Закулисье Т.К.

Ее голос и произнесенные слова на миг полыхнули во мне огнем, и я долго выискивал слова для ответа. - С тобой все в порядке?.. - Да. - Береги себя, ладно? - Да… В динамиках между нами невыносимым грузом повисла тишина и неловкое молчание. Я вслушивался в ее прерывистое дыхание на том конце провода, пока телефон в моих руках не начал накаляться от растущего напряжения и безуспешных попыток найти в себе подходящие слова. Не в силах больше справляться с этим, я повесил трубку. Мой взгляд тут же переключился на ее детское фото, оставленное у зеркала. Смешно сморщенный носик от искренней улыбки и сияющие счастьем глаза. Я обхватил ладонями пылающее лицо и тяжело дышал. Что же мне с тобой делать, девочка?.. Вдруг дверь гримерки распахнулась, и в комнату по-хозяйски вошел Паша, отхлёбывая на ходу кофе из бумажного стакана. - Хм, – он бросил на меня мимолетный взгляд, словно ожидал меня здесь увидеть, потом посмотрел на валяющийся рядом со мной телефон и, как ни в чем не бывало, полез в шкаф за какими-то бумагами. – Звонила, да? Я молча наблюдал за тем, как он сосредоточенно роется в стопке документов и ничего не отвечал. - Звонила, - ответил он сам себе. Он освободил одну руку и стал загибать пальцы, подсчитывая что-то в уме. – Семь… Ну, неделя. Тебе повезло. Со мной она, бывает, не общается по две. А у Завадюка вообще с этим сплошные трагедии. У него рекорд – 2 месяца тотального игнора. Ну что же, тебя, по всей видимости, она любит больше всех. Уже знаешь, где она? Я кивнул. Он быстро прошелся по мне легкой улыбкой и поспешил снова переключиться на свои бумажки. - Я вот думаю, Паш. Если бы я мог вернуться в ту нашу первую встречу перед заключением контрактов, пошел бы я на эту авантюру, зная, что это все закончится вот так, здесь, в этой гримёрке?.. - Хм… - равнодушно хмыкнул Паша себе под нос, не отрываясь от чтения какого-то документа. – Не знаю. Но ты можешь подумать об этих странных вещах по дороге в аэропорт, например. - Зачем, Паш?.. -И то правда! - Орлов шумно захлопнул папку с бумагами и театрально закатил глаза. Подхватив со стола стакан с кофе, он с привычным невозмутимым видом направился к выходу, но перед самой дверью вдруг резко остановился, обернулся ко мне и сказал, стреляя в меня своим резким взглядом поверх очков: – Но если что, у меня есть бронь на рейс после обеда. Если разберёшься с этим своим дурацким «зачем» до того времени, маякни – моя помощница переоформит ее на тебя.

***

Самолет Air France рассек своими крыльями ватный слой вечно блуждающих облаков над французской столицей и через полчаса мягко сел в родное гнездышко аэропорта. Я знал, где искать Тину. Наша общая частота снова стала досягаема, и я чувствовал ее, словно в эту женщину был встроен какой-то мой особый маячок. У выхода из аэропорта я взял такси и сообщил водителю адрес отеля на Монмартре, в котором мы жили в прошлый раз. Ни секунды не сомневался, что она остановится именно там. Я не сообщил ей, что лечу, потому что чувствовал, что это лишнее. На ресепшене мне подтвердили, что гостья с таким именем действительно проживает у них, но дозвониться к ней в номер у администратора не получилось. Кто-то из служащих сказал, что видел, как она выходила куда-то около часа назад. - Она вызывала такси или пошла пешком? – спросил я, наперед зная ответ. - Пешком. Я быстро покинул здание отеля и направился вверх по уже знакомой улочке, которая вела на вершину холма. Поворот направо, еще один крутой взлет. Винная лавка, в которой мы с Тиной покупали вино, знакомые сувенирные. Сакре Кер заинтересованно поглядывала на меня с высоты, белея каменным облаком на фоне серого парижского неба. Не ожидала увидеть меня так скоро, правда?.. Наконец, добравшись до той самой маленькой площади перед базиликой, где Тина когда-то очень эффектно, на примере стаканчика с вином, предупредила меня о своих планах на мое сердце, я остановился, пытаясь выровнять дыхание, и огляделся по сторонам. Вокруг было много народу. Началась весна, и туристы потихоньку заполняли собой Париж, с каждым днем все яростнее. Я прислонил ладонь к холодной каменной стене, словно пытался таким образом поймать сигнал от той, кого искал в толпе. Ну, давай, где же ты?... И вот она - маленькая фигурка в светлом пальто, замершая у самого края парапета. Тина стояла спиной, закутавшись в пушистый шарф, и рассматривала город перед собой, в задумчивости накручивая пшеничные локоны на озябшие пальцы. Нас разделяло шагов двадцать. Но что будет после того, как я их преодолею? Какая разница. Я уверенно направился к ней и замер прямо за ее спиной. В тот же миг она, словно по какой-то внутренней команде, обернулась мне навстречу, врезавшись в меня изумленным взглядом снизу вверх. Мы так и застыли друг напротив друга, просто глядя в глаза. - Я не думала, что ты приедешь… - она нарушила молчание первой. - Врешь. Она отрицательно покачала головой. Румянец, легший широкими мазками на ее скулы от долгого пребывания на холоде, был единственной краской на ее выцветшем от ужасной усталости лице. Глаза не сияли, как обычно. Она словно выгорела вся внутри, словно ее сожгли, как ушедшую зиму во время языческого обряда. - Прости меня, Дан. Возможно, эти слова перестали уже для тебя что-то значить после всего… Но ничего другого я не могу сказать. - Она опустила голову, не в силах больше выдерживать мой взгляд. - Обещаю, я когда-нибудь… научусь… - Когда-нибудь… - я протянул руку к ее щеке в погоне за убегающей из уголка глаза слезинкой и ловко поймал ее подушечкой пальца, скользнув по холодной коже, обогнав на долю секунды ее собственную руку. - Когда-нибудь… научишься. Она обхватила мое запястье одной рукой, а второй резко смахнула набежавшие новые слезы, жутко злясь на себя за слабость. - Прости меня. - Ты сумасшедшая, Тина. Мне бы очень хотелось научиться ненавидеть тебя. Когда-нибудь. Она слабо улыбнулась и несмело коснулась лбом края воротника моего пальто, соблюдая дистанцию, словно боялась, что я оттолкну ее. - Прости меня. Я притянул ее к себе ближе и крепко обнял за плечи, в край окоченевшую от совсем негостеприимной погоды. Мы стояли с ней, обнявшись, как тогда, январской ночью, словно всех последующих событий и не было вовсе. Мы словно вернулись в точку отсчета, стерев все, что случилось потом. Почти обнулились, оставив между нами лишь самую суть. По ее щекам уже вовсю катились слезы, оставляя после себя влажные следы. «Плачь, принцесса...» От их тепла ее кожа приобретала живые оттенки, словно оттаивала. И Тина не старалась больше их вытирать, зная, что это бесполезно. - Я ужасно испугалась, Дан. Как никогда в жизни. И не могла никак с этим справиться. А потом решила приехать сюда. Потому что ты тогда пообещал, что я могу приходить сюда с любыми своими проблемами и страхами... - А еще ты можешь приходить ко мне, Тина. Тебе больше не обязательно убегать так далеко. - За столько лет я привыкла справляться со всем в одиночку, Дан. Я понимал ее. Кому, как не мне, человеку с душой-одиночкой, не привыкшему ни с кем делиться своими болями, дано было понять то, о чем она говорила. - Она действительно что-то знает, Дан… - Ты о чем? - Твоя базилика. Знает и умеет. В ту нашу ночь, в Париже… она просто заворожила меня, и я не смогла сбежать… Она подняла на меня свои огромные глаза, впитавшие всю серую слезливость неба над нами. Бросив короткий взгляд на Сакре Кер за моей спиной, она боязливо коснулась губами уголка моих губ. - А в этот раз она избавила меня от чувства страха. Его просто не стало. И еще… - Но чего ты так испугалась, Тина? Она долго смотрела на меня, подбирая дрожащими губами будущую форму для мысли, которая уже светилась в ее взгляде. - Испугалась твоей девочки, - ее уст коснулась неуверенная улыбка и слезы хлынули из глаз еще сильнее. – У меня появилось какое-то странное предчувствие, когда ты взял мое детское фото и сказал, что видел его где-то. А потом это предчувствие подтвердилось. И я вспомнила тогда твои сны. И то, с каким необъяснимым упорством ты пытался найти в ней меня. И… у тебя какая-то связь с космосом, Дан, не иначе. Она выпустила меня из объятий и принялась искать что-то в рюкзаке. Через несколько секунд в ее руках оказался конверт с причудливой надписью «Из Парижа с любовью», купленный, очевидно, в одной из уже хорошо знакомых нам здешних сувенирных лавочек. - Вот, - она вручила мне конверт и спрятала ужасно взволнованное лицо в ладонях. - Что это, Тина? - Тебе просили передать… - она старалась улыбаться, не сводя с меня глаз и без конца поджимая губы от вернувшихся с новой силой переживаний. - Кто просил? - Твоя девочка. Я долго смотрел ей в глаза, абсолютно ничего не понимая, пока в чувства меня не привел звон из колокольни базилики, разливающийся над холмом Монмартра. Я медленно открыл конверт и достал оттуда черно-белый снимок с непонятным изображением… - Когда мне дали его в руки, - продолжила Тина, - я сразу же поняла, что ты тогда держал в руках во сне. Что-то «темное и непонятное, похожее на снимок полароида или кадр проявленной пленки», помнишь?.. Кажется, паззлы сложились, Дан. Я долго не мог оторвать глаз от того, что держу в руках, не в силах даже моргнуть. Я прекрасно понимал, что держу в руках. И в тот миг осознания мое сердце, кажется, навсегда изменило свой ритм и начало биться как-то по-другому. Я взглянул на лицо Тины, и оно тоже сияло как-то по-особенному. Казалось, весь мир вокруг менял ход движения. Не произнося ни слова, я медленно опустился на корточки, чувствуя, как все вокруг мутнеет. Я закрыл ладонями лицо и крепко зажмурил глаза. Вот откуда это чувство после увиденного детского фото, вот откуда чувство, когда она держала на руках маленькую Элизу, вот откуда это чувство при виде ее заплетенных в косы волос… Кажется, мне удалось увидеть в тех снах гораздо больше, чем было дано запомнить. …И вот мне снова семь. И я все еще липну лбом к стеклу авто, пытаясь разглядеть девочку, уперто сидящую ко мне спиной у домика в Затоке. Женские руки нечаянно задевают один непослушный волосок, она звонко пищит и поворачивается ко мне в профиль, заливаясь смехом. И я узнаю эти пухлые губки, круглые очертания лица и крохотные медовые родинки, рассыпанные красивым узором созвездия по кремовой коже. Она чешет место, где только что было больно, и морщит в улыбке маленький носик. Точно так же, как это делаешь ты, Тина. И вот она уже бежит передо мной по берегу, явившись в мой сон во второй раз, в своем легком платьице цвета морской волны и неустанно зовет меня за собой. И я бегу за ней, сжимая такой же снимок в руке. В какой-то момент она подпрыгивает на бегу, разливаясь таким знакомым звонким смехом поверх волн, взлетает высоко вверх вместе со своими пшеничными косичками и делает в воздухе поворот на 90 градусов. И тут же впивается в меня своими счастливыми глазами цвета спелой летней ночи. Моими глазами. - Я здесь, я здесь, догоняй! – кричит звонко, чтобы я, наконец, услышал. - Догоняй же меня скорее, пап!.. ЭПИЛОГ - Давай сейчас сделаем последний дубль вместе! - А снимите на телефон… свой… видео, - бросает Тина оператору, следящему за записью видео, и поспешно собирает локоны в небрежный пучок. А потом кутается в необъятный кардиган, пряча себя от слишком пристального стороннего наблюдения. - «А есть любовь в моем окне, вернется ли ко мне, о-оу!» – допевает звонко, и мне все сильнее кажется, что на нас вот-вот приземлится потолок от силы ее голоса. - Love is all around! Love is in the air! All we need is love! – выкрикиваю так же громко, словно пытаясь расшатать эмоциями стены студии Монатика. Интересно, что еще из его имущества мы успеем с ней уничтожить?.. Наслаждаюсь последними звуками голоса Тины и направляюсь к ней, пританцовывая в такт гаснущей мелодии. Она снимает огромные наушники, отворачивается от камер и посылает мне в самое сердце до безумия влюбленную улыбку, по привычке смешно морща нос. - Помнишь? - Помнишь? - А помнишь? - А помнишь? - А помнишь Затоку, 86 год? – не сдерживаюсь и тут же заливаюсь смехом. - Да, именно так! – Тина смеется в ответ. – Дурбецало! Мы покидаем студию, не в силах сдерживать сумасшедший хохот, который понятен только нам двоим. Оказавшись в коридоре, вне зоны видимости камеры, я обнимаю ее, пытающуюся выпутаться из бесконечных складок своего кардигана, и усыпаю поцелуями голые плечи. - Ты еще долго будешь это вспоминать? – смеется она, пока я не занимаю собой ее губы. - Всегда буду, - отвечаю без раздумий. Из ложбинки между ее ключицами мне кротко подмигивает турмалин. Не сдерживаюсь и прохожусь подушечкой пальца по гладкому ребрышку камня. - Светится моя звездочка. - Угу. - Кстати, ты знала, что Садальсууд – тройная звезда? - Нет. А как это? - Она состоит из трех компонентов, представляешь? Я тоже не знал. Улыбаюсь ей в глаза, тая в их лучистой нежности. - Все ты знал, - тихонько смеется, сжимая двумя пальцами мой нос. – Даже не зная знал. Молча любуюсь ею. Красивая невыносимо. Была невероятная, а стала прекраснее в разы. Моя «счастливейшая из счастливейших». - Завадюк, если нас не угробит этот дурацкий вирус, обещай, что в 11 сезоне ты посадишь их в одно кресло! Вот поклянись мне прямо сейчас! Из соседней комнаты вываливается шумная троица, состоящая из Потапа, которому и принадлежала прозвучавшая фраза, Вовы и Димы. - Мне даже троллить их больше неинтересно! – не унимается Леша, наблюдая за нами, ведь мы совершенно забыли отойти друг от друга на «приличное» расстояние. – Смотри, они даже не пытаются уже все скрывать! Эй, имейте там совесть, алё! - Потап, дай пережить сначала 10 сезон, - тяжело вздыхает Завадюк, уже месяц сильно удрученный сложившейся карантинной ситуацией и разрушенными планами на финал 10-го Голоса. – Какой там 11 сезон… - Что-то мне подсказывает, что этих ребят к осени может ждать первый сезон совершенно другого шоу, – вступает в разговор Монатик, заговорщицки подмигивая нам с Тиной, которая усердно пытается спрятать за моей спиной себя и свое безмерное смущение. - Какое еще другое шоу? Ты что, согласилась на Танцы, Тин? – в надежде оживает Завадюк. - Ой, да отстань ты уже, Вов, - Дима одёргивает его и, подхватив под руку, уводит по коридору к выходу, оставляя нас наедине. – Даже мне уже надоела вот эта твоя постоянная озабоченность танцами! - Откуда он знает? – Тина тут же впивается в меня возбужденным взглядом, как только за ребятами закрывается дверь. - Ну… про «первый сезон». Ты ему рассказал? - Нет, - смеюсь и запускаю пальцы в ее мягкие волосы. Отбрасываю непослушные локоны назад, освобождая от них слегка румяное от смущения лицо. – Но он же святой. Он все знает заранее. Тина сдается и улыбается в ответ, а потом долго рассматривает меня, не моргая. - Я люблю тебя, Дан. По моей спине рассыпаются в диком хаосе все мои армии мурашек. - Ого, малыш. Ты впервые мне такое говоришь, - стараюсь сохранять беззаботный вид, чтобы не спугнуть, хотя слышу, как дрожит мой голос из-за повышенных внутренних вибраций. - Люблю тебя, - повторяет еще увереннее и откровеннее, смакуя каждый звук. - Всем сердцем. - Двумя… - добавляю. - Двумя, - повторяет эхом, и я целую ее улыбку на краешках губ. - Это что же, - она отстраняется, взволнованная какой-то новой догадкой, - твое желание, загаданное тогда на съемочной площадке, сбылось? Про «всем сердцем»… - Я не загадывал тебе себя, - скромничаю. И это чистая правда, я действительно не загадывал. Мне просто очень хотелось, чтобы ты полюбила, Кенгуруш. Так, как умеешь только ты. - Зато я загадывала! – она целует меня в подбородок, слегка покусывая, и смеется. – А потом, видимо, через твою вот эту связь с космосом это все передалось куда-то выше, кому-то третьему. Третьему «компоненту» звезды. Смеется. - Ага, «силе, которая еще не родилась». Уже смеемся оба, растворяясь в объятиях, в очередной раз вспомнив слова, когда-то брошенные друг другу сгоряча. Теперь они, наконец, освободились от навязанных им ранее драматических смыслов и обрели новый. И этот новый смысл ожил в звуках биения сердца, так нетерпеливо стремящегося в этот мир. Маленький ураган, тонко все чувствующий, бесконечно свободный и всесильно любящий. Да, ты будешь именно такой, моя девочка. До скорой встречи.