you didn't see that coming

Мальчик с лицом, покрытым слоем пыли, и испуганными глазами, наполненными слезами. На секунду Клинту показалось, будто это его сын, будто это Купер сидит, дрожа всем телом, за железной балкой и смотрит в небо, наблюдая за тем, как личный истребитель Альтрона орошает разрушенный город градом пуль. От каждого выстрела сердце пропускало удар, а тело сковывало от одной лишь мысли о том, что стрелок не промахнулся. Нет, он не боялся за себя, собственная жизнь заботила Бартона в последнюю очередь. Страшно было за других: за товарищей, пытающихся дать отпор безумному порождению Старка, за простых гражданских, попавших сюда по воле случая, за семью, которая могла потерять отца и мужа. Ему оставалось лишь бояться, ведь он совершенно бессилен. Его оружие ничтожно по сравнению с мощью стального тирана. У Клинта нету высокотехнологичной брони, нет божественного дара, также, как и нет сыворотки суперсилы или же зелёного монстра внутри. Только лук да стрелы. Искусно сделанные, но совершенно бесполезные в этой ситуации. Чем они помогут? Земля под ногами дрожала, а оглушающий грохот заставлял барабанные перепонки трещать. Лязг гильз отдавался эхом, поглощая все остальные звуки. Этот металлический вой напоминал холодный и томный голос самого искусственного разума, управлявшего пулемётом. Тук. Тук. Тук. Он будто отсчитывал секунды до неминуемой гибели. Он мог бы сдаться. Мог бы сбежать, посетовав потом на отсутствие способностей, оставив остальных на поле боя. Но это было на грани фантастики, и даже подумать о таком казалось преступлением, ведь способности не имели значения. Значение имели только люди. Как человечество в целом, так и этот маленький мальчик, прятавшийся за обломками высотки, некогда находившейся здесь. — Хэй, дружок, пойдём со мной. Только не это. Нет, нет, нет. Ни один мускул на лице Бартона не дёргается, когда он видит приближающийся летательный аппарат. Он лишь сильнее прижимает к себе трясущегося ребёнка. Тот ещё крепче цепляется за его шею, будто здесь, на руках Клинта, ему ничего не угрожает. Будто Соколиный Глаз — островок безопасности в море хаоса, который укроет от беды. Как наивно. Наивно верить в это и давать такую надежду. Но надежда необходима, особенно тогда, когда асфальт вспарывает пулемётная очередь, поднимая облако пыли. Всё ближе и ближе. Бежать некуда. Прятаться некуда. Теперь задача только одна — спасти паренька. Любой ценой, даже собственной жизни. Он стремительно поворачивается, склоняясь и заслоняя собой субтильное тело. Если надо, он будет щитом, он готов. Ради своей семьи и ради чужих семей. Боли нет. Ни капли боли. Бартон открывает глаза. Обстановка всё та же: искорёженные обломки, завалившиеся набок машины с выбитыми стёклами и оторванными дверьми и худощавый мальчишка. Непохоже на ад. На рай, кстати, тоже. Он смотрит назад, где только что висел в небе висел смертоносное судно. Его и след простыл, осталась только чёрная точка вдалеке и навязчивый запах крови поблизости. Пальцы разжимаются сами собой, отпуская маленького пассажира. Только не это. Пьетро Максимофф. Пьетро и сотня пуль в его теле. Он стоит, покачиваясь из стороны в сторону, из последних сил держась на ногах, спортивная кофта, плотно облегающая торс, пропитывается кровью, напоминая о свинце, застрявшем в плоти. — Что, зрение подводит?

***

Сейчас уже сложно вспомнить сколько километров он протащил Пьетро на спине, сколько часов он просидел на базе Щ.И.Т.а, ожидая результатов сложной операции, сколько раз он заходил в палату, проверяя состояние больного. Сколько раз он чуть не падал, склоняясь под тяжестью ноши. Сколько раз он проверял его пульс, прикладывая пальцы к сонной артерии или щупая запястье. И не стоит считать. — Ммм-ммм… ммм-ммм… Сбивчивое дыхание и нечленораздельное мычание, вырывающееся из вздымающейся груди. — Он заговорит? — Конечно, — врач закатывает глаза. — Через пару часов заткнуть не сможете. Он же мутант, честное слово. У них в ДНК заложена быстрая регенерация, другой генетический код — другой уровень восстановления. К тому же, пули не задели никаких жизненно важных органов, застряв в мышечной массе. Проскочил парень, так сказать, — док хихикает, но тут же перестаёт это делать, ловя на себе суровый взгляд Клинта. — Три недели реабилитации и мёртвого на ноги поставят, а этот сравнительно живой, — он замолкает, а взгляд Хоукая становится лишь жёстче. — Ладно, никаких шуток про смерть. Но учтите, так и со скуки помереть можно. Чёрт, это была последняя. Я вас, пожалуй, оставлю. Мужчина выходит из палаты, тихо затворяя за собой дверь, а Бартон остаётся сидеть в кресле у больничной койки, на которой лежит Пьетро, опутанный капельницами и катетерами. — Выглядишь неважно, парень. Неважно — это мягко сказано. Кожа отливает синим и местами багровым, глаза ввалились, лоб и щёки покрыты ссадинами и кровоподтёками. Он заметно похудел, лицо осунулось, черты стали острее. Будь тут Тони, он бы посоветовал дать ему хороший бургер. — Кстати, когда сможешь болтать, то не вздумай кричать. Мы тут не одни. Трудно понять, к кому именно относится эта фраза: к Пьетро или к другому Пьетро, только поменьше. Малыш на руках ворочается и посапывает, но, услышав голос отца, он начинает просыпаться и тянуть пухленькие ручки к лицу Клинта. — Надеюсь, это не мой? — У тебя бы такой красивый не роди-… Бартон поднимает изумлённые глаза на больного. Глаза Пьетро закрыты, но на губах подрагивает улыбка, язык плохо слушается, но молчать уже невозможно. — Знаешь, не будь у меня ребёнка, я бы тебя обнял. Максимофф издаёт шипящий звук, похожий на сдавленный смех. — Постоянно всяких детей на руках таскаешь. Он набирает в лёгкие побольше воздуха и приоткрывает один глаз, скосив его на посетителя. — Ладно, ещё успеешь, я никуда не убегу.

***

— Чёрт, зачем мне ехать в машине, если я могу добежать? — Потому что тебе пока нельзя бегать, — в один голос отвечают Ванда и Клинт. Пьетро фыркает. — Меня уже давно выписали из госпиталя. — Вчера. — Гм, не очень давно. Автомобиль мягко шуршит колёсами, съезжая с основной дороги. Пейзаж вокруг не меняется, но здесь становится теплее, воздух будто пропитан лучами солнца. Парень нажимает на кнопку, и стекло опускается, впуская в салон приток свежести. Здесь красиво, определённо. Смесь хвойных и лиственных деревьев, кустарники и виднеющиеся в проблесках луга. — Нравится? — осведомляется Бартон, выкручивая руль вправо. — Это восхитительно. Здесь так… Тихо. Я соскучилась по тишине. Жизнь в городе оглушает. Я устала от этого, — Ванда вжимается в сидение. — Устала от шума. В памяти всплывают падающие здания, армия киборгов и истребитель, рассекающий небесную гладь, и неустанно работающий пулемёт. Повисшую тишину нарушает недовольное высказывание Пьетро. — Неплохо выглядит. Как на картинке с освежителя воздуха. Жить в семье Бартона. Это испытание такое? Или награда? Сейчас уже сложно понять. Главное, что сестра рада. Сейчас она спит, положив голову ему на плечо. Молодой человек пытается не шевелиться, чтобы не потревожить её сон. Она слишком много пережила. Их жизнь изначально сладкой не была, но в последнее время стало особо сложно. Слишком много развелось высших разумов и искусственных интеллектов. — Ты так и не сказал, куда делся Альтрон. — Ну, — Соколиный Глаз пожимает плечами. — Тут и рассказывать особо нечего. Твоя сестрёнка вырвала ему сердце. А потом Вижн, Тони, кстати, мастер каждый день каких-нибудь чудил создавать, так вот, потом Вижн его уничтожил. — Значит, Альтрона больше нет. — Видимо. Смотри в оба. Если тостер вдруг заговорит, то сразу зови кого-нибудь. И пулей дуй оттуда. — Очень смешно. — Смешно, конечно. А ещё смешней на тебя смотреть. Выглядишь как подавленный чеснок. Пьетро хмыкает и поправляет повязку на голове. — Деревенские шутки. — Мы живём в лесу, так что привыкай. Скоро сам так шутить начнёшь. — Боже, упаси. Скоро мы уже приедем на твой хутор? Уголки рта Клинта вздрагивают, и он весело отвечает: — Хутор? Ничего о таком не знаю. У нас особняк. Целая вилла. — Особняк? Небольшой домик, амбар и сарайчик. Заборчик с распахнутыми настежь воротами, огород, несколько яблонь и слив. А ещё бескрайние, гигантские, нескончаемые луга и близко лежащий лес. — А чем хуже? Мужчина вылезает из авто и помогает вылезти перебинтованному юноше. — Лучше. Пьетро опирается на плечо Клинта и мечтательно смотрит вдаль. — Дышится у вас тут легко. Альпийские луга прямо-таки. — Так и живём. Одинокие фермеры, так сказать. — Я думал навозом вонять будем. Парень ойкает, когда мужчина щиплет его за бок. — Эй! Я так инвалидом останусь. — Будешь столько болтать — точно останешься. Когда они входят в дом, их сразу встречает запах свежей выпечки. Яблочная шарлотка? Бесценный аромат. Пьетро уже идёт без помощи, но Ванда и Бартон испепеляют его пристальным взглядом, будто он в каждую секунду может куда-нибудь смыться. Может, он и мог бы, но запах пирога полностью отбивал такое желание. Внутри домишко выглядел так уютно, что даже мысль об уходе казалось безумной. Если рай на земле есть, то он точно выглядит вот так. Мягкие паласы, стены, увешанные милыми картинками и детскими рисунками, полки с книгами, теснящиеся в разных местах, иногда совершенно для них непригодных. — Лора! Клинт оставляет чемодан с вещами у двери, а сам идёт на кухню, отделённую от прихожей перегородкой в виде кухонной панели. От машет рукой, приглашая гостей следовать за ним. Кухня не уступает коридору. Милые сувениры, утварь, куча шкафчиков. Напоминает дом Уизли из Гарри Поттера. В детстве Ванда мечтала о таком. Пьетро, если честно, тоже — Лора. Хоукай заключает в объятия красивую женщину, стоящую у плиты. Та что-то бормочет и утыкается ему в грудь, крепко обхватывая шею. — Боже, Лора. Это звучит как фраза облегчения. Такими фразами обычно заканчиваются книги с хорошим исходом. Пьетро пытается быть скептиком, но в голове сама собой возникает неприятная, саднящая мысль. Этой встречи могло и не быть. Жена могла бы не дождаться своего мужа. Могла бы больше не увидеть его. В горле пересыхает. На похоронах, если только. — Знакомьтесь, — Клинт обрывает поток трагичных в голове. — Моя жена, а также самая прекрасная женщина на свете — Лора. Трудно сосчитать сколько раз Лора обняла Пьетро со словами: «Господи, спасибо, что послал этого юношу». Максимофф особо и не сопротивлялся. Вообще не сопротивлялся. В сиротской жизни мало ласки, к тому же это была благодарность, и он с радостью её принимал. Не зря же в госпитале столько пролежал. Руки у хрупкой женщины оказались уж очень сильные, поэтому рёбра в её крепкой хватке уже начинали поскрипывать. На секунду Пьетро даже испугался, как бы швы не разошлись. Клинт озвучил его мысли вслух: — Если это продолжится, то у моего спасителя разойдутся швы. — Помолчи. Если бы не этот мальчик, то ты бы. Помолчи. — Я не мальчик… Пьетро попытался возразить, но это было совершенно бесполезно. Для Лоры он был «прекрасным мальчиком», «ангелом-хранителем», «божьим даром». Кем угодно, только мужчиной. Ладно, пусть называет мальчиком или как там ещё. Сто лет его уже так не называли, пусть сегодня будет такой день. -Ну… Ничего особенного я не сделал. На моём месте так поступил бы каждый. — Ты тоже помолчи. Не надо прибедняться. — А меня ты не так обняла. У моей жены новый фаворит, дожили. — Когда спасёшь кому-нибудь жизнь, обниму тебя тебя также. — Я — Мститель, спасать жизни — моя работа. — Вы все тут Мстиели, но не все справляетесь со своей должностью. — Это… Это возмутительно! Бартон надувает щёки, а Ванда лишь улыбается, смотря на его рассерженное лицо. — Мистер Бартон, вы Робин Гуд, а не Мститель, все это уже давно поняли. — Не знаю, что ранит меня больше: то, что ты назвала меня мистером или то, что ты присоединилась к ним. — Мне кажется, больше второе. — Ты права. Потом Лора с таким же рвением и уверенностью начала обнимать и тискать Ванду, которой, в свою очередь, оставалось лишь переводить дыхание и повторять что-то вроде: «Ваш муж сделал намного больше, вот кто настоящий герой» или «Мой брат проявил себя в большей степени, благодарить стоит его». Наконец, после всех сентиментальностей и почестей, они перешли к осматриванию дома Бартонов. — Вы не обижайтесь, — хозяйка обвела рукой идеально чистый и убранный дом. — У меня тут небольшой беспорядок, я и сама только с больницы, — она подмигнула Пьетро. — После родов. — Вы только родили? Ванда изумлённо посмотрела на Лору, а та засмеялась в ответ. — Да, на прошлой неделе. Что, слишком старая уже? — Боже, нет! Не в этом деле, что Вы! — затараторила Ванда, оправдываясь. — Я не это имела ввиду. Просто Вы… — Ладно, я шучу. Знаешь, когда рожаешь четвёртого ребёнка, то особо не устаёшь. Особенно, когда Робин Гуд рядом, — она тычет пальцем в мужа. — Давайте покажу вам ваши комнаты, пока он окончательно не разозлился и не начал палить во всех из лука. Кстати, если кто-нибудь из вас ещё раз назовёт меня на «Вы», то это буду делать я. Я же не старуха. Она проходит вперёд, Ванда следует за ней. Перед тем, как идти за ними, Пьетро успевает шепнуть Клинту на ухо: — Детей ты делаешь лучше, чем стреляешь. — Так, Пьетро, это будет твоя комната. Чувствуй себя как дома. Или даже лучше. Если к тебе случайно заглянет кто-нибудь из детей, не вздумай убегать. Я слышала, что ты часто так делаешь. — Талантов у меня много, но этот главный. Он заглядывает внутрь комнаты. Она небольшая, но обставленная хорошей и удобной мебелью. Большой телевизор, мягкий диван, журнальный столик столик с ещё более мягким креслом. Всё выполнено в тёплых пастельных тонах, таких же тёплых, что и свет, который заливает его временное жилище. Она сразу замечает одну приятную вещь. Ваза с пионами, стоящая на тумбочки, ярко выделяется. Парень радуется, заметив её. Цветы всегда греют душу. — Сама вырастила, — хвастается Лора, перехватывая взгляд Максимофф. — Редкий сорт, больше ты нигде такие не найдёшь. — Зачем искать их где-то ещё, если они есть у Вас, — он усмехается. — Оу, у тебя. Точно, у тебя. — Идём. Теперь будем смотреть обитель прекрасной девочки. — Кобылица, а не девочка. — Будешь много чесать языком, у тебя точно швы расползутся, — заявляет сестра, складывая руки на груди. — Звучит неубедительно, в рукопашке я тебя уделаю. — А что насчёт магии? — А вот это уже нечестно. Комната Ванды походит на комнату брата и по обстановке, и по яркому солнечному сиянию. которым она наполнена. И ваза с пионами такая же. Им нравится это. Даже здесь, в сравнительно чужом доме, они всё равно едины и схожи во всех отношениях. Однако, они оба этого не показывают, шепча друг другу гадости. Спорить и пакостничать — эта черта осталась у Пьетро с детства, как и и черта Ванды — не уступать и не проигрывать в этих спорах. — Не пора ли вам познакомиться с детьми? — Клинт вклинивается в их дискуссию, тем самым закончив её. — Конечно, пора. Я новорождённого толком и не рассмотрел. — А я его и не видела даже. Бартон гордо задирает подбородок. — Уж поверьте, там есть на что посмотреть. Чудо настоящее.