Сквозь листву она видела звезды

      Если бы Цуко сказали, что она снова будет сидеть на шикарном диване в шикарном отеле и слушать какую-то чушь, она бы развернулась и молча ушла. Не потому, что совсем не поверила бы, скорее Цуко сбежала бы от самой мысли, знаменующей, что обстоятельства снова могли бы привести ее в этот удушающий холл. Впрочем, сидящий рядом Тсунаеши-кун, кажется, ощущал себя еще более неуютно, постоянно ерзал, задевая Цуко бедром, и вертел головой, будто его настороженность теперь могла хоть немного помочь. Сама она сложила руки на коленях, изображая из себя примерную девочку, толкала Тсунаеши-кун, когда тот наваливался на нее слишком уж сильно, и не отрывала глаз от сидящего напротив убийцы.       В то, что человек по имени Занзас – убийца, поверить было решительно проще, чем в половину итальянской крови, плещущейся в венах типичной японки-Цуко. Темные глаза с красноватым отливом смотрели на нее неотрывно, будто тоже выискивали нечто похожее, развалился он так, что занял собой целый диван, а в расслабленной нарочито позе читались напряженность и легкая, едва уловимая заинтересованность. Цуко определенно заинтриговала его, и оттого в середине лба у нее все еще не красовалась дыра, и собиралась она сделать что-то еще, что позволило бы им с Тсунаеши-куном уйти на всех четырех ногах. Потому что даже с точки зрения Цуко избавиться от Тсунаеши-куна можно было в любой мало-мальски удобный момент, и тогда дурацкий конфликт между школьниками и мафиози испарился бы на подлете.       Пострадавшего Ламбо забрали в больницу, так что теперь Цуко перебирала в пальцах его кольцо с искрящимся из-за искусственного света камнем зеленого цвета. То, что эта безделушка снова оказалась в ее руках, Цуко совершенно не нравилось, как не нравились и собственные туманные родственные связи, и перемещения сквозь пространство и время, и нервничающий сверх меры Тсунаеши-кун, такой же мокрый до нитки, и торчащий из-за пояса пистолет, больше не направленный в ее лоб. Пожалуй, в сложившейся ситуации Цуко предпочла бы поскорее сбежать, уподобившись визжащему, словно щенок, пятилетнему Ламбо, однако сердце так прочно придавливало пятки к полу, что сделать хотя бы шаг казалось просто-напросто невозможным.       – Тсунаеши-кун, ты говоришь по-итальянски? – страх клекотал в горле по-птичьи, так что Цуко даже икнула, не справившись с собственным голосом. – Скажи ему, что нам завтра в школу.       Сущая ерунда сорвалась с языка так легко, что Цуко едва сама себя не хлопнула по лбу, однако Тсунаеши-кун только замотал головой и сглотнул, демонстрируя, что вовсе растерял все знания человеческой речи. Сложно было сказать, понимал ли молчащий Занзас японский, а больше в комнате никого не было, так что даже переводчика попросить они не могли. Цуко понятия не имела, что теперь делать, злилась на втянувших ее в это маму, Ламбо и Тсунаеши-куна и представляла, что будет, если она снова выпустит пламя. Опустив взгляд на собственные руки, Цуко перевернула их ладонями вверх, вздрогнула из-за звякнувших на правом запястье браслетов и решила уже делать хоть что-нибудь, когда дверь с грохотом распахнулась и длинноволосый мужчина за волосы же втащил в комнату женщину. Дергающийся Тсунаеши-кун вздрогнул и мигом сделался серьезным, а Цуко выдохнула, осознавая, что уж теперь-то дело в любом случае сдвинется с мертвой точки.       Впрочем, сперва от визга заложило уши. Другая такая же женщина влетела в комнату следом, крича и размахивая руками, однако на нее словно бы никто и вовсе не обратил никакого внимания, разве что Занзас лениво повернул голову и презрительно фыркнул. Если приглядеться, он был похож на дикого льва или тигра, рычал совершенно по-звериному и только что хвостом не помахивал, развалившись на диване.       Длинноволосый, продолжая ассоциацию, отчего-то напоминал Цуко громкую птицу, кого-нибудь вроде дятла, способного продолбить в любой самой крепкой черепушке дыру. Дело было, наверное, в том, что орал он громче обеих девиц вместе взятых, так что разом застучало в висках и захотелось зажать уши руками, и Цуко даже бы сделала это, не вели объявившийся из ниоткуда Реборн всем разом заткнуться. Хотя Цуко была бы ему куда более благодарна, объявись он несколькими минутами раньше, потому что голова у нее уже нещадно болела, мешая в полной мере обрабатывать информацию.       – Глупый Тсуна! – рявкнул Реборн, стоило всем замолчать, и у Цуко снова зазвенело в ушах.       Причину подобного обвинения все поняли и без пояснений, так что на какое-то мгновение все взгляды сошлись на Цуко, и по телу ее поползли липкие мурашки. Уже несколько раз она легко могла умереть, и теперь, точно приходило запоздалое осознание, пальцы Цуко начали мелко подрагивать. Судорожный вздох застрял в горле, и она, моргнув, перевела взгляд на вскинувшего подбородок Тсунаеши-куна, все это время тоже перебиравшего в пальцах свою половинку кольца.       – С возвращением в реальный мир, – шепнула Цуко, и Тсунаеши-кун едва заметно повеселел.       Теперь, в противовес предыдущему запустению, в комнате их стало слишком много, тем более, что все остальные стояли, словно половина из них находилась в постоянно готовности, а половина – просто не имела права садиться. Кольцо с зеленым камнем казалось Цуко теплым, но, должно быть, это оттого, что она нагрела его собственными пальцами. Впрочем, свои же руки ощущались Цуко невероятно холодными, точно она добрые полчаса продержала их в ледяной воде. Пересекший помещение Реборн вдруг подпрыгнул и уселся к ней на колени, заставив Цуко наконец расцепить сведенные судорогой ладони, и она рвано вздохнула, пряча за нелепым смешком перекатывающийся в груди ужас.       С возвращением в реальный мир стоило поздравить ее саму, потому что Цуко вдруг захотелось встать и сбежать, отмотать время вспять или провалиться сквозь розовый дым в то будущее, где все у всех хорошо и нет никакого Конфликта Колец или вообще мафиози.       – Согласно правилам проведения Конфликта Колец вмешательство в поединок постороннего является грубейшим нарушением, влекущим за собой дисквалификацию всей команды, – одна из женщин говорила по-итальянски, а другая тут же повторяла все на японском, – однако, так как другая сторона настаивает на продолжении состязания, мы объявляем Леви-А-Тана победителем в битве между Хранителями Грозы.       Высокий человек в длинном плаще, противник Ламбо в поединке, вдруг вырос перед Цуко, требовательно раскрыв ладонь. С рукава его капала вода, странный пирсинг на лице звенел покачивающимися от дыхания тонкими цепочками, и у Цуко на мгновение даже воздух застрял в горле, потому что навис он над ней с явно угрожающим видом. Несмотря на то, что половинка кольца ей совершенно не нравилась, отдавать ее не хотелось, и оттого тепло прокатывалось по рукам от браслетов и до ключиц, словно пламя внутри нее призывало снова защитить то, что ей дорого.       Вот только кольцо, из-за которого пострадал Ламбо, дорогим не было, так что Цуко легко вложила его в протянутую ладонь, фыркнула и вздернула подбородок, мазнув взглядом по жесткому лицу. Первая часть разбирательств оказалась завершена, и прежде, чем обе девицы открыли рты для продолжения, Занзас перевел на Цуко пронзительный взгляд, подпер висок кулаком и широко зевнул, демонстрируя по-звериному острые зубы.       – Что касается штрафа за несанкционированное вмешательство, – женщины снова заговорили одновременно, дополняя друг друга подобно расползающемуся в горах эху, – в качестве компенсации Савада Тсунаеши должен отдать свою половину кольца другой стороне.       Взгляд красноватых глаз сместился с Цуко на Тсунаеши-куна, и тот отчетливо вздрогнул, вцепившись в кольцо так, будто это было его собственное живое сердце. Реборн предостерегающе кашлянул, ткнул застывшего Тсунаеши-куна в плечо, и тот моргнул, напоминая очнувшуюся от гипноза удава жертву. Он сидел, вытянувшись в струну, так что казался теперь непривычно высоким, кадык его падал и поднимался, словно Тсунаеши-кун никак не мог проглотить наполняющую рот слюну, а от бедра его, которым он невесомо соприкасался с бедром Цуко, исходило тепло. Тсунаеши-кун рядом с ней был живым, теплым и искренним, и Цуко вдруг сделалось страшно, потому что в последний раз в будущем она видела наполненный белыми цветами гроб посреди его кабинета.       Когда Тсунаеши-кун встал, чтобы отдать кольцо, Занзас насмешливо фыркнул, поднялся тоже, отпихнул перегораживающих путь женщин и в пару шагов оказался рядом. Он был выше Тсунаеши-куна на полторы головы и шире в плечах, из-за пояса его торчали два всамделишных пистолета, и, в общем-то, походили они на слона и моську из басни. Четырнадцатилетний школьник против прожженного мафиози, последний из которых, тем не менее, так и хотел размазать первого по асфальту собственными руками, а не победить из-за глупой ошибки вмешавшейся Цуко. Это читалось в его глазах, Занзас желал победы, жаждал выгрызть титул собственными клыками, разорвать противника пополам и смешать с налипшей на подошвы ботинок грязью, так что такая простая победа, принятая из чужих рук, наполняла его разочарованием, а не восторгом.       – Проваливайте, – приказал Занзас, едва кольцо коснулось его ладони, и голос его в самом деле напоминал больше звериный рык, чем обычный человеческий говор.       Сказал он это по-итальянски, но все, кажется, безоговорочно поняли, потому что в следующее же мгновение толпились у двери, мешая друг другу выйти. В последний раз Цуко обернулась через плечо, мазнула взглядом по высокой фигуре, так и оставшейся стоять посреди комнаты, и в груди у нее что-то кольнуло. Занзас разглядывал две половинки кольца, вертел их в покрытых шрамами пальцах и не спешил соединять воедино, словно все ждал, когда же случится что-то еще. Наконец, дверь между ними закрылась, перекрывая Цуко обзор, Тсунаеши-кун дернул ее за руку, и вместе они свернули на лестницу, игнорируя набившихся в лифт мафиози.       Когда они оказались на улице, занимался рассвет. Влажный осенний воздух мазнул по лицу, встрепал волосы и подтолкнул в спину, так что еще какое-то время они молча брели по пустынным улицам, погрузившись каждый в собственные мысли. Ладонь Тсунаеши-куна была теплой, в отличие от ее собственных рук, и Цуко не спешила расцеплять пальцы, плелась за ним следом доверчивой собачонкой и пересчитывала трещины на асфальте. Где-то за домами поднималось солнце, небо делалось оранжево-красным, и смотреть на него было решительно больно.       Все произошедшее смешалось в голове и казалось теперь странным сном, который должен вот-вот закончиться. Утреннее солнце катилось по асфальту и слепило глаза, а челка у Цуко была теперь слишком короткая, чтобы закрыть ею лицо. Сквозь полуопущенные ресницы мир казался восторженно-розовым, покрытым похожим на сахарную вату туманом, дымом, отделяющим выдумку от реальности, и Цуко впервые не разглядывала его, сосредоточившись на мысках собственных туфель. Одежда ее все еще была влажной и липла к телу, но о простуде Цуко отчего-то вовсе не думала, считала шаги до дома и воображала привычные одинаковые дома с мелкими различиями вроде занавесок в цветочек и оставленной перед дверью лейки. Цуко понятия не имела, сколько конкретно времени, была уверена, что школу сегодня точно пропустит, а еще ощущала противный взгляд в спину, из-за которого чесалось между лопаток.       Теплая ладонь Тсунаеши-куна внезапно исчезла, и холод мурашками прошелся по телу, заставляя вернуться в реальность. Цуко невольно потянулась следом, от неожиданности прикусила язык и вскинула голову, сталкиваясь с огромными глазами цвета тягучей солнечной карамели.       – Ацуко-сан! – Тсунаеши-кун, точно стесняясь ее удивленного взгляда, низко склонился, оставляя ее рассматривать собственную спину и торчащие во все стороны волосы. – Пожалуйста, больше не приходи!       Наверное, он собирался сказать что-то еще, но слова застряли в горле, воздух вырвался надломленным кашлем, и стало оглушительно тихо. Тсунаеши-кун остался стоять, прижав руки к бокам и склонившись в церемониальном поклоне, а Цуко сделала шаг назад, фыркнула и позорно сбежала, потому что горло ее сдавило обидой, а в уголках глаз собрались горячие слезы.

***

      Полуденное солнце грело макушку, слепило глаза и окрашивало мир в красный сквозь закрытые веки. Тсуна стоял, задрав голову, слушал гомонящих одновременно девчонок вполуха и думал, что поступил, как придурок. Впрочем, стоило отдать ему должное, умными мыслями Тсуна никогда не отличался, так что можно было сказать, что он попросту вернулся в свое обычное состояние непроходимого тупицы. В самом деле он собирался сказать Ацуко-сан что-то еще, но от волнения язык прилип к небу, а задрожавшие от страха колени и вовсе отказались разгибаться, так что, когда Тсуна смог выдохнуть горький воздух, – Ацуко-сан уже и след простыл. Она и в самом деле не пришла ни на один из следующих матчей, так что Тсуна не видел ее уже несколько дней, а теперь оказался зажат девчонками в углу на заднем дворе школы. Вообще-то, сегодня должен был состояться последний бой Хранителей, а за ним – сражение самого Тсуны, и времени у него ни на что не оставалось, однако отчего-то стоять так, запрокинув голову, было удивительно хорошо.       – Тсуна-сан, ты поссорился с Цуко-семпай?! – выкрикнула Хару, перестав, наконец, неразборчиво бурчать.       – Ты должен с ней помириться! – кивнула Кеко-чан, вторя подруге.       Тсуна хотел было уже удивленно пискнуть и непонимающе замотать головой, но, вообще-то, можно было и вправду сказать, что с Ацуко-сан он поссорился. Как минимум подверг опасности и довел до слез, а как максимум должен был теперь заботиться о ней по гроб жизни. Хотя заботиться, благодаря Девятому, он и так был обязан, но теперь к этому прибавились еще и обязательства из-за его собственной глупости.       – С чего вы это взяли? – осторожно спросил Тсуна, склоняя голову набок.       Выдавать себя раньше времени не хотелось, тем более что за этим непременно последовало бы ужасное девчоночье наказание.       Кеко-чан и Хару переглянулись, кивнули чему-то своему и, не сговариваясь, залепили ему пощечины с двух сторон разом. Тсуна взвизгнул и дернулся, уворачиваясь от следующего удара, зажмурился и открыл глаза только когда девчонки расхохотались. От боли зазвенело в ушах, и, хоть удары их не шли ни в какое сравнение с ударами Реборна, обидно из-за них оказалось гораздо сильнее.       – Последние пару дней Цуко-семпай ужасно задумчивая, – покачала головой Хару, нахмурившись, – я предложила ей сходить в караоке после уроков, но она сказала, что у нее дела.       – От кафе и игровых автоматов она тоже отказалась, – добавила Кеко-чан, хотя Тсуна был уверен, что девочки в последние дни не собирались втроем.       – Вчера я проследила за ней и выяснила, что Цуко-семпай ходит в больницу, – вновь взяла слово Хару, – Тсуна-сан, что, если Цуко-семпай болеет!       Конечно, это была неправда, но внутри все равно испуганно сжалось сердце, и Тсуна покачнулся, словно ударенный. Ему пора было отправляться на тренировку, потому что завтра уже предстояло сражаться самому, вот только беспокойство, едва затихшее, вспыхнуло с новой силой. Тсуна должен был во что бы то ни стало извиниться и прояснить возникшее недопонимание, вот только как это сделать, если детские игры все больше обращались суровой кровавой реальностью?       – Собираться после уроков группами вне клубов запрещено, – холодный голос Хибари-сана заставил вздрогнуть только его, – нахождение посторонних на территории средней Намимори запрещено.       Он возник из-за угла прямо за спиной Тсуны, а может быть стоял там уже какое-то время, слушал их разговор и смеялся над его глупостью. Оборачиваться Тсуна боялся, вот только Хару нахально вскинула подбородок и сложила на груди руки, а Кеко-чан забавно выпятила вперед нижнюю губу. Они обе наверняка собирались сказать какую-то ерунду, чтобы Тсуне снова влетело, и оттого он поспешно замахал руками, прося девчонок уйти. Оставаться наедине с Хибари-саном отчаянно не хотелось, но Тсуна все-таки обернулся, растянул губы в фальшивой улыбке и тут же стер ее с лица. Они были похожи, словно две капли воды, и Тсуна совсем не заметил, когда видеть расстроенную Ацуко-сан ему стало гораздо страшнее, чем ее разозленного старшего брата.       А что Хибари-сан зол было совершенно очевидно по сдвинутым бровям и прицепленным поверх ремня тонфа, показывать которые кому попало он совершенно не имел привычки. У него, наверное, тоже должна была быть какая-то тренировка, тем более что обучать Хибари-сана вызвался Дино, вот только выглядел он непозволительно свежим, будто вместо уроков спал на школьной крыше. На черной одежде не выделялось ни одного грязного пятнышка, и Тсуна невольно скосил глаза на собственную рубашку – с испачканными чернилами рукавами и пятном от соуса возле четвертой пуговицы. Мама никогда на него не ругалась, но Тсуна и сам, видя горы белья для стирки, никогда не старался облегчить ее труд счастливой домохозяйки.       – Хибари-сан, ты тоже тренировался? – это было единственным, что пришло ему в голову, и оттого Тсуна ощутил себя всамделишным идиотом.       Еще он хотел спросить, придет ли Хибари-сан на сегодняшний матч, и не посетит ли его Ацуко-сан, предоставив Тсуне возможность объясниться, но глянули на него так, что сердце ушло в пятки и провалилось сквозь землю. Ладони Хибари-сана легли на рукояти тонфа, торс его качнулся вперед, и Тсуна невольно попятился, открывая дорогу. Его собственная спина врезалась в школьную стену, и несколько синяков отозвались разливающейся по телу болью.       – Не стой у меня на пути, – безразлично бросил Хибари-сан, и на пальце его сверкнула фиолетовым камнем половинка кольца.       Глядя ему в спину, Тсуна подумал, что, каким бы сильным ни был Хибари-сан, даже он не смог бы победить по-настоящему опытного взрослого мафиози. С ними игрались, словно с младенцами, нелепо болтающими о чем-то своем, хлопали в ладоши и поднимали все выше, чтобы однажды разжать крепкие руки и позволить изломанным телам разбиться о землю.

***

      В наползающих сумерках постепенно зажигались желтым светом квадраты окон, высвечивали тусклые пятна уличные фонари и болталась где-то совсем высоко бледная луна. Облаков на небе не было, но в городе и без них звезд было не разглядеть, разве что мерцали, лениво перемигиваясь между собой, несколько особенно ярких. Цуко брела, пиная перед собой камешек и засунув руки в карманы юбки, переводила взгляд с неба на яркие окна и, точно нечто сбивало ее с прямого пути, то и дело сворачивала, обходя район по кругу. Огороженные заборами дома больше не казались ей одинаковыми, отличными разве что разноцветными занавесками, Цуко видела мелкие трещинки на стенах, поднимающийся выше плющ и убранство внутри. Цуко заглядывала в чужие окна беззастенчиво, разглядывала столы и диваны, глядела в телевизоры и выискивала подвешенные к потолку люстры. Вдоль домов дорога ползла неспешно, то и дело перекрывали обзор высокие сплошные заборы, и тогда она смотрела в другую сторону или задирала голову, разглядывая крыши и верхние этажи. Густая листва насаженных вдоль дороги деревьев клочками скрывала небо, и оттого мир казался еще более темным, окутанным вечерним туманом, скрывающим обыденность и обращающим сказку в реальность.       Прошло всего несколько дней, но Ламбо было уже значительно лучше. Мальчишка шел на поправку поспешно, словно бежал куда-то, боясь опоздать, бормотал во сне и все еще не приходил в сознание. Цуко навещала его каждый день, отчего-то чувствуя собственную вину за полученные им травмы, сталкивалась в палате Ламбо с оглушительной пустотой и караулящими у двери охранниками. В первый раз она приняла их за обыкновенных пациентов, прогуливающихся по коридорам, однако маршрут их был решительно очевиден, так что со второго посещения Цуко здоровалась и просила не слишком бросаться в глаза. Цуко понятия не имела, были ли это люди Бовино или Вонголы, больше не задавала вопросов и предпочитала смотреть, а не слушать. Идти домой не хотелось, так что Цуко каждый раз наворачивала круги вокруг домов, пока замысловатая спираль наконец не выводила ее к знакомым местам.       Сегодня вечером была назначена битва Кеи, и он наверняка уже ушел, не дождавшись ее возвращения, но Цуко все равно ходила кругами. Утром он заявил ей, что не будет участвовать, если Цуко так скажет, но она лишь молча поджала губы и хлопнула дверью, бросив, что опаздывает на занятия. Цуко не хотела, чтобы кто-то спрашивал у нее разрешения, потому что ей самой права выбора никто не давал, и оттого жгучая зависть застилала глаза, отбрасывая прочь рациональные доводы.       Страх, словно кто-то перерубил его топором, отсутствовал вовсе, Цуко только хотела знать, что именно ее окружает. От опасности шла кругом голова, и Цуко, вытянув перед собой ладони, то и дело зажигала искрящееся фиолетовыми вспышками рыжее пламя, почти такое же, как тлело во лбу Тсунаеши-куна, когда она впервые его увидела. Зажечь его оказалось удивительно легко, тепло бежало по коже, ластилось и согревало, покачивались мелодично браслеты и билось в груди ровное, уверенное сердце. Кея учил Цуко драться, однако она никогда особенно не старалась, выбрав своим путем шантаж и подслушивание, а теперь сила копилась в ладонях, грела пальцы и поднималась к небу, окрашивая темноту яркими красками. Ее старший брат должен был сражаться сегодня, а Цуко ходила кругами, никак не могла приблизиться ни к дому, ни к школе и была абсолютно уверена, что он-то непременно одержит победу.       – Интересненько, – голос прозвучал откуда-то снизу, и Цуко остановилась, скашивая вниз глаза, – откуда на тебе отпечаток того мальчишки?       Закутанный в черный плащ ребенок не стоял, парил перед ней в воздухе, так что Цуко осторожно сделала шаг назад и склонила голову, проверяя. Неприятное чувство, словно кто-то перебирает волосы на макушке, заставило вздрогнуть, но не отпрянуть, и Цуко выпрямилась, оказываясь с ребенком лицом к лицу. Из-под глубокого капюшона не было видно ничего, кроме сверкающих глаз, завораживающих подобно змеиным, и Цуко уставилась в них, не в силах развеять гипноз.       – Ага, – Цуко моргнула, и перед ней выросла фигура подростка неопределенного пола, – маленький ублюдок неплохо обосновался в твоей голове.       Самая настоящая жаба квакнула, словно согласилась с его словами, и белая рука с длинными тонкими пальцами коснулась лба Цуко, надавливая. Темные глаза сверкали из-под глубокого капюшона, и Цуко смотрела в них, не в силах оторвать взгляд, пока неприятное ощущение не исчезло, позволяя ей снова моргнуть. Удивительная легкость накрыла сознание всего на мгновение, и Цуко показалось, что она сейчас упадет, но наваждение развеялось раньше, чем подкосились колени. Напротив нее снова висел в воздухе ребенок, и от широкой улыбки его бежали по загривку мурашки.       Цуко хотела спросить, что он только что сделал, однако рот ее открылся, и звуки сами собой сложились в другие слова. Нелепая искристая зависть исчезла, сменившись взъерошившими волосы опасениями, и Цуко рвано вздохнула, подаваясь вперед и хватая ребенка за воротник.       – Что он собирается делать?       Смешок ударился в уши, и Цуко, нащупав венчающий спрятанную под плащом цепь шарик, едва не разжала пальцы. Реборн носил на шее пустышку желтого цвета, а у этого ребенка была такая же синяя, закутанная в цепи, точно скованная, спрятанная от мира. В опустившемся на город мраке отблески ее завораживали, переливались пульсирующим в груди сердцем, однако Цуко отчего-то захотелось сорвать ее, выбросить и растоптать ногами. Глаза ребенка торжествующе сверкнули, и только теперь Цуко заметила, что жабы на его голове больше не было видно.       – Вообще-то босс приказал убить меня из-за проигрыша…       – Ни один сумасшедший не будет уничтожать своих подчиненных из-за такой ерунды, – перебила Цуко, крепче сжимая в пальцах пустышку, – поэтому скажи мне, что твой босс собирается сделать?!       Ядовитое хихиканье вовсе не походило на переливчатый детский смех, так что Цуко на мгновение растерялась, почти разжав пальцы. Пустышка в ее руке была холодной и гладкой, неуловимо мерцала ночными огнями и сковывала, несмотря на овивающие ее цепи. Ребенок, пожав плечами, коротко обернулся в сторону маячившей впереди школы, и Цуко не бросилась туда только из-за того, что ноги ее будто приклеились, не способные отчего-то сделать и шага. Глаза ребенка ярко сверкали ночными черными звездами, и только теперь Цуко заметила, что снова не может моргать.       – Любопытная девочка, – голос его расползся под ногами зловещим шепотом, а маленькие ручки легли поверх ее неожиданно замерзшей ладони, – ты еще не отплатила мне за предыдущую помощь. Но я проявлю снисхождение и дам тебе одну небольшую подсказку.       Цуко вытянула шею, боясь не услышать, но приказ врезался ей прямиком в уши, прошел насквозь и свился змеей на лодыжках. Пальцы ее ослабли сами собой, она сделала несколько неловких шагов, покачнулась, едва не падая, и круто развернулась на пятках. Ветер засвистел в ушах, пульсация крови в висках отбила напрочь всякие мысли, и Цуко не заметила даже, как дала обещание. Собственное любопытство взбурлило в груди, обожгло ладони и жаром окрасило щеки, заставляя Цуко бежать так быстро, насколько она только способна.       Знакомый, изученный до мелочей дом встретил ее горящими окнами и распахнутой настежь дверью, вот только ни привычного смеха, ни даже гомона голосов не раздавалось внутри. Тихие голоса звучали непозволительно неразборчиво, и Цуко вдруг вспомнила, что мама когда-то велела ей стать достаточно сильной, чтобы знать все, что захочется. Тогда она не понимала, зачем быть сильной, чтобы о чем-нибудь знать, а теперь готова была выжечь ответы на коже, выдрать их с корнем и собранным пазлом разложить у собственных ног. Цуко до одури устала метаться в догадках, собирать информацию по крупицам и переживать о такой ерунде, которая не стоит ни единой ее маленькой мысли. Цуко пришла в дом Тсунаеши-куна, потому что именно сейчас он был почти пуст, а раздавшийся в голове приказ велел бежать так быстро, как только возможно. Цуко собиралась вырвать ответы так же, как Занзас вырывал у Тсунаеши-куна победу, и оттого пальцы ее сами собой крепко сжимались, а губы растягивались в некрасивой усмешке.       В груди неприятно защекотало, стоило Цуко распахнуть дверь на кухню и столкнуться с насмешливым взглядом матери. Иногда она смотрела на нее так снисходительно и всепонимающе, что у Цуко от злости сводило зубы, а иногда – Цуко готова была поклясться – мамин голос звучал прямо в ее голове. Она понятия не имела, сколько на самом деле раз перемещалась в прошлое и будущее и что мама знала о ней, и оттого обидчивая злость делалась еще жарче. Цуко терпеть не могла чего-то не знать, выбрала информацию стратегией по собственной защите, а теперь оказывалось, что добыть ее было гораздо сложнее, чем просто смотреть и слушать. Цуко хотела знать, изо всех сил тянула вперед шею, но нечто держало ее на месте, словно стояла вокруг стена из людей, напрочь перекрывших обзор. В животе тянуло и казалось, словно она вот-вот провалится в пушистый розовый дым, но Цуко все равно шагнула вперед, плотно закрыла за собой дверь и сложила на груди дрожащие руки:       – Я выслушаю ваше предложение, если вы расскажете мне, что именно происходит. Разумеется, ядовитый розовый дым выдернул Цуко в прошлое в самый важный момент, так что она даже посочувствовала себе будущей, которой приходилось испытывать это значительно чаще. Впрочем, мама рассказывала, что базука выдергивает двойника из случайной ветки реальности, так что можно было надеяться, что и самой Цуко суждено путешествовать сквозь время не так уж и часто.       Неуклюже запутавшись в собственных ногах, Цуко рухнула на ковер, пискнула, но глаз не открыла. Смотреть почему-то было страшно, хотя, в отличие от будущего, все, что она могла увидеть – произошло десять лет назад и совершенно ни на что не могло повлиять. Вот только Цуко, запустив пальцы в пушистый ковер и поджав под себя ноги, трусливо жмурилась, не желая принимать участие в маминых исследованиях. Из-за яркого света мир под закрытыми веками делался красным, пахло дымом, и чье-то мягкое прикосновение невесомо путалось в волосах. Цуко сидела, сжавшись в комок и зажмурившись, дышала сквозь сжатые зубы и вздрагивала каждый раз, когда мамина (чья еще она могла быть?) рука касалась макушки. В голове у нее крутились сотни вопросов, строились и рушились воздушные замки нелепых теорий, и тикали где-то над ухом часы, отсчитывая оставшееся на свидание время. Говорить не хотелось, тем более Цуко настроилась задавать вопросы, а не на них отвечать, глаза упрямо не открывались, и она все сидела, прислушиваясь к чужому дыханию.       Самое раннее воспоминание, которое Цуко могла припомнить, строилось из обрывков света и запаха, перетекало в следующее, чуть более отчетливое, почти такое же тактильное, как захлестнувшие ее сейчас ощущения. Она вовсе не знала, когда погиб отец, не помнила его лица, но отчего-то воображала, будто он гладил ее по волосам, совсем как сейчас. Что это не мама – призрачное воспоминание об отце, комом подступившее к горлу, и его успокаивающе мягкие руки, и хрипловатый ласковый голос. Цуко отчаянно желала узнать, что когда-то случилось, и оттого смотрела и слушала, натыкалась на стены и собирала чужие, выжженные на лбу подсказки. Часы отсчитывали время, сковывали, не позволяя броситься маме на шею, и вместо этого, точно прибитая к полу гвоздями, Цуко рухнула набок, утонула в расплывшейся вокруг бездне и только взглядом мазнула по маминому молодому лицу.       Мама больше не смотрела на нее насмешливо. В какой-то момент Цуко даже почудилось, будто за ее спиной кто-то стоит, и она даже почти обернулась, но вовремя сообразила. Всего лишь прошлое, увидеть которое теперь невозможно, стояло за ней пятилетней маленькой девочкой, которой нужна была мама, а не мотания сквозь время, которые ей было не суждено даже запомнить. Впервые, кажется, мама подумала о том, каково было тогда Цуко, потому что десять лет спустя маленькая девочка плакала, и обе они, совершенно перепугавшись, гладили ее по голове. Протянутая рука замерла и рухнула на колени, и мама широко распахнула глаза, в одно мгновение перестав смотреть далеко вперед. Цуко, пройдя пару шагов, уселась на соседний стул, неловко похлопала ее по ладони и устремила взор на Емицу, потому что приказ бежать как можно быстрее все еще набатом бился в ее голове.       – Я предлагаю тебе после меня, – Емицу теперь вовсе не походил на нерадивого шахтера-полупьяницу, взгляд его больно колол Цуко в грудь, – возглавить службу Внешней разведки Вонголы. Достаточно, чтобы утолить твое любопытство?       Он подался вперед, сцепив перед собой руки в замок, качнул головой и выжидающе уставился Цуко прямо в лицо. Емицу ждал ее ответа, а Цуко разглядывала морщины, расчертившие его лицо от глаз и ниже к носу, вовсе не похожие на смешливые лучики. Морщины Емицу были серьезными и глубокими, такими же едва видимыми, как испещрившие лицо ее матери, читались в глазах и пеплом оседали на кончике языка. Он не предлагал Цуко ничего легкого, только давал подсказку, кого бить и с кем драться, чтобы выгрызть себе путь вперед. Емицу и Занзас, лицо которого Цуко запомнила, пожалуй, слишком отчетливо, были чем-то неуловимо похожи, и оттого снова казалось, будто ей в лоб направили заряженный пистолет.       Одновременно хотелось горделиво отказаться, вздернув нос к потолку, и вгрызться зубами в протянутую руку, словно голодный зверь, и Цуко напряженно молчала. Она не обдумывала ответ, потому что уже явилась сюда, не подбирала слова, лишь вглядывалась в глубокие морщины на лице Емицу и думала, что сама сворачивает с легкой тропы. Оглядываться назад не хотелось, Цуко затылком ощущала пронзительный взгляд маленькой пятилетней себя и не хватало разве что треплющей волосы на макушке маминой теплой ладони. Сражение Кеи наверняка уже завершилось, а может быть он снова сотворил какую-то ерунду, но Цуко все равно отчаянно хотела, расправив плечи, ринуться вперед и впервые самой его защитить.