Butterfly Kiss

      Когда громадное окно со скрипом закрывается, в воздухе повисает почти физически ощутимое напряжение. Десятки белоснежных мотыльков опускаются на пол: их работа окончена, день завершён, и пришла пора прятать свои нежные крылышки от всепоглощающей тьмы. Бражник следует их примеру и сбрасывает трансформацию, каким-то чудом удержавшись и не швырнув трость в металлическую стену. В нём, как обычно после неудавшегося боя, кипела ярость, и приходилось прикладывать колоссальные усилия, чтобы она не расплескалась и не прожгла дыры в его изнывающем от боли разуме. Ярость с примесью отчаяния — ещё более мерзкое сочетание чувств; Габриэль выучил всю гамму эмоций наизусть, преспокойно читая других людей и в особенности себя, как забытую кем-то и поднятую им книгу. И иногда — почти всегда — то, что он открывал в себе, ему категорически не нравилось.       Ненависть, злость, горечь, обида — Габриэль по одному звону броши мог узнать состояние своей будущей жертвы. Чем ярче эмоция, тем сильнее злодей; чем чётче цель, тем более неуязвимым становился акума. Но каждый раз в это царство негатива прокрадывался лучик удачи, вначале несмело искрясь, а затем выжигая всё вокруг и исправляя надломленную горем личность. Леди Баг побеждала… почти всегда. От сознания того, что она всего лишь ребёнок, становилось только противнее; Габриэль ненавидел её всеми фибрами души, с трудом контролируя себя и море своей ярости. С каждым днём делать это было всё сложнее… Неудачи сыпались, как град, и от этого в прямом смысле раскалывалась голова. Габриэль устал. Устал верить, устал проигрывать, устал чувствовать себя неудачником. Всё это даже сказывалось на его здоровье: кожа приобрела болезненный желтоватый оттенок, голос всё чаще становился хриплым, даже волосы поседели… После вспышек гнева в нём не оставалось ни капли сил, руки безвольно опускались, и всё, что он мог, — это довериться Натали, без тени улыбки принимая из её рук горячую чашку кофе, и в который раз погрузиться в раздумья, сидя вечером в своём кабинете и разрабатывая новый план мести.       Маюра старалась не дышать, чтобы не быть замеченной; сейчас от неё требовалось тихо стоять в стороне, пока Габриэль пытается справиться с очередным приступом ненависти. У него не получается. Сначала он слабо опускается на колени перед закрытым люком, закрывает осунувшееся лицо руками… и в припадке злобы едва не пробивает кулаком пол. Его крик эхом отлетает от стен и отдаётся болью в её груди. Маюра больше не может ждать.       Лёгкой поступью она незаметно подкрадывается к нему сзади, и её рука невесомым пёрышком касается его сгорбленной спины. Габриэль не двигается. Маюра приобнимает его за плечи и разворачивает к себе, приподнимая его лицо; глаза его крепко зажмурены, не то от обиды, не то от боли в руке, а зубы крепко сжаты — заговаривать первым он точно не собирается. Как и Маюра; ей не нужны слова, чтобы ощутить всю палитру его страданий, эти острые уколы тоски даже без талисмана можно прочувствовать. И ей не нужно ничего говорить самой: одна её близость успокаивает Габриэля и дарит так необходимое ощущение заботы и поддержки.       Маюра нежно берёт его руки в свои и подносит к губам; горячее дыхание согревает бледную кожу, синие пальцы переплетаются с его и быстрыми движениями растирают ушибленные фаланги. Габриэль открывает глаза, чтобы растерянно следить за её хрупкими ручками, ласкающими его ноющую руку, за слегка подрагивающими опущенными ресницами и за пухлыми фиолетовыми губами, что находились так близко… Кожа её отливала какой-то волшебной синевой и в лунном свете казалась невероятно гладкой. Он пропустил момент, когда вместо воздушных прикосновений тонких пальцев посыпались сперва робкие, а потом и жаркие поцелуи. Маюра закрыла глаза, чтобы он не заметил проступившие в них слёзы, но он видит: мерцающие капельки застывают на её ресницах, пока ещё не скатываясь вниз, и оттого становятся похожими на маленькие звёзды.       Холодный пол и обжигающее тепло губ создают необычайный контраст, у Габриэля мутится рассудок, и внутри невольно растёт желание вырвать руку, закричать, оттолкнуть Натали, чтобы эта женщина, единственная, кто понимает его и принимает все его безумные идеи, убедилась, что Габриэль не тряпка, а сильная личность, что он не нуждается ни в чьём сочувствии и способен сам о себе позаботиться… Габриэль замечает, что врёт самому себе.       Перед глазами туман; он резко притягивает Маюру к себе, вышибая, кажется, воздух из её лёгких, и, стараясь не обращать внимания на медленно утихающую боль, проводит руками по её дрожащей спине, гладит тёмные волосы, обхватывает её лицо и целует прямо в приоткрытые губы, заставляя растерявшуюся Маюру трепетать ещё сильнее. Она рывком отстраняется, разрывая неожиданный поцелуй, и заходится в кашле, беспомощно жмуря глаза и давясь воздухом. Несчастная птичка сама нуждается в помощи, а он, самодовольный эгоист, что он сделал, чтобы она чувствовала себя лучше? Прогонял её, когда она хотела помочь? Упрекал её в собственных неудачах? Заставлял надевать высасывающий силы талисман?       Маюра делала для него всё возможное, теперь пришла его очередь защищать, успокаивать, быть рядом… Ярость сменяется стыдом, и глубоко внутри расцветает что-то прекрасное, что-то, о чем Габриэлю ещё предстоит прочитать в своей книге эмоций в главе о себе.