Что стоять, что лететь

У Лёхи нервишки в последнее время вконец расшалились, да и память подводила — он и сам уже плохо понимал, что тогда, в лесу, взаправду было, а что ему померещилось. Да и как такое может померещиться? Серёгу он хорошо помнил — и лицо его, заросшее густой щетиной, и глаза прищуренные, и взгляд тяжёлый, но ехидный-ехидный. Васяна тоже помнил, до сих пор смеялся над тем, как он блины выпрашивал, ни один сон без его наглой усатой морды не обходился. И хотя с тех памятных суток, которые он провёл в лесу, прошло-то чуть меньше недели, в памяти осталось только хорошее, а кошмары сами собой поистёрлись, полиняли, потеряли резкость — короче говоря, Лёха теперь слабо верил в то, что замкнутый молчаливый лесник оказался нечистью с хвостом, рогами и копытами. И всё-таки что-то не давало ему расслабиться до конца и поверить в то, что ему всё приснилось. Не отпускало его странное ощущение, от которого он вздрагивал каждый раз, когда гулял по центру и видел в толпе кого-то, похожего на Серёгу. Одного мужика окликнул даже, — «Бля, братан, извини, обознался» — но, конечно, это не леший был. Что ему в городе делать? А хуже всего было то, что у Лёхи в черепушке намертво засела мысль, будто ему обязательно нужно вернуться в лес, и чем скорее, тем лучше. Он пытался бороться, убеждал себя, что совершенно ни в каком качестве он лесничему не усрался, — им с Васяном вдвоём хорошо, больно нужен им собеседник, да и помощник из него хреновый, с его-то больной спиной, — и всё же на исходе восьмого дня он побросал в рюкзак кое-какие вещички, уложил в спортивную сумку спальник, доехал на маршрутке до конечной и попёрся в сторону лесополосы. На ночь глядя попёрся, идиота кусок. Кляня и матеря себя на чём свет стоит, он дошёл до знакомой опушки, на которой всё так же торчал вбитый Серёгой колышек. Долго думал, стучать или не стучать, но выбора особого не было — понимал он, что сам дорогу в жизни не найдёт. В очередной раз пробурчал себе под нос, мол, я в эту хуйню, конечно, не верю, и если — когда — леший не объявится, просто переночую на опушке (а лучше в поле) и уеду домой на первой маршрутке. Типа, я в турпоходе. Здоровый отдых, вся хуйня. Ну, постучал. Подождал минут пятнадцать, вслушиваясь в каждый доносящийся из кустов шорох и стараясь не обращать внимания на то, как гулко колотится о рёбра сердце, а потом как-то разом успокоился, грузно плюхнулся на мать сырую землю и крепко выругался. И на что он надеялся? — Пришёл всё-таки, — донеслось из-за спины. Лёха заорал. Он думал, это простое совпадение — то, что Сега пришёл к нему именно сейчас. Ещё он думал, что невозможно пробежать десять километров за пятнадцать минут. Он вообще дохуя много думал, но едва он взглянул в полные ехидства глаза Серёги, он понял, что нихуя ему, блядь, не померещилось. Больше всего он удивлялся тому, что его это — парадокс! — совершенно не удивляло. Будто это обыденная история — встретить лешего в двадцать первом, мать его, веке. Не заметивший чужих душевных драм Сега хмыкнул, похлопал Лёху по плечу и спросил: — Чего так поздно в лес попёрся? Совсем мозгов нет? А если б я не пришёл? Даже обидно стало — ну не любил он, когда над ним всякая нечисть издевается. — В поле бы переночевал, если б ты не пришёл. И вообще, тут деревня рядом. Кого тут бояться, волков? — А меня ты, сталбыть, не боишься? — Нет, — честно ответил Лёха. — Зря, — пожал плечами Сега. И вполне миролюбиво сказал: — Пошли, турист. Не отставай. Турист отставал — трудно было по сгущающимся сумеркам кривыми едва различимыми в траве тропками пёхать. Ещё и Сега как назло торопился куда-то и Лёху всё время подгонял. В конце концов не выдержал, остановился. Потребовал: — Руку мне на плечо клади. — Зачем? — охуел Лёха. — Надо! Ориентир тебе будет. Не тормози давай. Глаза закрой. — Может, ещё рот открыть? — из последних сил ухмыльнулся Лёха. Невесело ему было, нервничал слишком, боялся, что бросит его проклятущая нечисть на произвол судьбы, отдаст волкам на растерзание — даром, что ли, вглубь леса завёл? — Рот тоже закрой. И не открывай. Никогда. Лёха почти успел обидеться, но глаза всё равно закрыл. Представил, как Серёга наклоняется и со всей своей медвежьей грацией сосаться лезет — а что, вечер, лес, кроны деревьев над их башками бритыми колышутся, романтика, ебать! Он нервно хихикнул, но вдруг почувствовал, как плечо под его ладонью ходит ходуном. — Крепче, блядь, зажмурься! — рыкнул Сега. — Сука, что ж вы, люди, любопытные такие! Пока он говорил, на его плече выросла шерсть. Нет, он и до этого был крайне волосат — у него даже на фалангах пальцев мех был, это Лёха ещё в прошлый раз приметил, но, ей-богу, это была именно шерсть — длинная, гладкая, охуительно приятная на ощупь. Хоть гладь его, как котика. — Руку не отпускай! Я сейчас спиной к тебе повернусь, а ты залезай. Глаза не открывай только. — Да почему не открывать-то? — севшим голосом спросил Лёха, пытаясь понять, где у этой страхуилы шея. Полапал его знатно, пока искал, но Сега не возмущался, только фырчал. — У людей в природе меня такого бояться. Инстинкты у вас, блядь. Не хочу тебя потом по кустам искать, некогда нам. — Я что, вовремя? — хмыкнул он, наконец, сообразив, как залезть на могучую спину. — Угу. — Что случилось-то? — Сам увидишь. Крепче держись. Лёха и держался. Пока они мчались по лесу, он даже глаза приоткрыл, правда, старался смотреть не на Серёгину рогатую башку, а на окружающие красоты. Ну, и дорогу запоминал на всякий случай. На удивление для самого себя запомнил — вокруг столько приметных кустов и камней было, и почему он раньше внимания не обращал? До дома они добрались минут за десять — очень уж Серёга торопился, под конец даже на четвереньки опустился и на галоп перешёл. Когда они доехали и леший предупреждающе пробухтел: «Это была разовая акция, больше тебя катать не буду», Лёха слез с его спины, забывшись, открыл глазаии с удовольствием окинул взглядом знакомую ветхую избушку. Потом поглазел, как Сега обратно в человека перекидывается, пока не наткнулся на его внимательный взгляд. — Ты не боишься, — констатировал он, предупредительно сверкнув кислотной зеленью в чёрных глазах. — Не-а. Ну, стремновато немного. Но привыкнуть можно. Сега усмехнулся и щелчком пальцев нагнал ветра — дверь избушки сама собою распахнулась. — Пафосу-то, — едко прокомментировал Лёха. Леший не обиделся, наоборот расхохотался. Дома их ждал сюрприз — на лавке восседал некий мужик, который даже не думал скрывать довольную улыбку на круглом ебале. Видимо, он только что пожрал — по крайней мере, рядом с ним стояла пустая тарелка, в избе пахло блинами, а сам он вымазал нос и щёку в сметане. Ах да, он был совершенно, абсолютно голый. И даже не думал чем-нибудь прикрыться! — Пришёл всё-таки, — промурчал он, слово в слово повторив Серёгин комментарий. — Проходи, проходи давай, чего застрял? Серёг, я там ещё блинов напёк. — Вижу, — устало вздохнул Сега. Подошёл к мужику, аккуратно стёр с его лица сметану. Мужик довольно разулыбался. Лёха показалось, что он попал куда-то не туда. В параллельную вселенную, где два пидора-отшельника пригласили его третьим в свой домик. Не то, чтобы он имел что-то против пидоров… тьфу, то есть, геев, но выебанным абсолютно точно быть не хотел. — Серёг… — позвал. И замолчал, не зная, как сформулировать зудящий на языке вопрос. — Чего? — Я, конечно, всё понимаю, но скажи, пожалуйста, что у тебя дома делает голый мужик? — А я говорил, что не признает он меня, — довольно ухмыльнулся мужик. — Будешь должен, рогатый. — Мы что, знакомы? — осторожно спросил Лёха. — Ещё как! Ты что, забыл, как в прошлый раз меня в нос целовал, пока этот вот не видел? Лёхе малясь поплохело. Он такого не помнил, и, если честно, помнить абсолютно не хотел. — Васян, хорош уже над человеком издеваться. — Васян?! — Он самый, — улыбнулся резко очеловечившийся кот. — Да не боись ты, я не кусаюсь. — Я хочу знать, что тут вообще происходит?.. — спросил Лёха. Не то, чтобы он надеялся, что ему кто-нибудь ответит. — Сега тебе потом объяснит. Как-нибудь. — Хотя бы скажи, хули ты голый. — Я же кот. Ты когда-нибудь видел котов в одежде? То-то же. — Но сейчас-то ты человек. — Так я всегда человек, — не следуя абсолютно никакой логике заявил Васян. — Просто иногда я кот, а коту одежда не положена. Серё-ёж. По-моему, начинается. — Пора? — Угу. Зудит всё пиздец. — Вася, блядь, ты опять до последнего дотянул?! — рыкнул Сега. — Почему сам отвар не выпил?! — Да нормально всё, терпимо. — Вася! — Да я просто хотел на вас посмотреть. Ну дурак я у тебя, будто ты не знаешь! Что там у Васяна зудело, Лёха так и не понял, потому что дальше всё произошло очень быстро — Серёга достал с одной из полок какую-то бутылку, откупорил её зубами, помог Васе выпить. Отвар, по всей видимости, был ужасно горький — несчастный Васька морщился и никак не мог прикончить остатки, Серёга уговаривал его, как маленького ребёнка, даже по голове гладил. — Всё, всё, Вась. Ты молодец. Теперь ложись. — Серёж… — улыбнулся Вася и широко зевнул. — Знаю. Я тоже. Теперь спи. Вася широко зевнул раз, второй, затем перевернулся на бок, подложил руку под голову и послушно засопел. — Блядь, вот чего сидел? Мог бы сам до койки дойти, — вздохнул Сега. Лёха было собирался предложить помощь, но Серёга смиренно закинул безвольную тушу на плечо и сам отнёс на лежанку. Возился, возился, укладывал поудобнее, даже одеяло, блядь, подоткнул. Вася так и не проснулся, даже глаза не приоткрыл, только бормотал что-то невразумительное себе под нос. Сега посмотрел на подохуевшего Лёху и усмехнулся. — Ну? Спрашивай давай. — Я нихуя не понял, что это было. — Это Васян. Он только раз в год обратно в человека перекинуться может, — объяснил. — Больно ему, когда перекидывается, приходится вот травами симптомы гасить. — А почему так? У тебя ведь по-другому. — Один Тура знает, почему. Может, практики ему не хватает — мне поначалу тоже больно было. А может, это потому что кот намного меньше человека. Прикинь, ты бы вдруг в мышь превратился, что бы с твоим организмом было? Вопрос был сугубо риторический, поэтому Лёха промолчал. Понадеялся только, что ему никогда не доведётся превратиться в мышь. Или в кота. Или в любое другое животное. — Как так вышло-то? — спросил он. — Ну, что Вася кот. — Как вышло, так вышло. Главное, что он до сих пор рассудок сохранил. Ну как, рассудок… — Сега хмыкнул. — Не то, чтобы он четыреста лет назад был шибко умным, но всё-таки. — Четыреста? Хуясе! — Ага. — Бля-ядь, — протянул Лёха. — А я ведь его реально в морду целовал. И пузо ему чесал! Хули ты мне сразу не сказал, что он человек?! Сега посмотрел на него как на идиота, тяжело вздохнул и пошёл блины греть, матерясь на ходу, что кошак проклятый опять всю сметану сожрал. И варенье тоже. — И надолго ты в наши края? — спросил он после ужина. Лёха замялся, потому что и сам не знал. Пожал плечами, ответил: — Пока не выгоните. Я могу по хозяйству помогать. В город, там, ходить, если надо. — Можешь и будешь, — покивал Серёга. — Ладно уж, живи, пока не выгоним. Хотя я тебя тут слабо представляю, турист. — Посмотрим, — буркнул Лёха. — Посмотрим, — хмыкнул Серёга. И добавил ещё более ехидно: — Постель себе сам соорудишь. Матрас знаешь где. Сам во двор вышел, захватив грязную посуду, чему Лёха только порадовался — он-то, дурак, в одной футболке в лес попёрся, толстовку с собой захватить не догадался, решил, что ночью в спальнике и так тепло будет. Околел бы, если бы Сега его на улицу послал. Зато всех комаров бы накормил, — едко подумал. Вернее, комарих — комары, вроде, кровушку не пьют. Матрас лежал за печкой, по-прежнему пах скошенными травами, был всё таким же жёстким и колол в бок. Лёха даже подумал бросить поверх него свой спальник, но не стал — очень уж ему не хотелось, чтобы Серёга его засмеял. Он как раз вернулся с улицы — нанёс холода и впустил в избу стайку летучих мышей, которые умостились на балке под потолком. Лучину погасил, чтобы постояльцам не мешать, и полез на их с Васькой лежанку. Лёха заворочался, устраиваясь поудобнее — проклятущий матрас всё ещё кололся. — Чего вздыхаешь? — хмыкнул Сега. — Домой захотел? — Нет. Просто думаю, ты меня сегодня опять кошмарами развлекать будешь или как? — Если хочешь. — Не хочу. Хочу выспаться по-человечески. — Значит, выспишься. Лёха отчего-то поверил, закрыл глаза и почти сразу же провалился в сон. Проснулся всего один раз от того, что услышал хлопок и жалобное мяуканье, но быстро провалился обратно. Снилось ему, что он идёт к речке, дескать, около этой речки его кто-то ждёт. И погода такая хорошая стоит, и солнце светит, и всё у него замечательно, почти как в сказке. С утра чувство правильности происходящего его так и не покинуло. Он рано подскочил, успел свернуть матрас, пошуршал по сеням, отыскал веник, замёл насыпавшуюся из матраса солому. Обернулся, когда с верхотуры на него уставились две пары донельзя удивлённых глаз — почти человечьи и стопроцентно кошачьи. — Рано ты подскочил, — зевнул Серёга. — Выспался. — Раз уж выспался, сходи в сарай за дровами. Завтрак готовить надо. Васян согласно мяукнул. Лёхе захотелось послать его на хуй. Перспектива идти в сарай его совершенно не радовала — с утра на улице всё ещё стоял жуткий дубак, да и кедосы от росы наверняка вымокнут, — но что было поделать? Отлынивать Лёха не любил, и уж коли ему поручили задание… — Толстовку мою возьми, дятел, — вздохнул не в меру проницательный Сега. — Околеешь в футболке. Толстовка была мягкая и тёплая, приятно грела, хоть Лёха в ней и тонул — леший был и в плечах шире, и выше чуть ли не на голову. Ну, принёс дров, в печь их закинул под чутким Васиным руководством. Сначала мало положил, а кошак на него посмотрел и так выразительно мяукнул, что сразу понятно стало, чего от него требуется. Серёга, который ходил к бочке с ледяной водой, чтобы умыться, и не видел этого цирка, только ухмыльнулся и закинул вариться кашу. Вовремя — в опустевшем желудке уже начинало урчать. — Не мультиварка, конечно, — констатировал Лёха, оглядывая печь. Не то, чтобы он сильно страдал из-за отсутствия привычных для каждого городского бытовых приборов, просто помандеть хотелось, раз уж нечисть рогатая его в туристы записала. — Мау, — поддакнул кот. — Чего, тоже мультиварку хочешь, Вась? — Мау. — Чё ж не купите? У вас вообще деньги водятся или вы на всём своём? — Есть у нас деньги, — ответил Сега. — А мультиварку не купим, потому что электричества нет. Генератор есть, но уж больно, падла, бензина много жрёт. — Мау! — возмутился Васька. — Он считает, что я слишком экономлю. — Ты его понимаешь, да? — спросил Лёха. — В смысле, вообще всё, что он говорит? — Мау! — Ага. И сейчас он говорит, что о присутствующих в избе нельзя говорить в третьем лице. — Это я, как ни странно, понял. Извини, Василий. — Ма-ау. Лёха ухмыльнулся, присел на корты и почесал кота за рыжим ухом. Потом вспомнил, что это и не кот совсем, а волшебный мужик, не имеющий представления о рамках приличия, и отдёрнул руку. Вася посмотрел на него, как на душевнобольного, демонстративно уселся на стол и начал вылизывать яйца. Обиделся, значит. Дел в доме посередь леса было навалом, скучать было некогда. Васян улёгся дрыхнуть на полу, — жарко ему было днём, он ведь, считай, круглый год в шубе ходил, — а Сега с Лёхой ушли покосившийся сарай поправлять. Потом вдруг Сега напрягся, начал в лес вслушиваться и хмурился с каждой минутой всё больше. Сказал: — Инструмент в сарай убери и сиди тут. Мне проверить кое-что надо. Вернулся он нескоро — минут двадцать прошло, Лёха аж занервничал. Держал на руках едва живого оленёнка и матерился на чём свет стоит. — Суки блядские, яйца бы нахуй поотрывал! — Охотники? — Браконьеры, ебать… Лёх, Лёха, бери Ваську и идите к травнику. — А дорогу я как узнаю? — не понял Лёха. — Вася тебя проводит. Скажешь ему, он здесь пиздец нужен. И отвар пусть принесёт, который с корнем мандрагоры. — Мау! — возразил Вася. — А что, блядь, делать?! — рыкнул Сега, покрепче прижав измазанные в крови руки к боку несчастного оленьего детёнка. На секунду Лёхе показалось, что руки его чуть светятся, но иллюзия быстро исчезла. — Маленький он ещё, от болевого шока быстрее окочурится. — Мау! — Не спорь давай! Идите, живо! Вася, казалось, тяжело вздохнул, оглянулся и, убедившись в том, что человек следует за ним, рванул в лес. До этого самого травника было далеко — километра три, не меньше. Не привыкший к таким марафонам Лёха бежал, стараясь не упустить из виду небольшого, хоть и заметного среди зелени кота, и едва язык на плечо не свешивал. Обрадовался, когда заметил впереди дом на берегу реки: не допотопную избу, как у Сеги с Васей, а более современный двухэтажный коттеджик. Красивый он был — стоял себе на возвышении, свесив ноги-подпорки в воду, сверкал намытыми окнами и зарослями плюща на одном из боков. В другое время Лёха бы с удовольствием попялился, да помечтал о том, чтобы поселиться в таком, но времени было слишком мало. Травник, будто почувствовав приближение человека и наглого усатого оборотня, вышел на крыльцо. Лёха его себе иначе представлял — думал, живёт себе в лесу эдакий дедуля отшельник, которого добрые внуки из дома выгнали, чтобы дачу продать и копеечку получить, а оказалось, что чувак этот его ровесник, если не младше. Он внимательно оглядел странную запыхавшуюся парочку, но и бровью не повёл. Спросил только: — Вы от Серёги? — Мау! — Случилось что-то? — Ты нужен. Там оленя браконьеры ранили. А, Серёга просил какой-то отвар захватить, который с корнем мандрагоры. — Понял, — сказал он и ушёл в дом, пообещав: — Возьму всё нужное и пойдём, подождите здесь. — Ма-ау, — жалобно протянул Вася. Будто умолял этому травнику всё до конца рассказать. Лёха вздохнул и, плюнув на логику и здравый смысл, зашёл в дом. — Слушай, тут такое дело… — Я же просил не заходить, — возмутился он. — Ну извини! Просто Васян с чего-то решил, что нельзя оленю этот отвар давать. Он ещё маленький совсем… — Маленький? — Да, детёныш. Я чё-то подумал, лучше у тебя спросить, тебе-то виднее, ты по этим делам спец. — Серёга дурак, — кивнул травник. — Если это детёныш, мандрагора его убьёт. Хорошо, что ты сказал. — Да я-то чё, я просто толмач, молодец у нас Василий, — криво оскалился Лёха. Даже за ухом довольного кошака почесал. Нервно было. Он всё представлял, как Сега пытается голыми руками спасти несчастную животину, и думал — это местный лес на него так действует или странная компания? Раньше пофигу было бы. Ну, помирает олений сын, подумаешь, естественный отбор, епта. А теперь вот переживал, всё порывался поторопить и без того споро бякающего лапками травника, изо всех сил себя сдерживал. — А почему в дом-то нельзя было заходить? — спросил, чтобы хоть на что-то отвлечься. — Я какое-то твоё шаманство нарушил? Травник посмотрел на него, как на идиота, — Лёха уже привык к тому, что все в этом сраном лесу на него так смотрят, — и покачал головой: — Нет. Я прибраться не успел. — Какой, бля, ужас, — съехидничал Лёха. Ну, вывалились из домика, едва ли не вприпрыжку побежали до Сеги. Успели — оленёнок лежал на столе и, судя по судорожно вздымающемуся боку, ещё боролся со смертью. Травник тут же принялся колдовать над ним — обработал рану, насильно влил в глотку какую-то жидкость, чей густой дурманящий запах повис над избой, скопом всех нервных подуспокоив. — Перевязывай, — сказал он, когда олешек перестал дрыгаться и более-менее мирно засопел. — Всю дробь вытащил? — Да, — ответил Сега. И тут же достал из большой сумки бутыль с огромной надписью «Спирт» и бинты. Когда всё совсем закончилось, они оставили Васяна сторожить животину, а сами уселись на крыльце. Сега и травник закурили, Лёха подумал стрельнуть у них сижку, но не стал. Спросил про оленя: — Чё, мужики, оклемается он? Они синхронно просверлили его удивлёнными взглядами. Серёга едва заметно улыбнулся, а травник сказал: — Да, если ухаживать за ним будете. — Будем. Хуёво то, что он без матери остался, — сказал Сега, почесав липкой от крови рукой щетину. А затем снова напрягся. Молчал, молчал, затем встал и медленно выговорил: — Вернулись, что ли, суки? Ну всё, сами напросились. Пизда им. И, выкинув недокуренную. сигарету в ведро с песком, снялся с места, на ходу обращаясь в свою самую страшную форму. Лёха с травником остались сидеть на крыльце. — И чего он с ними сделает? — Кишки их по кустам развесит, если убежать не успеют. — Блядь… Лёха вздохнул. Подумал, что с одной стороны поделом нелюдям этим, а с другой… всё-таки, это мерзко было. Окажись он на Серёгином месте, не стал бы руки марать. Может, покалечил бы или напугал бы до полусмерти. Максимум. — Он старается никого не убивать. Может, одумается, пока до них добежит. — Угу. Ясно. Травник докурил, затушил бычок в песке и сразу же прикурил следующую. Лёха не удержался, спросил: — Звать-то тебя как? — Сергей. — Развелось у вас в лесу Сергеев… — Можешь Рипом звать. Как удобнее. — Рип — типа, покойся с миром? — фыркнул Лёха. — Хуёвое погоняло для чувака, который животных лечит. — Какое есть. — Ладно, Рип так Рип. А я Лёха. Рип протянул ему заляпанную кровью и красками руку, и Лёха, не думая ни секунды, её пожал. — А ты сам-то кто? — Знахарь. Самоучка. Художник по профессии. И музыку иногда пишу. Для души. — Респект, — сказал Лёха. — Не, это круто, но я про другое. Нечисть ты какая? Водяной, небось? Хотя не, водяные, вроде, в болоте живут. И вообще, я их себе как в мультике представлял. Помнишь? «Я водяной, я водяной, никто не водится со мной…» Нет, не он? Рип тихонько фыркнул и отрицательно помотал головой. — Что, неужели ты тоже леший? Или оборотень? Асьтаха какой-нибудь? Или как их там. — Нет. — А кто тогда? Рип посмотрел на Лёху, улыбнулся так, что на душе сразу легко и светло стало, все тревоги и стрессы отпустили. — Человек я, — признался он. — Серьёзно? — Да. Лёха даже расстроился немного. — Я-то думал, вы тут в лесу вашем все… необычные. — Мы тут в нашем лесу все необычные, — серьёзно кивнул Рип. — Ты тоже не из простых. Ну хоть кто-то хвалит и туристом не называет, подумал Лёха, сам не зная почему почувствовав вдруг невероятное облегчение. Между тем, Рип докурил, поднялся с крыльца и пошел к бочке — отмываться. Сега вернулся через полчаса, взмокший, сияющий довольным оскалом на получеловеческом лице. Нарезал несколько кругов по двору, сунул башку в бочку, рычал довольно. Откуда-то с окраины доносились вопли браконьеров. Лёха, которому было дико интересно, как всё прошло, побоялся рядом с ним таким даже рот открыть. И смотреть на него было реально стрёмно — бежать в лес, сломя голову, и орать вместе с перепуганными уёбками, конечно, не хотелось, но всё-таки. — Я его таким видел, — спокойно заметил Рип, отхлёбывая чай из поллитровой деревянной чашки. — Он обратно перекинуться не сможет, пока адреналин через край. Его только Василию успокоить удаётся, да и то через раз. — И что делать? — Ничего. Ждать только. Идём, у меня переночуешь. — А олень? Вдруг он его… ну, прибьёт ненароком. — Животное он не тронет. — Точняк? Рип вздохнул, отставил подальше опустевшую чашку, сказал: — Не может он животному навредить. Генетически. При всём желании. Поэтому Василий его и успокаивает. — А человеку, значит, может? Лёха не мог не уточнить — всё-таки он опасался за свою шкуру. — Идём, — отрезал Рип. Холодало, Лёха пожалел, что не захватил с собой Серёгину толстовку — когда они дошли до уже знакомого домика, у него зуб на зуб не попадал. Рип ещё раз извинился за то, что не успел убраться, — на Лёхин вкус у него было даже слишком чистенько, — и полез в старый, потусторонне скрипящий шкаф, чтобы найти для неожиданного постояльца что-нибудь потеплее. Лёха заснул под плеск реки, скрючившись в три погибели на старой софе, но спал он крепко и совершенно без сновидений. Отлично выспался — то ли так утомился за этот бесконечный день, то ли обитель вполне человеческого Рипа была поистине волшебной. Лёха отчего-то ставил на второе. С утра Рип послал его набрать воды, а сам сварил удивительно вкусный кофе и приготовил яичницу на небольшой двухконфорочной электрической плитке — оказалось, буржуйкой он пользуется редко, в основном для обогрева, а гонять генератор ему не так жалко, как Серёге. Потом он ушёл на второй этаж, заперся в своей мастерской. Заходить запретил, зато позволил стучать, «если что-то случится». Лёха поскучал немного, а затем как-то неожиданно для себя сообразил обед из продуктов, которые в достатке хранились в погребе. Прибрался, хотя, вроде бы, у Рипа царил относительный порядок. Сходил к оклемавшемуся лешему проведать их с Васяном и оленёнка, который на удивление шёл на поправку и смотрел на них большими и будто бы полными благодарности влажными глазищами. Когда он вернулся, Рип уже прекратил писать — «Пейзаж будет. Покажу, когда совсем закончу» — и развешивал сушиться внушительные букеты каких-то ароматных травок. — Зверобой, — пояснил. — В чай. Ну и для микстур кое-каких. Лёха отчего-то запомнил, хотя всерьёз сомневался, что ему это знание когда-нибудь пригодится. Так, незаметно для него самого, пролетела дюжина дней. На исходе тринадцатого они собрались все вместе в Серёгиной избе и разговаривали. Даже Вася разговаривал в меру своих кошачьих способностей, и Лёха вдруг поймал себя на мысли, что слишком уж хорошо его понимает. Впрочем, он даже почти не удивился, только подумал, мол, поживёшь рядом с лешим — и уже ничем тебя не напугать. Под ночь Сега притащил откуда-то балалайку, дёргал задумчиво струны, а потом взял, да и запел. Лёха слушал. Слушал, размышляя иронично о том, что талантливый леший, который талантлив во всём, поёт, вроде как, сносно, но не слишком хорошо, да и понял, что едва не плачет. Тронуло его. Прямо до глубины души пробрало. — Сам написал? — спросил он, когда Серёга закончил. — Не. Это у нас мужик один в лесничестве постоянно песни сочиняет. Познакомлю вас ещё. — Хорошая песня. И поёшь ты… ну, душевно. — У Васяна лучше получается, — тепло заметил Сега. — Он у нас вообще певец, особенно когда человек. Я петь не очень люблю. — Мау! — Да не зря, Вась. — Мау! Лёха прыснул. Потом Серёга как-то разом посерьёзнел и сказал: — Лёх, такое дело. — Чего? — Скоро ливни начнутся, я чувствую. Дорогу размоет, не пройти будет совсем. Если собираешься обратно в город, то лучше валить завтра-послезавтра. — Выгоняешь всё-таки? — Как есть говорю. — Выгоняешь. — Это ты у травника спрашивай, у него же живёшь. — Я не против, чтобы ты остался, — пожал плечами Рип. — Но если решишь уезжать, то отговаривать не буду. Сам решай. Ей-Туре, Лёха не хотел ничего решать сам, он хотел плыть по течению и застрять навечно в этом тёплом июльском вечере. В этой такой чужой, но такой интересной для него маленькой жизни лесной нечисти. Всю следующую ночь он не мог сомкнуть глаз, думал, где его место — здесь или в городе. Представлял, как сложно будет выживать в лесу зимой. Ещё представлял, что ему придётся каждый раз ходить десять километров до города, чтобы банально поработать — он порисовывал на заказ и всю жизнь гордился тем, что он херов фрилансер и может позволить себе работать где угодно, однако сейчас вся эта затея казалась ему какой-то уж слишком нереальной. Ну куда ему жить в лесу? Подростковый максимализм это. Дауншифтинг — идиотизм для скучающего в офисе планктона. Херня полная. Утром он, невыспанный и злой, запихнул свои немногочисленные вещи в рюкзак и сказал Рипу, что уходит. Зашли к Серёге с Васей попрощаться. Провожали его всей толпой, Васян глазел на него большими печальными глазами и тёрся о ногу — Лёха не выдержал, взял его на руки и поцеловал в мокрый холодный нос. Сега прыснул, но ничего не сказал. — Приходи, когда захочешь, — ещё раз напомнил он. — Обязательно. — Про колышек помнишь. — Да я уж сам дорогу в состоянии найти. С пятого раза-то. — Не заплутай только, краевед. — Постараюсь. Ну, удачи, пацаны. Накрыло Лёху, когда он ехал в маршрутке и увидел ненавистные пятиэтажки серые. Затошнило ощутимо, замутило, сразу обратно в лес захотелось. Он почти силком заставил себя зайти в свой падик, поднялся на седьмой этаж, ощущая загривком, как сдавливает кабина лифта, зашёл в знакомую с детства квартиру. А дальше всё было как в тумане. Помнил, что бродил туда-сюда, пинал диван, гонял из угла в угол журнальный столик — всё ему места не хватало. Потом долго стоял на балконе, пытаясь надышаться затхлым городским воздухом, и с чувством матерился. Позвонил потом Тёмке, своему лучшему другу. Сказал: «Не могу больше в коробке этой сидеть, уезжаю, нахуй, в лес». Тёмка над ним угарнул, но информацию принял, не стал даже отговаривать. Сказал: «Только звони иногда, падла ты». Лёха еле дотерпел до утра, и успокоился только когда вышел из проклятущей маршрутки, сжимая в руках немногочисленный скарб — тёплую и лёгкую одежду, ноут с планшетом, зубную щётку, ещё какую-то херню, если честно, он плохо помнил, что кидал в завалявшиеся дома спортивные сумки. Перед ним, куда ни кинь взгляд, простирался лес, а в голове застряли спетые Серёгой строки из песни. Он глубоко вздохнул и сделал шаг вперёд. «Забывать поутру сны, На рассвет навевать смут Разводить до небес костры, Но не греют они, жгут».