прощание руку ашаада и бегом направился к Собору.

***

Сэймус не появлялся возле условленного места больше недели. Ашаад несколько раз видел слугу-эльфа, которого использовал в качестве соглядатая во дворце наместника, но тот отрицательно качал головой — юношу отец посадил под домашний арест и никаких вестей от него не было. Лишь к исходу декады ашаад обнаружил в тайнике птичье перо. «Когда?» Ашаад сломал перо пополам, положил обратно и придавил пляжной галькой. «Завтра в полдень, на Рваном берегу».

***

Сэймус запаздывал. Ашаад уже закончил расставлять клетки по камням. Накормленные птицы галдели или грелись под лучами скупого послегрозового солнца, вороватые крачки и водорезы подлетали подобрать рассыпанное возле клеток зерно, пугая пернатых пленников. Ашаад их не отгонял. Юноша, насвистывая, завернул за скалу, скрывающую маленький пляж от посторонних глаз, упёрся взглядом в клетки и едва не споткнулся на ровном месте. — Что это? — Ты опоздал, кадан, — проронил ашаад, одновременно делая замечание и отвечая на вопрос, — и не отпраздновал. Выпусти их всех, если хочешь. Сэймус медленно покачал головой, поджимая губы. — Зря ты это затеял. Я не люблю Сатиналью, если честно. Вся эта шумиха, маски... Когда-то мне казалось, что в это время можно действительно стать свободным, пусть ненадолго. Побыть самим собой... Он подошёл к ближайшей клетке к сойкой, просунул палец между прутьев и погладил по ярко-голубому пятну на крыле. Та испуганно чирикнула и клюнула, но Сэймус успел отдернуть руку. — Сейчас я понимаю, что это только лицемерие. — Ты быстро учишься. Но ты хотел быть там. Я видел. Сэймус вздохнул, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но махнул рукой. — Откуда ты достал столько птиц, кадан? — спросил он вместо этого, обводя взглядом ряды клеток, из проволоки и лозы, большие и маленькие. — С ума сойти, как тебе это удалось?.. — Встретил ловцов. Решил, что тебе понравится. Сэймус вздохнул и отвернулся, покачав головой. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на пару чаек, парящих над скалами. Вдруг заговорил, глухо и медленно, будто с трудом подбирая слова: — Если бы не было такого обычая, покупать птиц, чтобы выпустить их из клетки — их бы не ловили... Понимаешь, Ашаад? Если бы не обычай выпускать их на свободу на празднике — их бы никто и не сажал в клетки! Вот что меня злит! Если бы Сэймус сейчас обернулся, то увидел бы, как ашаад улыбается самыми уголками губ. Кунари неспешно подтянул к себе небольшую медную клетку, открыл дверцу, просунул внутрь руку. Голубка забила крыльями, ударяя его по пальцам, но кунари растопырил ладонь, мягко накрывая тельце и придавливая к поддону. Голубка вертела головой в страхе, норовя клюнуть ашаада. Он осторожно извлёк птицу, пригладил пальцем мягкие белые пёрышки на шее и подбросил в воздух. Голубка, звучно хлопая крыльями, быстро набрала высоту. Сэймус, искоса посматривающий на кунари, вскинул голову, провожая взглядом её полёт. — Я не неразумный бас, кадан, — миролюбиво проговорил ашаад, вручая Сэймусу клетку с синей сойкой. — Я не платил.