Часть 1
30 марта 2020 г. в 09:27
— Я предлагаю высказать авторам всё, что мы о них думаем! — стукнул кулаком по столу Печорин.
— А зачем нам это делать? — спросил Ленский.
— Потому что вся русская литература построена на страдании, и это порядком угнетает.
Все с удивлением уставились на Печорина, явно ничего не понимая.
— Объясните, — попросил Молчалин.
— Страдает либо автор, либо персонажи, — тут Григорий Александрович кивнул на Раскольникова. — Либо читатель, — с этими словами он покосился на Чичикова и Манилова, что-то тихо обсуждающих в сторонке.
— А это ещё почему? — удивился Чацкий.
— Это потому, что от ваших монологов, Александр Андреевич, — усмехнулся Молчалин. — Читателям спать хочется.
Онегин вздохнул, подумав, что сейчас эти двое снова начнут спорить друг с другом. И был прав.
— Как будто ваши монологи лучше, — фыркнул Чацкий.
— Мои не такие длинные, — парировал Молчалин. — И вообще…
— Давайте не будем сейчас выяснять отношения, — встрял в разговор Разумихин. — А то я прямо сюда Порфирия позову и вмажу ему… по-родственному. Я давно обещал, но кулаки так и не дошли…
— А почему нам нельзя поговорить друг с другом?! — возмутился Молчалин.
Ленский про себя отметил, что на разговор это не похоже, но в слух высказывать ничего не стал.
— Не с вашей фамилией, — усмехнулся Онегин. — И вообще, сейчас всё опять сведется к разговору о Софье.
— А сам про свою Татьяну нам все уши прожужжал, — буркнул себе под нос Молчалин, однако спорить прекратил.
— О чем бишь я… — пробормотал Печорин. — А, вспомнил: нам нужно высказать авторам всё, что мы о них думаем. Кто к Гоголю пойдет?
Всё тут же повернулись к Чичикову с Маниловым, но те продолжали беседовать, ничего не замечая. Разумихин прокашлялся, и только тогда мужчины обратили на них внимание, однако Печорину пришлось повторить свой вопрос ещё раз.
— Нет, я не пойду, — тут же запротестовал Чичиков. — А то он второй том всё-таки напишет, а мне моя жизнь дорога.
— А что вы на меня смотрите? — удивился Манилов. — Я, любезнейшие, не могу. Характер не позволяет. Это вы лучше к Собакевичу… Хотя нет, он таких гадостей ему наговорит, а стыдно потом будет мне.
И мужчины продолжили разговор. Чацкий пожал плечами, Онегин что-то прошептал, но этого никто не услышал.
— В принципе, я могу сходить, — встал со своего места Хлестаков.
Сказать, что все удивились — не сказать ничего, тем более, что все уже успели про него забыть. Первым в себя пришёл Раскольников.
— Знаем мы, как вы сходите, — закатил глаза он. — Взятку у него возьмете, и этим дело ограничится. Нужен кто-нибудь приличный.
— Это русская классика, — фыркнул Онегин. — О каком приличии вы говорите?
Тут все разом заговорили, так что получился невообразимый шум. Печорину, чтобы восстановить тишину, пришлось выстрелить из пистолета в воздух. Только после этого все наконец успокоились и расселились по своим местам.
— Тогда с Гоголем вопрос пока остается открытым, — сказал Григорий Александрович. — Что насчет Достоевского?
— Тут пусть Дуня идёт, — тут же сказал Раскольников. — Разумихин, конечно, человек хороший, но он пару раз чуть мне не врезал, поэтому я за Федора Михайловича переживаю.
— А нечего было из дома убегать, — буркнул Разумихин.
— А сами чего не сходите? — поинтересовался Грушницкий.
— Я сейчас в Сибири на каторге, — развел руками Раскольников. — Точнее, должен был там находиться. Но меня отпустили пораньше… Лет так на семь.
— Понятно, — протянул Печорин, которому, в сущности, понятно ничего не было. — Что будем делать с Пушкиным?
Онегин с Ленским старательно отводили глаза. Никто из них идти не хотел. Мало ли, что Александр Сергеевич им может сказать.
— Понятно, что Онегин идти не может, — высказался молчавший до этого Грушницкий.
— Это почему я не могу?! — тут же возмутился он.
— Да потому что вы, дорогой Евгений, — тут Грушницкий усмехнулся. — Проспите, а потом ещё и с его женой танцевать будете.
— А что насчёт меня? — спросил Ленский.
— Вы вызовите его на дуэль, — пожал плечами Грушницкий. — И он умрет раньше времени.
— Я предлагаю послать Татьяну, — взял слово Разумихин. — И дело с концом.
Все были согласны, а самой Татьяне решили сказать об этом позже. В конце концов, от того, что она сходит, хуже никому не будет.
— Ну, значит, решено, — Печорин что-то записал, потом снова поднял голову. — Так, а вот Грибоедов…
— Если пойдёт Александр Андреевич, — тут же влез Молчалин. — То Александр Сергеевич уснет ещё на первом предложении его монолога.
— А если пойдёт Алексей Степанович, — парировал Чацкий. — То Александр Сергеевич из его речи вообще ничего не поймёт. Нет, ну, в самом деле, не Репетилова же нам посылать!
Ленский вздохнул. Ему уже порядком надоели их постоянные споры, но сделать с этим он ничего не мог.
— Хорошо, пойдете вы, Александр Андреевич, — решил Печорин. — Но только я вас умоляю, пожалуйста, обойдитесь в этот раз без монологов.
Мужчина кивнул, Молчалин же недовольно вздернул нос. Не сказать, чтобы ему сильно хотелось пойти, но в удовольствии посоперничать с Чацким он себе отказать не мог.
— Ну, а к Лермонтову я сам схожу, — сказал Печорин.
— Идите, конечно, только пистолет здесь оставьте, — улыбнулся Разумихин.
— Это ещё зачем? — удивился Григорий Александрович.
— Чтобы соблазна не было, — усмехнулся Онегин. — Но лично я за то, чтобы сходил Вернер. Безопасней будет.
— Для кого безопасней? — опешил Печорин.
— Для автора безопасней, — улыбнулся Ленский. — Для автора.