Возьми меня за руку и проведи через эту ночь

Семьдесят шагов между Пидамом и королевой. Он по-прежнему хорош в бою, отстраненно думает Альчхон, глядя на обезумевший вихрь, что сносит со своего пути солдат ее величества. И ведь далеко не новобранцы ему противостоят, но Пидам раскидывает их в стороны так, словно перед ним не опытные воины – соломенные куклы. То, что творит сейчас этот человек, не просто преступно – бесполезно. Мятеж подавлен, зачинщики схвачены; все, кроме этого упрямца, что рвется напролом к государыне. Ты все равно не пройдешь, говорит ему Альчхон мысленно. Не справится гвардия – есть арбалетчики-каясцы, есть хвараны. Если же и они потерпят поражение – командующий королевской стражей встанет последним заслоном. Он не обольщается, впрочем: в схватке один на один остановить Пидама ему под силу разве что ценой собственной жизни. Но за безопасность той, кому он служит, это – вполне приемлемая плата. А ведь когда-то он и не предполагал, что все так обернется. Как же он злился из-за того, что в нагрузку «Крылатым магам» повесили этот несчастный «Цветок дракона»… И ладно еще их командир: Ким Юсин уже в то время был неплох в битве, но остальные! Безмозглые, безалаберные, совершенно бесполезные, и Токман – тогда еще просто нандо Токман – едва ли не хуже всех. Как вообще это дитя занесло в ученики к хварану?! Он не поймет тогда сразу, но все начнет меняться, когда воины Пэкче загонят их в болото и начнут приближаться, смыкая ряды. И он едва не бросит людей в самоубийственную атаку, но Токман рявкнет: в круг! И ей без раздумий подчинятся оба отряда. Тридцать шагов между Пидамом и королевой. Арбалетчики Вольи бьют умело: даже этот, что поначалу уворачивается, словно заговоренный, все же ловит в конце концов грудью несколько стрел. Хотя они ему как будто вовсе и не помеха: Пидам все так же ломится вперед, и солдаты с арбалетами расступаются. Что проку от них в ближнем бою? От хваранов, впрочем, толку не больше: даже вчетвером, даже против раненого… Ученик прославленного Мунно, первый боец королевства – им и сейчас не дано справиться с ним. Ну что ж, думает Альчхон, ее величество за эти годы по меньшей мере трижды отвела от него смерть. Если время оплачивать долг пришло сегодня – так тому и быть. Война – не увеселительная прогулка, и неизбежно наступит тот день, когда он прикажет убивать всех раненых: задерживаться им нельзя, а оставлять товарищей на пытки и гибель в руках солдат Пэкче – да лучше уж честная быстрая смерть, чем такое. И его собственная рана – не из тех, что позволяют быть командиром, да и просто остаться в живых: правила отряда равно действуют для всех. Он уже отдает этот последний приказ, и Пёнчжо с искаженным от горя лицом возносит меч над ним, но Токман кричит: не смей! И опытный боец, элита «Крылатых магов» – его, Альчхона, воин! – опускает оружие. И за спиной ее становятся стеной другие нандо, и принявший командирский знак Ким Юсин говорит: вы не можете умереть. Пройдет еще совсем немного времени, и уже он сам встанет на пути чужого меча, заслоняя ее собой. А бойцы «Крылатых магов» и «Цветка дракона» дружно, как один, рухнут на колени и выдохнут: убейте тогда и нас тоже. И Альчхон скажет в лицо новому командиру: если сейчас казнишь того, кто спас их всех – откуда в них возьмется уважение к тебе? Командующему королевской стражей по должности положено замечать все вокруг и еще немного больше. И королеву, пусть и краем глаза, Альчхон видит отчетливо. Залитое восковой бледностью лицо, дрожащие на ресницах слезы, но – ни словом, ни жестом она не остановит тех, кто сражается сейчас с человеком, объявленным ею врагом государства. Альчхон знает – ему ли не знать! – как близко подпустила к себе государыня этого человека. Не то чтобы его это всерьез задевало – все же он щит королевы, а не муж ее и даже не любовник, и права на ревность ему никто не обещал – скорее, вызывало глухое раздражение. Никогда он до конца не доверял Пидаму; как теперь выяснилось – не безосновательно. Но зря так тревожился Юсин: королева не пощадит мятежника. Не теперь, когда он убивает одного за другим ее людей у нее же на глазах. А что до личных чувств… Государыня – мать всей нации, она не может позволить себе чувства к тому, кто лишает жизни ее детей. …Альчхон видит Токман возле принцессы, одетую точно так же – и это как удар под дых. И не потому, что она красива: это Чхонмён похожа на изящный цветок, а вот ее младшей сестре жизнь под личиной нандо досталась нелегко. Альчхон замечает и не привыкшие к благородным маслам волосы, и слишком смуглую кожу, и обветренные губы, и по-девичьи тонкие, но загрубевшие от оружия руки. Не в красоте дело, просто королевская кровь сильна в ней настолько, что родство ее с правящей семьей невозможно поставить под сомнение. А еще при внешнем сходстве две сестры – удивительно разные. Ее высочество Чхонмён – истинная драгоценность Сораболя, служить ей – великая честь, но… такие, как она, не рождены править. Зато в Токман – даже грустной и чуть растерянной – есть тот самый стальной стержень, та внутренняя сила, без которой правитель – всего лишь украшение трона. И нет: то, что испытывает он сейчас, это не любовь; вот Юсин – тот влюблен до беспамятства, тут не ошибешься. Чувство, что теснится в груди Альчхона, вырастает из холодного рассудочного понимания: если за младшую принцессу потребуется пойти на смерть, командир «Крылатых магов» сделает это без колебаний. Вот только Токман скажет ему: я приказываю тебе жить. И в тот миг сила крови и сила личности этой женщины, сплетенные с ее несокрушимой уверенностью в своей правоте, заставят Альчхона впервые встать на колено перед ней и вложить судьбу и верность в ее ладони. Десять шагов между Пидамом и королевой. Командующий стражей Ким Альчхон выступает вперед, и в стали его меча отражается солнце. И командующий армией Ким Юсин оказывается рядом с ним, плечом к плечу. Здесь – не пичже; поединка Пидам не получит. *** Альчхон сам относит ее на руках в паланкин, наплевав на все правила: пусть его хоть казнят потом за то, что без разрешения притронулся к королеве, но сейчас он никому другому не позволит коснуться ее. И дни его сливаются в бесконечное мутное марево, потому что государыня никак не возвращается в сознание. Обязанности командира стражи никто не отменял, и он исправно присутствует на допросах мятежников. Кое-кого и пытать-то не приходится, под полным ледяного бешенства взглядом Альчхона сложно не заговорить. А каждый вечер он идет к ней, чтобы опять узнать от измотанной и словно бы сильнее постаревшей принцессы Манмён: никаких новостей, все так же. Он давно уже входит к ее величеству без доклада: едва ли кто вспомнит, когда его в последний раз не впустили – да и случалось ли такое вообще? Но даже будь оно по-другому, сегодня объявить о нем и не успели бы, потому что у самых дверей Альчхон слышит голос королевы. И пусть почтительное «Вы очнулись, государыня?» он произносит ровно, но вот удержать лицо он, кажется, не в состоянии, и все чувства его видны как на ладони. И понимание отражается во взгляде королевы, и сам воздух словно звенит между ними, когда звучит ее решительное «Ты и дальше будешь нужен мне». *** Он вернется в ее покои поздно вечером; жестом отошлет служанок. Остановится так близко, что ей придется запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Я знаю, скажет он, чего вам стоил этот мятеж; если я могу что-то сделать для вас – располагайте мною. Удивительно, немыслимо почти, но это ведь впервые командующий стражей позволяет своей искренности полную свободу. И вежливость фраз не скрывает главного: Альчхон предлагает ей не просто помощь – себя. Без условий и скрытых мотивов, отдавая ей и возможность не понять этого, и право решиться. Вероятно, было бы разумнее отказаться, да только слишком уж долго ее единственным спутником было одиночество. Обычная, в общем-то, плата за власть, и королеве не привыкать идти сквозь темноту одной, но… не сегодня. И Токман, отчаянно вздохнув, шагнет ему навстречу. И не будет ни жалобных слов, ни рыданий – только неровное дыхание, закаменевшие под его ладонями плечи и длинная, тяжелая, вязкая тишина. Когда она вновь поднимет голову, лицо ее будет мокрым от слез, но на тихом «Благодарю тебя» ее голос не дрогнет. И Альчхон спросит, все еще не отпустив ее: мне уйти сейчас? Или помочь вам забыть? И Токман застынет, вглядываясь в него, а потом медленно опустит ресницы: помоги. …Он снимает с пояса флягу, вкладывает ей в руки. Два глотка, говорит он ей, не больше. И Токман без колебаний подносит ее к губам, и крепкое вино льется ей в горло, заставляя закашляться. Альчхон отбирает, одним глотком допивает оставшееся, не глядя отбрасывает пустую флягу в сторону. А после коротким движением привлекает Токман к себе, обжигает поцелуем. Командир королевской стражи – человек суровый, но за внешней сдержанностью его прячется пламя, вот и целуется он так же – горячо и жестко. Впрочем, и она – не трепетная дева, и откликается она жарко, и на губах его, наверное, останутся укусы. Но не правительнице смущаться подобной мелочью, и уж тем более – не хварану. Вообще-то королевское ложе – не место для бурной страсти, на него надлежит восходить торжественно и неспешно, как следует перед этим подготовившись. Но сегодня дворцовые правила самым бесстыднейшим образом попраны: какая там подготовка, какая неспешность?! Альчхон ее даже не раздевает – так и подхватывает как есть, во всех этих парадных шелках, в несколько шагов пересекает комнату, опускает драгоценную ношу на не смятое еще одеяло. И лишь теперь распахивает одно за другим ее платья, и его собственная одежда оказывается где-то на полу, и от первого же касания, от близости этой – кожа к коже – вскипает кровь в жилах. Альчхон прижимает ее к постели, накрывает собой, берет решительно и сильно – и Токман стискивает его бедрами, движется с ним вместе быстро и резко: не отдаваясь – отвечая на равных. И почти невозможно уже сдержать крик, и она ловит зубами край так и не снятого рукава; в самый острый, нестерпимо яркий миг она прокусывает его насквозь. И Альчхон, в последний раз толкнувшись в нее, с хриплым выдохом отстраняется, выплескивается ей на живот – и тут же опускается рядом, притягивает ближе, накидывает сверху угол одеяла. Ему еще придется встать и помочь ей привести в порядок одежду и разворошенную постель. Бессмысленное, если вдуматься, занятие: все равно следом явятся служанки и разденут обратно, но надо же оставить им возможность ничего не заметить. Впрочем, это будет чуть позже, а сейчас он поднимается на локте, осторожно дотрагивается до ее лица – с нежностью, так непохожей на то темное и яростное, что случилось только что между ними. И Токман гладит его ладонь своей и думает: кажется, та боль, что терзала ее изнутри, пусть и не ушла совсем, но хотя бы немного разжала когти. …Настанет утро, и уже не его руки, но бремя долга ляжет ей на плечи вместе с королевским одеянием, и блистательная государыня во всем своем величии поднимется на трон. И глава Совета дворян Ким Альчхон привычно встанет у подножия его.