Царица Савская

Джироламо смотрел на тело у своих ног. Задумчиво тёр переносицу, задаваясь вопросом, какой нечистый дёрнул его за язык. Наверняка же Алеcсандро велел своим гвардейцам не сдерживаться. Но Джироламо не мог смолчать. Не в первый раз из покоев отца выводят или выносят его надоевшие игрушки. Джироламо и самому приходилось прибирать за Святым Отцом. Делал он это без удовольствия, но и без брезгливости и отвращения. Но в этот раз что-то было в выражении глаз, что-то, чего никак не могло быть на лице женщины, которую со смешками и оскорбительными шуточками уводят четверо здоровых солдат. С вполне определёнными намерениями и папским благословением. Ни один мускул не дрогнул на лице Джироламо: — Она очень нужна Вам, Святой Отец? Алеcсандро удивлённо вскинул брови: — Понравилась? Брось! Растраханых во все дыры шлюх можно найти в любом борделе. Или дворце. А у этой к утру мало что останется нетронутого. — И все же. Я хотел бы её взять себе. — Зачем? Или так понравилась? — Мне нужна толковая прислуга. Чтобы молчала. Молчание можно купить или напугать. Думаю, к утру она будет достаточно послушна и молчалива. — Забирай, — пожал плечами Алеcсандро. — Если выживет. И вот теперь у ног графа Риарио валялась груда окровавленного тряпья, только что брошенного одним из гвардейцев. С едва дышащей женщиной внутри. Остатки одежды не прикрывали тело. Синяки были видны даже на иссиня-чёрной коже. Рука вывернута под странным углом — наверняка сломана, глаза заплыли настолько, что не открывались. Когда-то полные губы превратились в кровавое месиво. Кровь сочилась из многочисленных порезов. Женщина не могла свести ноги вместе — то ли из-за боли истерзанных лона и ануса, то ли из-за глубоких ран на бёдрах: казалось, что глумившимся над нею скотам было мало естественных отверстий в её теле, и они проделывали для себя новые. Риарио ещё раз вздохнул и подумал, что обычная рабыня с рынка обошлась бы ему дешевле. И послал за лекарем. Аккуратно взял на руки изувеченное тело и подумал, что перерезать ей глотку сейчас было бы милосерднее. Но она выжила, а значит, принадлежит ему. И Алеcсандро неминуемо поинтересуется судьбой рабыни. Хотя бы для того, чтобы в очередной раз унизить Джироламо, упрекнув в неспособности сдержать слово и выполнить обещанное. Ожидаемо вызванный лекарь лечить искалеченную рабыню отказался: — Вам дешевле будет купить новую. Тем более, что эта уже ни на что не годна, — кивнул он на изрезанную промежность женщины. — Мне её лоно ни к чему, — зачем-то сказал Риарио. — Ваше дело, синьор, но дали бы вы ей умереть. По-христиански, — и лекарь откланялся. Джироламо позвал сестру Анну, сухую, сморщенную старушку, необычайно резвую для своего возраста, и велел позаботиться об умирающей. Войдя в полутёмную каморку и рассмотрев как следует свою подопечную, старуха разрыдалась: — Ох, грехи мои тяжкие! Знает Господь, чем искупить должна, — старуха затеребила чётки, на которых, против ожидания, висел не крест, а ключ. — Выхожу тебя, девочка. Не таких выхаживала… — Что ты бормочешь, старуха? Оставь меня, дай умереть… — едва слышно прошептала несчастная. — Не помрёшь, — Анна уже собирала тряпки, воду и беспокойно перебирала руками ключ на чётках. — Звать-то тебя как? — Зита. Наутро Анна явилась к графу, пряча глаза и непривычно робко переминаясь с ноги на ногу. — Что тебе, Анна? — спросил Риарио, видя, что Анна не решается начать разговор. — Мессер, вам известен мой грех… — Не время исповеди, Анна, я тороплюсь. Говори. — Мне бы мой инструмент… Не выживет без него девочка, не осилю только руками. — Анна? — …И зелья нужны, — твёрдо закончила старуха. Риарио медленно кивнул. Анна поклонилась и засеменила в подвал, к большому сундуку, уже несколько десятилетий хранящему её грех: весь инвентарь знахарки при борделе, с помощью которого она варила зелья от зачатия, помогала скидывать плоды продажной любви да выхаживала жертв безумных оргий. Через две недели Анна вновь явилась к Риарио. — Выживет, мессер. Но детей у неё не будет — не смогла её сберечь, простите старуху. Риарио пожал плечами, он не видел в бездетности большого горя: работать будет усерднее и не будет отвлекаться на всякие глупости. Ещё через месяц Зита уже сама могла встать с постели, а ещё через три бесшумной тенью прислуживала графу в его покоях. Она была невидима, неслышима и почти неосязаема — появлялась, быстро выполняла свою работу и исчезала. Ничего не требовала, ни на что не жаловалась и больше напоминала не живого человека, а волшебного джина из восточных сказок. Несколько раз Риарио посылал её с поручениями. Однажды она вернулась позже оговорённого в разорванном плаще, молча положив на стол рядом с посланием, за которым ходила, чужой нож со следами свежей крови. На следующий день Зита получила ошейник с надписью «Собственность Джироламо Риарио делла Ровере», к которому для неграмотных был подвешен медальон с гербом Риарио. И личный стилет Джироламо с гравировкой на лезвии «во славу Господа». Риарио привык к молчаливой рабыне. Она была тенью, его пенатом — духом дома. При ней он спокойно рассуждал, строил планы. И когда однажды Зита очень удачно ответила на его слова цитатой из Писания, то удивление его было не меньшим, чем если бы заговорила тарелка или ножка кровати. Впрочем, слова были уместны и неглупы. А разговаривать с живым человеком всегда приятнее. — Это Его Святейшество научил тебя говорить и читать? — задал он как-то совершенно праздный вопрос. — Говорить меня научила моя мать, — дерзко вскинула голову Зита. — А читать — брат и отец. Языку я обучилась у священника, если господин желает знать. — Если ты ответила Его Святейшеству так же дерзко, то я не удивлён, что он наказал тебя, — Джироламо впервые упомянул этом. Зита вздрогнула, поклонилась: — Как будет угодно господину. * * * «И вроде бы простая рабыня. Таких я могу купить десяток, — размышлял Риарио немного позже, медленно вспарывая живот истошно визжащему без пяти минут покойнику. — Она даже не любовница мне». Он отошёл от обезумевшего от боли человека, пытавшегося собрать обратно в живот растянутые по грязному закоулку кишки. «Что мне до неё за дело?» — мучился он вопросом, пока его руки в тонких перчатках вбивали в распахнутую криком глотку только что отрезанные гениталии. И все же чувство удовлетворения, которое всегда испытывал он, делая что-то нужное и правильное, заполнило его, едва он закончил с последним, подвесив его на дереве с вырванным языком, который потом нашли в совершенно неподобающей полости тела. На следующий день известие о страшной и жестокой смерти трёх папских гвардейцев шептались на всех базарах и громко спорили во всех тавернах. Тело четвёртого через несколько дней было найдено в лесу, обглоданное зверьём. Вечером Зита пришла по зову хозяина и вместо того, чтобы неслышной тенью заняться своими обязанностями, подошла так близко, как только посмела, опустилась на колени и поцеловала начищенный до блеска сапог, прошептав «Спасибо, господин». К тому времени, когда Алеcсандро вернулся из Милана, Вечный Город уже обсуждал пожар в еврейском квартале. * * * Впервые Алеcсандро попросил одолжить ему Зиту примерно через полгода. Риарио не нашёл причины отказать. Он позвал Зиту к себе и велел отправляться к Алеcсандро. Она вернулась под утро, замерев тенью, чуть темнее предутренних сумерек, у двери. Джироламо и не заметил, что простоял у окна всю ночь с той минуты, как за Зитой захлопнулась дверь. Он обернулся на скрип двери и жадно разглядывал женщину, безуспешно выискивая беспорядок в одежде, пряди, выбившиеся из причёски, или хотя бы усталость в глазах. — Он не трогал меня, — тихо сказала Зита. — Он никогда меня не трогает. Он хочет, чтобы я говорила. Когда он купил меня, то требовал, чтобы я рассказывала об обычаях моей родины. Я думала, он хочет узнать о моем народе. Но он хотел знать, как мы совокупляемся. Он слушал, лаская при этом себя или своих любовников. Я должна была говорить, пока он развлекался и не имела права остановиться. Я рассказала ему все, что знала. Но всякий раз он требовал все больше и больше подробностей. Наконец, я сказала ему, что мне нечего больше ему рассказать. И тогда… Тогда он сказал, что обеспечит меня впечатлениями на долгие ночи. И позвал тех четверых… — Зачем … зачем сейчас? — одними губами спросил Джироламо. Но Зита привыкла угадывать его мысли даже по движению ресниц. — Его Святейшество хотел знать, каковы Вы в постели, господин… — И что ты ответила? — Правду, — Зита зажмурилась и выдохнула прямо в приближающиеся губы, — что никто не сравнится с Вами, господин…