Луч солнца золотого

Первый мир отличается непостоянством: многие вещи, на первый поверхностный взгляд неотличимые от привычных, могут скрывать в себе нечто совсем иное. Дом на краю времени – прибежище Нириссы, центр и источник проклятий, паутиной опутывающих Украденные Земли – не исключение. Лилия осторожно шла вдоль книжных стеллажей, напряженно прислушиваясь; загадочная библиотека казалась необъятной, и ни эха собственных шагов, ни иных звуков не удавалось расслышать, как и рассмотреть противоположные стены. Баронесса не рискнула отходить далеко от входа в библиотеку, но не заметила, как потеряла его из прямой видимости. Взгляд ее привлекло мимолетное движение: совсем рядом скрывался кто-то еще. Лилия сделала еще несколько шагов вперед – и за очередным поворотом увидела небольшое крылатое существо. Водяной мефит, бережно сжимавший в лапах книгу, смотрел на нее снизу вверх, с настороженным интересом – совсем без враждебности. – Как тебя зовут? – Лилия первой решилась заговорить. – Пладок, – ответило существо. В его голосе смутно слышалось нечто, напоминающее звук журчащего ручья, хотя говорил он вполне разборчиво. – Что это у тебя? – баронесса указала на книгу. – Моя любимая книга, – мефит оживился, – про красоту. – Надеюсь, ты не будешь возражать, если я почитаю остальные, – Лилия посмотрела в сторону полок. – Но ты можешь рассказать поподробнее: здесь все книги... такие? Я видела: в некоторых просто пустые страницы. – Это наши книги, из Первого мира. Есть про все: про радость, про торжество. Даже про страх, гнев и злобу, но их никто не хочет читать: их только норовят спрятать подальше, на нижние полки. – А могу я почитать твою любимую книгу? – Конечно! Смотри: водопад падает в радугу, – мефит развернул книгу, чтобы Лилия могла увидеть, но не рискнул отдать свое сокровище в чужие руки, даже временно. Лилия увидела. Мефит продолжал с восторгом говорить что-то о красивых волнах и белом водопаде, но его голос стал звучать все глуше. Мираж словно вышел за пределы страницы – слишком яркий для воспоминания и слишком правдоподобный для сновидения. Баронесса обнаружила себя на пути к заброшенному храму. Она чувствовала, как плотный туман обволакивает ее, не дает дышать. Ей предстояла встреча: та самая, которую она сочла случайной и незначимой. Одно Лилия помнила отчетливо: тогда она впервые почувствовала, как страх перед неизвестностью, преследовавший ее, но загнанный на задворки бессознательного, начал ослабевать. Путешественник откинул капюшон, прежде чем представиться. Снова Лилия отметила его неестественную бледность. Рассеянным жестом он пригладил спутанные волосы редкого светлого цвета – без того холодного металлического оттенка, что бывает у аазимаров. Глаза – цвета янтаря, просвеченного лучами солнца – внимательно рассматривали новую знакомую. Она решилась обратиться к жрецу сквозь мираж. "Твое божество не отвернулось от тебя. Нимфа лжет. Единственное оружие, доступное ей – шантаж и пустые угрозы. Не слушай". Лилия подалась вперед, попыталась вмешаться, но с губ сорвались совсем не те слова: лишь дежурное приветствие, пустое, безликое и непозволительно безразличное. Она могла лишь наблюдать со стороны. Баронесса прекрасно знала, что такое иллюзия власти, порождающее ложную беспомощность. Но Тристиан не мог ее услышать. Отстраненно она наблюдала, как он приветствует ее – Гончую – и его улыбка по-прежнему казалась радостной, а благодарность – искренней. "Он так долго оставался наедине со своими тревогами. А я ничего не замечала", – с этой мыслью наваждение исказилось: покрылось трещинами, как отражение в разбитом зеркале, а затем развеялось. Нимфа также страдает (страдает ли?) от проклятия. Но не оно делает ее тем, что она представляет сейчас: лишь позволяет ей проявить наихудшие свои черты, присутствующие изначально. Возможность выбора всегда оставалась при ней; она могла избрать иные пути, пока не зашла слишком далеко, потеряв возможность одуматься. Очнувшись, Лилия обнаружила, что вот-вот осядет на пол от усталости. Попытка вмешаться и изменить свое воспоминание потребовала больше сил, чем можно было ожидать. Жрец уже стоял рядом, осторожно обхватив ее за плечи и не позволяя упасть; на его лице отразилась тревога. Лилия рассеянно осмотрелась – и обнаружила, что мефит бесследно исчез вместе с книгой. – Лилия, все в порядке? – на всякий случай спросил Тристиан. – Мне показалось... сложно сказать, но как будто тебя здесь только что не было. – Не тревожься, я уже здесь, – Лилия улыбнулась. Ничто не укроется от его всепроникающего слепого взгляда – в том числе смятение и растерянность, что баронесса привыкла скрывать. Лилия с трудом отвела взгляд от его лица. Мало, непозволительно мало она знала о человеке, которого со всей уверенностью называла близким – несмотря на проведенное вместе время и пройденные испытания. Тристиан однажды выбрал момент и признался ей, что полюбил ее с первой встречи. Лилия не стала лукавить: она не могла сказать того же самого. Чувство, что она испытывала, укоренялось постепенно: так незаметно, что она не могла уже вспомнить некий определенный переломный момент. Тем не менее, его признание в некоторой степени помогло ей определиться. Лилия могла бы ожидать, что ответное чувство потребует от нее немалых усилий, чтобы стать достойной подобной привязанности. В этом ожидании она ошиблась: любить его оказалось невероятно легко; более того – теперь она не в силах представить, что когда-то было иначе. Жрец шел рядом, продолжая осторожно поддерживать ее: приступ слабости быстро прошел, но Лилия не стала возражать. На пути к выходу из странной библиотеки она не переставала думать о хранящихся здесь книгах. Она знала: магия, заключенная в книге красоты – не особо редкая или сложная. Детальные теоретические описания подобных приемов неоднократно встречались ей в литературе. Такого рода чары не предназначены для создания сложных многокомпанентных иллюзий, но воздействуют на воспоминания, оставившие наиболее яркий след – пусть даже неосознанный. Первый мир отличается непостоянством: непрерывная изменчивость позволяет понять и переосмыслить события, о которых ранее не оставалось времени задуматься – в том числе и те, что более нет возможности и необходимости изменить.