Холодные зимы

Огромные сугробы, казавшиеся синими в утренних зимних сумерках, уже в пол-одиннадцатого словно светились и выжигали глаза. Тяжелых серых облаков, характерных для зимы, сегодня не наблюдалось, и яркое солнце светило во всю. Прапорщик Топалова брела по чищеным дорожкам, зажмурившись от ослепительного блеска снега. Каждый шаг отдавался глухим стуком в висках, а каждый вдох — болью под ребрами. Перспектива начинающейся простуды не радовала, но и отпроситься с работы за два дня перед проверкой возможным не представлялось. Да и ей самой, если уж на то пошло, совесть не позволила бы. Ей, Топаловой, не позволила, а вот медсестре — вполне. Собственно, один-два дня часть проживет и без медицинского работника, а вот некоторые конкретные личности... Знала бы она, что Даша взяла отгул, не вылезала бы со склада хоть целый день. Что угодно, только не искрящаяся белая пелена вокруг. Она обошла покрытую льдом тропинку у здания, сойдя в снег, уже видела впереди дверь темного, родного склада, как вдруг нога подвернулась на неустойчивом насте. Сустав пронзила боль, и Топалова, больно ударившись коленом о низенький бордюр, упала на тот самый лед, который хотела обойти. В голове будто взорвались фейерверки. — Да чтоб тебя! От души выругавшись, прапорщик отряхнулась и, припадая на пострадавшую ногу, двинулась к спасительному полумраку. Скрипка, только что закончивший наводить порядок, обернулся на звук открываемой двери и принялся бодро докладывать начальнице о выполненном задании. — Не кричи ты так, — поморщилась она. — Молодец. Никто не приходил? — Так точно, приходил дежурный с КПП, просил передать... Жанна Семеновна, все в порядке? — Андрей заметил сильную хромоту женщины и поспешил помочь. Взял под руку и помог дойти до стола. — Оступилась, нормально все. Так что, говоришь, передать просили? Но отвечать Скрипке не пришлось, Топалова заметила большой конверт с ровной подписью: "На память". На ощупь внутри — что-то вроде плотных карточек. Фотографии. Высыпав их на стол, она взяла прилагающуюся записку. Пока прапорщик читала длинное послание, Андрей чуть склонился над ее плечом, стараясь рассмотреть фотографии. Разного качества, какие-то засвечены, какие-то смазаны, но большинство все-таки четкие. Два солдата в касках и бронежилетах, за шиворот воткнуты ветки, на фоне поля с выжженной желтой травой, вдалеке горы. На другой — высокий широкоплечий парень в обнимку с низенькой девушкой. В девушке Андрей признал Жанну Семеновну. На тех картинках, что он мог видеть, была его начальница и другие солдаты, где-то они позировали, где-то были случайные моменты, а на одной, лежащей внизу стопки, он вообще не понял, что происходит и кто является героем сюжета. — Эх, Димка, фотограф по жизни, — с теплой улыбкой сказала Топалова, складывая письмо. — Никогда не расставался с камерой своей, хоть стреляли в нас, хоть мы по горам ползали... Иногда шутили даже, чего у нас больше, патронов или пленок. Она принялась перебирать фотографии. — Жанна Семеновна, — робко обратился Скрипка, — а можно посмотреть? — А вот эта волчица — она из тех, из диких, которые большие. Она к нам случайно прибилась, мы гоняли ее сперва, боялись, а она все не отставала, хотя и ошейник был... А однажды машина в яме-ловушке увязла, никак не вытащить. Уже пули свистят, вокруг равнина, ни укрыться, ни сбежать... А тут вдруг эта появилась, считай из ниоткуда, и тяжеленный груженый "броник" в один прыжок вытолкнула. Просто лбом врезалась и спихнула его на землю, представляешь? Вот после этого мы и решили ее оставить. Пока думали, как назвать — на ошейнике ни имени, ничего — она нам столько умений показала! И мины все чуяла, и растяжки видела, на взрывы внимания не обращала совсем, вот и прозвали ее Взрывчаткой. Видишь шлейку на ней? — специально сделали, чтобы застрявшие машины цеплять. — Прямо-таки многофункциональный солдат! — улыбнулся Андрей, глядя на фото огромной волчицы. Шерсть голубая, пыльный синий ошейник и грубо склепанная из ремней шлея, как у ездовых собак. Волчица сидела в тени какого-то ангара, лапой прижимая колесо грузовика к земле. — А здесь мы через день после того, как гражданских спасли, — протянула ему другую карточку начальница. — За нее, конечно, руки бы оборвать этому горе-фотографу, да тогда всем плевать было. Андрей почувствовал себя странно, щемяще как-то, глядя на фото. Волчица лежала в пыли, шерсть на спине и боках в крови, Топалова держала ее огромную голову на коленях, одной рукой поглаживая по морде, пока другую ей бинтовал полевой врач, а солдат закрывал животному глаза выпачканной не то кровью, не то грязью, гимнастеркой. Фотография была немного засвечена, все цвета имели светло-желтый оттенок. В такой атмосфере бы улыбающихся людей, счастливых детей, в общем, что-то радостное, теплое, спокойное, а не кровавые последствия боевых действий. — А чем ее так? — тихо и осторожно спросил Андрей. — Она же с целый танк размером! Когда видишь столь огромное — особенно в сравнении с человеком — и сильное существо, кажется, что оно неуязвимо ко всему людскому, кажется, что нет такого оружия, что способно причинить такой громадине хоть какой-то дискомфорт. Жанна Семеновна ответила как-то сипло, словно ей сдавило горло: — Знаешь, Андрюш, как натаскивают служебных собак бежать под танки? Андрей неуверенно кивнул. — Я не знаю, где и кто научил Взрывчатку быть живым щитом, но, когда мы спасали гражданских и по путям отхода прошли перекрестным огнем, она накрыла весь отряд собой. Ползла на полусогнутых лапах, а люди под ее брюхом. Она спокойно была укрытием для нас, пока со всех сторон пулеметы, понимаешь? Скрипка украдкой глянул на нее. Жанна Семеновна никогда не рассказывала подобных историй. Про кота Сержанта была не против рассказать, но о боях, о повседневных днях в горячей точке — никогда. Андрей не знал, почему она решила поведать подобное, но он это понимал. Воспоминания иногда бывают похожи на лавину, накрывающую все вокруг и вырывающуюся наружу. — Не будь она большим зверем, погибла бы, но она была. Дырки по всему телу затянулись за пару дней, — прервалась она, тяжело вздохнув, — и это при том, что врач целое ведро пуль вытряс из нее. Еще возмущался всю дорогу, что он не ветеринар и на подобное не нанимался. Скрипка не знал, что сказать, и стоит ли вообще что-то говорить, а потому вытянул самую нижнюю фотографию. Снова Взрывчатка и кот Сержант. Она лежала на спине кверху брюхом, похожим с такого ракурса на равнину аэродрома. Кот спал между передних лап, укрытый зеленой форменной кепкой. Жанна Семеновна улыбнулась, от печали не осталось и следа: — Это в гараже для тяжелой техники сделано. Он снаружи на замок закрыт был, и как она туда залезла, никто так и не понял. Кот еще в окошко мог пролезть, но вот эта собачка — высотой с гараж... Она рассмеялась, так весело и заразительно, что Андрей и забыл о своем смущении. — Ну ладно, засиделись мы что-то с тобой, надоело байки слушать небось, а, Андрюш? — улыбнулась Жанна Семеновна, убирая все, кроме одного, фото обратно в конверт. — Нет, что вы... Очень интересно, правда, про Взрывчатку особенно! — Ему и вправду было интересно, хотя, если уж не лукавить, слушать звонкий голос начальницы, сидеть рядом с ней и видеть ее лучистую улыбку, вызванную теплыми воспоминаниями, было замечательно. — А где она сейчас? Прапорщик тяжело вздохнула, выровняла в конверте фотографии, постучав им о стол. Потом уже тихим, с хрипом, голосом сказала: — Люди-то с войны не всегда возвращаются, что уж о животных говорить... Животные с войны редко возвращаются. Андрей не знал, что сказать. Тяжелое молчание повисло в прохладном воздухе плохо отапливаемого склада. — Я там это... Там еще на тех полках не навел порядок... Не успел. Разрешите доделать, товарищ прапорщик? Я успею, — заверил Скрипка, понимая, что на складе нет ни одной полки с беспорядком, но ему хотелось побыть с Жанной Семеновной еще немного, быть может, исправить свою оплошность. Получив разрешение, он направился к полкам, с которых мог украдкой наблюдать за рабочим местом Топаловой, и принялся изображать активную деятельность. Жанна Семеновна, убрав в папку конверт и отставив к стакану с карандашами фотографию, взялась за журнал учета. Проверка, как-никак. Ее ждали проверки и пересчеты портянок, подшивочной ткани, бушлатов, сапог... Вроде бы утихшая головная боль вновь вернулась, да еще и с новой силой. После нескольких часов в компании строчек и цифр на желтоватой линованной бумаге глаза болели, а по лбу изнутри будто напильником возили. Каждый звук, от шороха перекладываемых Скрипкой вещей до скрипа карандаша по бумаге, вызывал приступ новой боли, и ее, кажется, начинало знобить. Скрипка видел, как начальница кутается в бушлат и морщится от каждого неосторожного звука. Он еще утром заметил нездоровый румянец у нее на щеках, но решил оставить заботу при себе. Легкое стеснение не давало солдату чувствовать себя легко и непринужденно в обществе Топаловой, хотя она, несомненно, располагала к этому. Теперь же он думал, что стоило что-нибудь сказать, хоть что-то. А еще ему хотелось исправить свою глупую оплошность. Не стоило спрашивать, неужели сам не мог догадаться? Животные с войны редко возвращаются, правильно сказала Жанна Семеновна, особенно те, кто служит рядом с саперами и танками. А про тех, кто вернулся, не говорят в прошедшем времени. В тишине склада раздавшийся телефонный звонок был похож на вой сирены. Андрей видел, как вздрогнула Жанна Семеновна и коснулась виска. — Есть, товарищ подполковник, — коротко ответила она на длинную тираду, а потом, повесив трубку, глубоко вздохнула: — Ну и что на этот раз? Поднялась, только хотела сделать шаг, как вдруг ногу пронзила такая боль, что едва не вскрикнула. Пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. Скрипка ринулся на помощь. — Жанна Семеновна, что с вами? — Чтоб его, чертов лед... Подай аптечку, — попросила она, опускаясь на стул и снимая зимний ботинок. Щиколотка имела нездоровый фиолетовый цвет, явно увеличенные размеры и болезненность при прикосновениях. Хорошенькое растяжение, ничего не скажешь. Выкопав из красного чемоданчика эластичный бинт, которым когда-то сама снабдила складную аптечку, она принялась заматывать поврежденный сустав. Вот уж чего-чего, а игнорировать приказы начальства из-за подобных пустяков ей не хотелось. — Жанна Семеновна, может лучше в санчасть? — предложил Скрипка, неловко становясь у стеллажа и не зная, что ему делать. В подобных ситуациях ему бывать не приходилось. — Да нет никого в санчасти, была я там. Даша отгул взяла на два дня, — проворчала она, морщась от боли и в ноге, и под ребрами. В горле запершило. Болело сильно, толстая повязка здорово ограничивала движение, но до штаба добраться возможность появилась хоть какая-то. От резкого подъема шум в голове усилился, но тут уж ничего не поделаешь, можно и потерпеть. — Так, я в штаб, а ты за главного остаешься, — скомандовала Топалова и быстро, хоть и сильно прихрамывая, вышла наружу. Скрипка же, немного постояв в задумчивости, принялся раскладывать на места предметы первой помощи, лишь бы хоть чем-то себя занять. В голове его крутились странные образы, больше похожие на ощущения и впечатления, чем на сформированную мысль, но какую-то общую идею он смог выхватить: он искренне, всей душой, восхищался своей начальницей. И, кажется, любил ее. От осознания того, что он чуть не сказал это вслух, в душе его разлилось тепло. Думать об этом вот так, не на подсознательном уровне, было непривычно и странно, но очень-очень приятно. На столе лежал конверт с фотографиями. Там была одна, которую он приметил почти сразу и надеялся рассмотреть поближе, но ее Жанна Семеновна отложила в сторону как только заметила, а он, разумеется, не решился попросить ее показать. Андрею было совестно без разрешения что-то трогать на столе начальницы, но интерес и искушение были велики. Он только посмотрит, ничего брать не будет, и оставит все как было. Он все же решился. Осторожно открыв конверт, он высыпал ровную стопку глянцевых фотографий на ладонь и принялся аккуратно перебирать. Обнимающиеся бойцы, рога из веток, кот, волк и солдаты... Вот она. Жанна Топалова, задорно улыбающаяся в камеру. На щеках — черные полосы, по три, на манер кошачьих усов (одна полоска недорисованная), распущенные золотистые волосы, в которых словно играло солнце, под погон засунута смятая кепка. Вроде бы ничего не происходило на этой фотографии особенного, но чувствовалась в ней какая-то динамика. Андрей почти видел, как она снимает резинку с волос, встряхивает головой, как солнце блестит на светлых прядях... Как задорно смеется, чуть прищурившись от яркого света. Он хотел бы взять эту фотографию, хотел сохранить ее, сумевшую запечатлеть то тепло и ту энергию, что он чувствовал от Жанны Семеновны... Хотел бы, но никогда бы не посмел, поэтому постарался запомнить все до мельчайших деталей. Перевернул, — видимо, по привычке — и увидел выведенную карандашом подпись. "Самый прекрасный солдат нашей роты". — Тут и не поспоришь, самый прекрасный, — Андрей и не заметил, как сказал это вслух, и вздрогнул от звука собственного голоса. Поспешил убрать фотографию, выровнял стопку и вложил в конверт. Секунду смотрел на два слова, так точно описавшие то, зачем он это сделал, и положил на место. Жанна Семеновна вернулась примерно через час и тут же приказала идти в расположение, так как начинался обед. Андрей заметил, что румянец на щеках стал ярче, и что-то подсказывало ему, что не мороз на улице тому виной. А еще заметил болезненный блеск в ее глазах. — Жанна Семеновна... — начал было он, но осекся под строгим взглядом. Отправиться на обед ему прямо приказали, но все-таки он услышал заветное: "Придешь потом". Что ж, на такое он был согласен, хотя и был обеспокоен ее состоянием. Для некоторых сегодня не очень удачный день, это точно, но Скрипка не был бы Скрипкой, если бы не хотел этого исправить. Выпроводив Скрипку на обед, Жанна пошла отбирать новые комплекты. Староконь приказал перед проверкой выдать всем ротам недостающие подшивочные, новые сапоги, заменить солдатам форму... Проверка, что еще сказать. "Вылазка раненого прапорщика до штаба" была не то чтобы удачной, но вполне себе неплохой. Подполковник, правда, растянул свои указания на очень долгое время, поэтому после того, как она вышла из кабинета, нога отзывалась болью на любое неосторожное движение, но добраться обратно до склада все же удалось. Шумно выдохнув и на мгновение прижав ладони ко лбу, Жанна Семеновна закрыла глаза. Головная боль иногда просто убивала ее, а тут, подстегиваемая еще и температурой, решила добавить пыток. Но работа есть работа, и прапорщик, сцепив зубы, двинулась между стеллажей. Тканевая пыль и запах гуталина, обычно привычные, сегодня не вызывали ничего, кроме неприязни. Носить тяжелые тряпичные мешки практически на одной ноге — то еще удовольствие, но она успела пересчитать и распределить все к тому моменту, как солдаты сплошным потоком хлынули на склад за новым обмундированием. После обеда Скрипку загрузил ротный, и вернулся он к Жанне Семеновне намного позже, чем собирался. Бежал, казалось, быстрее ветра — сам не знал почему — и чуть с размаху не влетел в открывающуюся тяжелую дверь. Два солдата, навьюченные подшивкой, сапогами и портянками, прошли мимо, не обратив на Скрипку никакого внимания. Он зашел внутрь, еще от дверей заметив Жанну Семеновну. Она оперлась о стол, чуть поджав больную ногу (Скрипка лишь на мгновенье увидел почти фиолетовый синяк на всю лодыжку у начальницы, но этого ему хватило, чтобы почувствовать сочувствующую жалость), и смотрела то ли в грязно-белый потолок складского помещения, то ли в пустоту. За спиной Андрея хлопнула дверь и грохот прокатился по всему помещению. Жанна Семеновна в ответ на это лишь болезненно сощурилась, не отводя взгляд от верхнего угла. Скрипка понял, что начальнице совсем плохо. Ее тихий, почти умоляющий голос подтвердил его опасения: — Андрей, пожалуйста, не шуми так, и без тебя голова раскалывается... Скрипка старался не смотреть на Жанну, которая, зябко ежась под бушлатом, грела руки о кружку с горячим чаем, и уткнулся в свою кружку. Видел, как на дне кружатся зернышки малины, и все не знал, что сказать и стоит ли вообще что-то говорить. И все-таки решился. — Жанна Семеновна, может вам лучше домой пойти? — предложил Андрей, украдкой глянув на начальницу. — У вас жар, лучше уж отлежаться. — Оставь, Скрипка, свои советы при себе! — резко, даже чересчур резко ответила она. Солдат удивленно уставился на нее. Вот этого он точно не ожидал, на него начальница голос почти никогда не повышала. — Прости, Андрюш, прости меня, — уже тише сказала она, накрыв его ладонь своей. — Просто Харитников этот с фотографиями... Невовремя он труды свои прислал, совсем невовремя. — Да все в порядке, Жанна Семеновна, — робко улыбнулся ей Скрипка, совсем не обидевшись. А потом, мысленно собравшись, произнес: — И вы меня простите тоже. Я... Я не должен был спрашивать, извините, если сказал тогда что-то не так. Прапорщик сначала непонимающе посмотрела на него, а потом сообразила: — Ты про Взрывчатку, что ли? Ну, знаешь... Это ничего, все хорошо. А потом, немного помолчав, добавила: — А мне иногда кажется, что все-таки она жива. Зимой особенно, в морозы. Словно связь какая-то. Она ведь была из тех, что природу подчиняет... Скрипке показалось, что начальница хотела сказать что-то еще, но она промолчала, и лишь постаралась сильнее закутаться в бушлат. Андрей решил, что вот он, его шанс помочь хоть чем-то. Его собственная душа, по крайней мере, просто приказывала ему сделать это. Он придвинулся к ней и заключил в объятия. — Скрипка, ты чего это? — Пытаюсь вас согреть. Обнимая Жанну Семеновну, прижимаясь щекой к ее волосам, Андрей испытывал весь спектр эмоций от смущения до тихой радости. Его не оттолкнули, приняли его своеобразную поддержку. Он счастливо зажмурился и чуть не подавился воздухом, когда Жанна Семеновна осторожно обняла его в ответ и уткнулась лбом ему в грудь. — Не знаю, что там с волками, которые подчиняют природу, но пока от холода вас защищу я. Скрипка запоздало понял, что сказал это вслух, и перестал дышать от страха. Он, кажется, опять все испортил. Сердце пропустило удар и ухнуло куда-то вниз, когда прапорщик только крепче прижалась к нему.