Ничего не значит?

      В тусклом свете ночных фонарей тонкий картон до крови разрезáл воздух. Полыхая алым, он то поднимался выше, то падал в темную воду луж, нарушая их покой. Тина неотрывно следила за каждым, словно ей было жизненно необходимо узнать их судьбу.       Словно это что-то решало.       Пара секунд, и еще одна красная карточка покончила свое недолгое существование самоубийством. Грязная вода быстро пропитала напечатанные на лицевой стороне буквы, и женщина непроизвольно фыркнула, ухмыльнувшись своей маленькой победе. Как же она ненавидела их, сильно, до разрывающего барабанные перепонки крика, всеми фибрами души. Слова, написанные для их «романа», как Дан недавно довольно точно подметил, «рукой гения».       Когда-то это казалось хорошей идеей. Когда-то, она сама с охотой вступила в эту игру, еще не подозревая, что для нее та обернется проигрышем. Жаль, нельзя отмотать все назад и начать уровень заново, как в любимой видеоигре Вени. Было бы настолько проще... Увы, реалити так не работает.       Вдох, выдох. В темноте плотный пар особенно хорошо контрастировал с пустой стоянкой под ее ногами, постепенно растворяясь в небытие. Вот бы и ей так же.       Она вцепилась в ледяные перила до белых костяшек и сломанного ногтя на указательном. Шумно втягивая колючий воздух до рези в легких, Тина пыталась вытеснить одну боль — другой, но сердце упрямо пульсировало в груди, грозя вырваться наружу — или разорваться к чертям. Она цинично гадала, какой из вариантов ее устроил бы больше.       Ей кажется, или зима в этом году наступила на порядок раньше?       Даже пронизывающий до костей осенний ветер не мог выбросить из ее головы навязчивые образы «сладкой парочки» за кулисами. Когда Тина увидела их в коридоре в первый раз, ее там же, на месте, чуть не вывернуло наизнанку недавно допитым кофе. Она сама не знает, как ей удалось сохранить на лице непринужденную улыбку и не скривиться. Хотя, что-то ей подсказывало, эти двое все равно бы ничего не заметили. Тошнота новой волной скрутила желудок от одного воспоминания о них, и женщина еще сильней впилась ладонями в железную перекладину.       У его молодой пассии осиная талия и тончайшие запястья: таких Тина даже изнурительными тренировками и строжайшими диетами добиться не сможет. Она, честно, проверяла. У его новой девушки шикарные каштановые волосы, а в уголки глаз еще не закрались морщинки. И это бесило похлеще ее постоянных прикосновений к его рукам, но не настолько сильно, как его губы, сцеловающие ее неодобрение Вовиного способа поднятия рейтингов.       А под горячими софитами он этими же губами, опаляя, касался Тининых медовых волос, и в тот момент в животе что-то противно переворачивалось и неприятно подкатывало к горлу вопреки счастливой улыбке.       Будь проклят тот день, когда Завадюку пришла в голову эта долбаная затея!       Немой крик отчаяния и боли слетел с губ очередным клубом пара. Колени самовольно подкосились, и Тина на секунду перегнулась через металл перил, каким-то нечеловеческим усилием удерживаясь все-таки на месте. В груди жгло, словно кто-то нагретой до бела кочергой прижигал рваные раны, но наружу ни один звук так и не вырвался, будто его что-то останавливало на полпути. Больно, больно, больно. Так, как сто лет не было. Обжигающе больно.       Тина сама не знала, как это вообще произошло. В какой момент она подпустила молдаванина к себе настолько близко, чтобы обрывать его мобильный в третьем часу ночи? Когда она успела начать наслаждаться их игрой на публику, когда она успела забыть, что это — лишь игра? Когда она успела стать такой сказочной идиоткой, чтобы повестись на продиктованный ему в ухо режиссером дешевый флирт? А ведь она уже давно не девочка.       Ей казалось, что она совершила очень большую ошибку. А, может, и не казалось вовсе.       Она запрокинула голову в попытке унять крупную дрожь, причиной которой была вовсе не промозглая погода. Именно в тот момент, как назло, скорее почувствовала, чем услышала его шаги сзади и открывающуюся-закрывающуюся с легким скрипом дверь. Его она ни с кем другим уже не сможет спутать.       Конечно, он знал, где ее найти. Мысленно она дала себе по лбу ладонью, стойко выдерживая и его присутствие, и собственное поражение. В «прятки» она с детства играть не умеет.       — Тина.       Она до скрежета сжала зубы. Его голос бархатом обволакивал все, чего касался, и она, на свою голову, не оказалась исключением. Не_иммунноустойчивая. И этот апокалипсис ей вряд ли пережить.       Пожалуйста, молчи, пожалуйста, пожалуйста, пожа—       — Тебя повсюду ищут, — все-таки сообщил Дан то, что она и без него знала. Она фыркнула, стараясь не сломаться у него на глазах сразу. Хотя, он прав: Паша, наверняка, рвет и мечет, дожидаясь несносную подругу, чтобы отвезти домой и самому поехать отсыпаться после длинного дня. А она торчит тут. Эгоистка.       Но сейчас ей просто хотелось побыть одной, и даже это она толком сделать не может. Черт!       Без единого зазрения совести она наигранно-спокойно пожала плечами, вглядываясь в далекие огни трассы, что мелькали из-за коробок съемочных павильонов. Мол, пусть ищут, не умрут же. Пальцы уже давно болели: не то от холода, не то от перенапряжения, и, казалось, успели срастись с местами ржавым металлом. Она искренне надеялась, что он не заметит. Уйдет.       Напрасно.       Слух уловил тихое движение: каблук ботинка — о бетонную плиту, и Тина вздрогнула от контрастно-горячих прикосновений к ледяной коже плеч. Точно 220 по венам. Нужно спасаться. Она поежилась, будто бы это его ладони были сделаны изо льда, и попыталась отстраниться. Балан послушно отнял руки, лишь на полсекунды дольше, чем нужно, задержавшись кончиками пальцев на ее предплечьях.       — Ты совсем продрогла, — заключил он. — Пойдем внутрь.       Она помотала головой, не оборачиваясь, и еще сильнее впилась натершими мозоли шпильками в бетон, словно бы опасалась, что потащит силой. Холод уже совсем не чувствовался, пропитав ее насквозь.       Какое давно забытое чувство.       Она закусила губу, осознавая вдруг, что по ее щекам уже добрых десять минут тихонько бегут слезы, разбиваясь о потрескавшуюся эмаль балконных перил. Закатила глаза, поражаясь собственной недальновидности: только этого для полной картины беспомощности ей не хватало. Нужно собраться. Ведь уязвимой перед ним сейчас быть ей точно ни к чему.       Она почти физически ощущала тяжелый взгляд, ввинчивающийся ей прямиком промеж лопаток раскаленным металлом, но с достоинством выдерживала пытку. Фонарные огни отражались от пайеток нюдового платья, замысловато сверкая мириадами звезд, а она высоко держала мокрый подбородок, смотря куда угодно, но только не назад. Потому что, как только она взглянет на него, Тина разобьется, она знала. А она и без того уже балансировала на самом краю, будто перил, за которые она в отчаянии держалась, у этого маленького клочка выпирающего из общей конструкции бетона вовсе не было.       Она могла бы прогнать его, могла. Совершенно точно, могла... Наверное, стоило попытаться, но женщина раньше дозволенного выбросила вверх белый флаг. Глупо и недальновидно. Бездарно проебанная попытка спастись утопилась в луже рядом с уже совсем раскисшей карточкой сценария.       Сзади послышались недовольный вздох и характерный шорох ткани, а в следующее мгновение узкие плечи осторожно придавила тяжесть его пиджака. Тину обволок терпкий аромат парфюма, что она безрезультатно пыталась удалить из памяти последние пятнадцать минут. Опять неудача. Сегодня явно не ее день.       — Не стоило, — глухо отметила она.       — Лучше так, чем простынешь.       Она не успела подавить нервный смешок. Смотрите-ка, он, оказывается, о ней заботится. Заботится! Просто охренеть можно! Она едва не всплеснула руками: иронично, как она лучше всего умеет. Она бы, и правда, всплеснула, не хватайся она ими за перила, как за жизнь. Она откровенно не понимала, какого хера ему от нее сейчас нужно было. Нашел? — Нашел. Молодец, иди и скажи об этом психовавшему внизу Паше. Но нет. Он стоял за ней в каких-то сантиметрах, наплевав на все «личные пространства» и эту его молоденькую «возлюбленную». И даже если он вдруг забыл, то она-то помнила. Она все очень хорошо помнила.       Тина почувствовала, как еще две влажные дорожки прочертили на ее лице серым и с силой зажмурилась, из последних сил стараясь унять надвигающуюся истерику. Челюсть свело от ее усилия заглушить вновь нараставшую боль в груди.       И она решила, что с нее на сегодня хватит этого дешевого спектакля двух актеров. Попыталась скинуть с себя злополучный пиджак, словно тот был корнем всех ее бед, но не успела. Крепкие ладони вновь легли на плечи, удерживая вещь на месте и не давая Тине провернуть этот трюк, но лишь досаждая ей сильнее.       Она строптиво дернулась. Он впился в нее пальцами еще крепче. Она в этом раунде не победит, она это понимала. Исход раунда, где он находит ее в темноте на крохотном балконе, был предрешен с самого начала.       Одним движением Дан развернул ее к себе лицом, заставляя, наконец, отпустить измусоленный кусок металла, и замер в замешательстве, вглядываясь, сверху вниз, в заплаканное лицо и искусанную нижнюю губу с наполовину съеденной помадой. Брови сами собой сползли на переносицу.       Немая сцена. Гонг.       Он явно этого не ожидал. Он явно ожидал чего угодно, но не этого. Что здесь вообще происходило? В голову закралась мысль, что он своим появлением на этом балконе нарушил что-то очень личное, тайное, сокровенное. Что-то, что его взгляду точно не предназначалось. Он в растерянности моргнул пару раз, убеждаясь, что ему не привиделось. Не привиделось: влажные дорожки до самых ключиц отражали желтые огни. Медленно выходя из оцепенения, он попытался заглянуть в кажущиеся совсем черными в темноте глаза, что она упрямо отводила.       — Что случилось? Малыш?..       Уж явно не ему задавать сейчас этот вопрос. Она яростно замотала головой и снова с силой дернулась в его руках, заставляя Дана заткнуться. Она терпеть не могла это его снисходительное «малыш», которым он одаривал всех девушек без разбору. Так бы и влепила ему пощечину, не удерживай мужчина ее руки все в том же положении.       — Отпусти меня, Балан, — прошипела она вместо ответа. — Пусти!       Злая. До чертиков. Только тогда она позволяла себе называть его не по имени, и этот феномен он изучил вдоль и поперек. Злая, потому что попалась на слабости, и это он тоже знал. Сам не понимал, откуда. Просто: знал.       И было б даже смешно, не стой они в промозглости осенней ночи на балконе полупустого павильона, и не пытайся она так отчаянно унять собственную истерику, что прорывала плотину. И он бы ухмыльнулся, будь они в иных декорациях. И он бы обязательно вывел ее из себя еще сильней. Ведь он любил, когда она злилась. Любил, когда Тина снимала с себя маску хорошей девочки, поддаваясь истинным чувствам. Любил, когда она была живая, настоящая, искренняя. Он любил.       Но ветер ударил его под ребра, а женщина с удвоенной силой продолжила брыкаться в его руках.       — Какая тебе вообще разница! — выплюнула она ему в лицо.       И его словно переклинило.       Чертова стерва...       Неожиданно для них обоих, Дан перехватил ее за затылок, вплетая пальцы в еще сохранившие укладку локоны, и резко притянул к себе, до крови разбивая верхнюю губу об острые зубки, но ему уже было похуй. Ее тихий возглас возмущения. Его губы, с остервенением изучавшие ее, соленые от слез. Медный привкус на языке. Полное исступление.       Неосознанно, он притянул ее к себе близко, сократив расстояние до нуля, исследуя руками изящную спину под грубой тканью собственного пиджака. Дан почувствовал, как она прогнулась в пояснице, когда его ладони коснулись выпирающих ребер. Ее пальцы своенравно закрались под ремень джинсов, царапнув голую кожу ногтями. Нечаянный низкий стон мгновенно вырвался из его горла.       И это словно послужило отрезвляющим фактором.       Вдруг распахнув глаза, Тина со всей силы толкнула его в грудь, заставляя отступить назад, чтобы не потерять равновесие. Не ожидая столь резких действий, Дан на миг опасно пошатнулся. Затуманенным еще от возбуждения взглядом мужчина наблюдал, как она испуганно закрыла рот ладонью, в следующую секунду стирая остатки помады. Неистово. Так же, как мгновение назад целовала его.       Лишь когда дыхание постепенно пришло в норму, Дан начал полностью осознавать, что он только что натворил. Он никогда еще не позволял себе больше того, на что сама Тина давала «добро». Никогда. Ровно до этого момента.       Губы все так же жгло от ее лихорадочных, до укусов, поцелуев. Хотелось продолжения, но он упрямо отогнал от себя дерзкую мысль.       Если судить уж совсем строго, то он только что банально и совершенно беззастенчиво воспользовался ситуацией. Его собственные внутренние установки включили в мозгу запоздалую сирену, что противно пищала на все лады: «так нельзя». Ведь он совершенно точно не должен был ее целовать. А она совершенно точно не должна была отвечать ему с такой охотой, будто ждала этого не одну жизнь подряд.       Так нельзя. Но было уже поздно.       — Тина, это, — начал он и запнулся, отдавая себе отчет в том, что голос отказывался слушаться. Хрипло. Без брони.       Она встряхнула золотистой шевелюрой, выстреливая резким:       — Ничего не значит.       Двенадцатым калибром. Больно прошивает самое сердце. Из нее вышел бы неплохой снайпер.       Дан нахмурился. Вообще-то, он хотел сказать, что «это было охуенно, хоть и поспешно и, возможно, неправильно», и ее укороченный на две трети вариант ему не понравился совсем. Вообще-то, он отказывался в это верить. Потому что, вообще-то, ее слова сейчас были полярно противоположны ее же действиям еще минутной давности.       Она сделала шаг назад, упираясь позвонками в холодные перила и, впервые за все это время, поднимая на него взгляд. Ледяной. Почти безжизненный. Очередная ее маска «железной леди», за которой она безнадежно старалась скрыть бурю чувств, которые, он знал, там были.       Ее умению возводить стены позавидовал бы любой каменщик.       А Дан так растерялся от столь стремительной перемены, что даже забыл на мгновение, как дышать. Он ошеломленно наблюдал, как она стягивает с себя чужой пиджак, вновь подставляя лопатки знакомым уже порывам ветра и гордо расправляя плечи. Держа его за петлю тем самым указательным с обломанным коготком, она уверенно выставила руку вперед.       — Тебя ждут, — холодно, под стать погоде, произнесла она.       В ее горле стоял ком, но она заставила себя сказать это ровно, глаза — в глаза, не отводя, бросая ему и самой себе вызов. Его словно окатили ледяной водой, и Дан инстинктивно поежился. Тут она была права: его, и правда, ждут. Он бессильно развел руками в повисшей тишине. На бэкграунде нервно просигналило авто-полуночник, унося за собой пронзительный звук в самый центр Киева.       Наконец, он собрал разбегавшиеся слова воедино:       — Если я задел тебя... — Но Тина оборвала на полуслове:       — Совершенно — ничего, — отчеканила она, бросая в него осколками льда. Он стойко принял удар.       — ...мне жаль, — закончил он.       Вышло как-то бесцветно и не к месту. Наверное, раньше надо было думать, вот только, на самом-то деле, ни о чем он не жалел. Уж точно не о содеянном. Разве лишь о том, что она снова вела себя как последняя сука. Ведь он видел ее желание, он чувствовал, с какой животной охотой она отвечала. И если она этого так сильно хотела, то какого хера ломала сейчас эту дешевую комедию?       Охуенная логика.       Он прерывисто вытолкнул из груди остатки воздуха, разочарованно и устало прикрывая глаза.       — Зря ты так. Я ведь, — закусил губу; ее сердце предательски екнуло, но она тут же послала его куда подальше, — а, ладно, — он махнул рукой, немного кривясь и отводя взгляд. В его голосе слышался укор.       Задела-таки. Смогла. Вот только отчего-то вместо должной радости ее кровь вновь закипала раздражением.       — Оставь себе, — кивнул он напоследок на свой пиджак, разворачиваясь на каблуках.       Тот ненужной тряпкой остался покачиваться между ними на вытянутом пальце.       Дверь скрипнула, скрывая за собой эхо его удаляющихся шагов. Она со злостью бросила им вслед несчастный предмет одежды, но тот застрял в закрывающемся дверном проеме и так и остался лежать на пороге, запуская в павильон ночную прохладу осеннего города.       Злые слезы вновь брызнули из глаз. Тина яростно ударила раскрытыми ладонями по стене.       Дура, дура, дура! Какая же она дура!..       Она все-таки закричала. Громко. В этот раз, тишину над парковкой разрезал ее пронзительный плач, отражаясь от мокрого асфальта и пары забытых на ночь машин, перемешиваясь с неконтролируемым потоком слез.       Дикий. Истошный.       Исступленный.       Абсолютно безрассудный...       До омерзительного правдивый.       Как же я люблю тебя сильно.