В одном направлении

      Опаздывать на пары во второй учебный день — несусветная наглость. Повезёт ещё, если преподаватель не запомнит, не сделает у себя в голове пометочку: ага, вот этот студент — совершенно безалаберное существо, ничего хорошего от него ждать не стоит, лучше с ним построже обойтись. А студент виноват, что не услышал будильник? Ну вот по-честному: виноват, что ли, а?       Иво клянётся поставить на будильник такую громкую музыку, что подпрыгивать будут не только за стенкой — на следующем этаже!       Иво мечется из угла в угол: то сгребает в рюкзак все тетради, то запихивает себя в футболку, то замирает в полёте, соображая, будет ли чем писать лекцию и не собирается ли выбежать на улицу без трусов.       Иво наконец выпрыгивает в коридор — с рюкзаком за спиной, в расстёгнутых джинсах, натягивая по пути носки... И застывает, сражённый улыбкой Юра; и не только улыбкой, ещё и запахом из кухни: Юр с утра вовсю шаманит.       — Если ты задержишься на пару минут — угощу тебя кофе.       — Я опаздываю! — возмущается Иво. Сверяется с часами: до занятий двадцать минут, времени ровно на дорогу, а ещё ведь искать аудиторию...       — А кофе сегодня с мятой и шокола-адом... Уж не знаю, где ты ещё такой отыщешь, тем более за бесплатно; а мой вот-вот будет готов...       — Ненавижу тебя! — страдальчески тянет Иво, утыкаясь лицом в ладони. — Ты настоящий демон-искуситель! Правильно говорят, что у рыжих нет души!       — Ага, всё так, — смеётся Юр, — а демон-искуситель — моё второе образование. Точнее, первое; а второе, выходит, сейчас получаю.       И возвращается к томящейся на плите джезве; а искушённый Иво бросает рюкзак в коридоре и падает на табуретку. И, раз уж некуда больше спешить, распускает короткий хвост и расчёсывается пальцами.       Быть может, к прилично выглядящему студенту преподаватель будет не так строг?       «Ты никуда не опоздаешь», — заверяет на прощание Юр; и он и правда не опаздывает. То есть, конечно, в аудиторию влетает уже после официального начала лекции, но ещё за дверью слышит шум разговоров — такой знакомый по школе, когда учителю случалось отойти. И верно: кафедра пустует — ровно до того момента, пока Иво не устраивается на свободном месте и не открывает чистую тетрадь.       Вот и поспать успел, и кофе выпить, и на занятиях вовремя оказаться... Надо будет Юру спасибо сказать: не иначе как нашаманил. А может, просто совпадение. Мало ли в жизни совпадений бывает!       В ожидании следующей пары Иво скучает у подоконника, водя взглядом по улице за окном; почуяв затопивший коридор запах сладкой выпечки, вспоминает с досадой, что поесть не успел и с собой прихватить не додумался, а покупать, конечно, уже поздно. Ну да ничего, одну лекцию выдержит, а потом домой, а там...       — Такой замечательный молодой человек — и почему-то без шляпы! — восклицают сзади; и на голову немедленно опускается... ну, видимо, эта самая шляпа.       Иво, дёрнувшись, оборачивается — а ему беззастенчиво улыбается какой-то парень в... что это вообще, пёстрое-лоскутное?.. Пончо? Плащ? Чьё-то одеяло?       — Ух ты... — выдыхает Иво; забывает даже, что на него без спроса нацепили шляпу: что там шляпа, если тут такой прекрасный человек?       Такой прекрасный человек поворачивается на месте, давая получше рассмотреть пёстрое нечто, и взъерошивает и без того торчащие во все стороны соломенные волосы.       — Плащ — ручной работы, между прочим! С тысячью карманов!       Совершенно растерявшись: ну что тут ещё сказать, кроме очередного «ух ты»? — Иво наконец вспоминает про шляпу и осторожно снимает её с головы, молясь, чтобы по пути ничего не отвалилось: с его-то кривыми руками.       Шляпа — под стать плащу: ярко-синяя, с радужными перьями, украшенная цветами из лент. И ему — такую шляпу? Да он с ума сошёл!       — Возьми, пожалуйста, — бормочет Иво, и руки с шляпой невольно подрагивают.       — Не нравится? — приподнимает брови парень. — Цвет не тот? Перья не любишь?       — Да нет, — мотает головой Иво, желая провалиться сквозь землю, — она замечательная, просто я... не подхожу этой шляпе...       В ответ смотрят такими глазами, что Иво чудится: положил руку на раскалённую горелку; и отдёрнуть бы, но куда денешься, если вам с этой горелкой, кажется, вместе на лекции сидеть?       — Зато она тебе ещё как подходит! Но если ты не хочешь держать её у себя — я мог бы просто приносить её на каждую нашу встречу и на тебя надевать. Но учти: этих встреч будет ой как много!       — Это ещё почему? — хмурится Иво, не понимая, нужна ли ему эта шляпа даже на таких щадящих условиях. Хороша до безумия! Но как же смешно, должно быть, он в ней смотрится...       — Потому что ты мне нравишься и мы будем с тобой дружить, — он с широкой улыбкой разводит руками.       А кто-нибудь его согласия спрашивал? Узнавал, нужна ли ему такая дружба? Или теперь достаточно желания одной стороны, чтобы считаться друзьями?       Иво вдыхает поглубже — но вместо гневной тирады выдаёт тихо-тихо:       — Я Иво. А тебя как зовут?       В конце концов, он здесь никого, кроме Юра, не знает. Да и таким необычным образом с ним ещё никогда не знакомились; и он, о ужас, готов растаять в бесконечно смущённую лужицу.       — Вишну, — протягивает руку парень; и рука у него прохладная, хотя вокруг по-летнему тепло, а имя какое-то... Ой. Точно.       — Тот самый? — неловко уточняет Иво, понимая, что вероятность этого стремится к нулю, но всё-таки ведь лишь стремится.       — К твоему счастью, нет, — широко улыбается Вишну. — Или, может, к твоему сожалению: откуда я знаю, вдруг ты всегда мечтал встретиться с богом? Зато, считай, с городским духом ты встретился!       Иво даже спросить не успевает: что значит с городским духом, как это встретился, это ты, что ли, городской дух? Явившийся преподаватель отпирает аудиторию, и Вишну бросается к двери в числе первых — успев-таки нахлобучить на голову синюю пернатую шляпу. Внутри, правда, зовёт к себе: занял, мол, место; но ведь на лекциях надо слушать и записывать, а не расспрашивать соседа, почему тот назвался городским духом.       А шляпу Иво всё-таки снимает — но только потому, что в аудиториях в головных уборах сидеть нельзя.       Вишну таскает по городу до самого вечера, покупая то горячий кофе, то изумительно пахнущие пирожки, то какие-то карамельные сладости для поднятия боевого духа — и отказываясь принимать деньги: ты, мол, в этом городе гость, а я фактически хозяин, так что угощение на мне.       Рассказывает, что он — городской дух на полставки; самоназначенный, конечно: где б найти тех, кто официально на должность духа возьмёт? Да и раз уж никто не стал ему мешать — наверное, всех такой расклад устраивает и настоящие, полноценные городские духи не в обиде.       Болтая без умолку про то, как любит город и с какими чудесами успел столкнуться, заводит во все интересные дворы — а таких находится не меньше пары десятков. Иво только успевает глазами хлопать, а вытащить телефон и поснимать так и не додумывается; может, оно и к лучшему, пускай останется в его, а не телефонной памяти.       В конце концов и сам чудеса творит: пока сидят в кафе, вырезает из цветной бумаги невиданных зверей, привязывает к ним нитки (появившиеся на свет из кармана плаща; этих карманов у него и правда, кажется, целая тысяча) и тащит Иво развешивать их по кустам и деревьям. «Наши местные разноцветные звери живут в другой системе координат, — шепчет на ухо, пока они оба зацепляют нитки за ветки, — поэтому на любую высоту без проблем забираются; но отдыхать предпочитают, конечно, не на крышах, а где-нибудь поближе к родной земле».       «Я с ним точно чокнусь», — с восторгом думает Иво, то и дело поправляя шляпу — не потому что сползает, а потому что страшно потерять: слишком хорошая шляпа, не хочется Вишну её лишать. Да и себя, будем честны, не хочется тоже.       Вишну провожает до самого дома, забирает, как и обещал, шляпу, и они расстаются, обменявшись номерами и договорённостью встретиться завтра. Вымотанный прогулкой, Иво с трудом подбирает слова для рассказа, ковыряя вилкой наспех сваренные макароны, — пока Юр не просит: «Ешь давай и спать ложись; а про чудеса Вильнюса я ещё кое-что из детства помню».       «Ну да, конечно, он же первые шесть лет жил в Вильнюсе, пока они с мамой куда-то в Россию не уехали, — вспоминает Иво, переодеваясь в пижаму. — Рассказывал при знакомстве; тьфу ты, голова моя дырявая».       Иво спит как убитый.       Иво снится мужчина лет на десять старше — который обнимает, несмотря на протесты, и шепчет: «Я обещаю вернуться, честное слово, контракт всего на пятнадцать лет, не надо устраивать истерику, пожалуйста...»       «Всего на пятнадцать?! — шипит Иво, уставившись в его виноватые серые глаза. — Ты издеваешься?! Я пятнадцать лет на этом свете живу, а ты — „всего“!»       Но потом, конечно, обнимает ещё раз, уже по своему желанию; гладит по голове, всматривается жадно, пытаясь запомнить каждый седой волос; обещает ждать и почти не плачет, просто что-то попало в глаз, поэтому и плывёт всё вокруг...       Иво думает, что сон почему-то ни капельки не похож на сон.       Но вот кто этот мужчина — он понятия не имеет.

***

      «Как хороший хозяин, я должен показать тебе весь город», — заявляет Вишну; и с тех пор они гуляют после пар — в любую погоду, даже под проливным дождём, когда бегущей по улицам воды хватило бы на вторую Нерис. На случай дождя у Вишну, разумеется, есть с собой зонт и один огромный дождевик; давайте лучше спросим, чего у него нет. А мокрые кеды... Подумаешь, ерунда какая, можно, в конце концов, и босиком!       Если пары заканчиваются в разное время — один ждёт другого в кафе, благо недалеко от университета как раз есть приличное, и вкусное, и недорогое; вдобавок на лето они выставили на улицу столики и не торопятся их убирать, пока располагает погода. Там и встречаются, непременно снаружи, чтобы сразу друг друга увидеть — и чтобы вдоволь нащуриться солнцу после долгих часов в закрытых аудиториях. А потом — снова гулять по городу, нырять во дворы и писать на асфальте, наслаждаясь последними тёплыми деньками, свободными от домашних заданий.       В этот раз ждать выпадает Иво; и он, набрав по пути пожелтевших листьев, разрисовывает их белой ручкой: обводит все крупные прожилки, добавляет узоры на свой вкус, красит черенок... И кофе из чашки потягивает, чтобы не уснуть в ожидании, а то лекции сегодня выдались на редкость занудными, а он и без того с самого утра носом клюёт. Да и невозможно сидеть у кафе и не пить кофе: им пахнет от каждой клумбы, будто и цветы здешние — те ещё заядлые кофеманы, уже давно не согласны на воду, кофе им подавай. Как тут устоять?       Где-то на соседней улице гудит автомобиль; не слишком громко, не то чтобы неожиданно (к городским звукам быстро привыкаешь, особенно когда почти всё время проводишь вне дома), но Иво невольно вскидывает голову. А секунду спустя сзади окликают:       — Извините мне моё любопытство, но можно поинтересоваться, чем вы таким занимаетесь?       Какой знакомый голос, это же!.. Иво оборачивается мгновенно — и застывает, растерянно моргая: с чего решил, что голос знакомый? Он первый раз видит этого человека с ноутбуком за соседним столиком. Разве что пересекались раньше в этом кафе — например, у кассы, когда он делал заказ, вот голос в памяти и остался.       А ведь почудилось на долю секунды, что это какой-нибудь друг детства, не иначе. Да только что друзьям детства делать здесь, в Вильнюсе?       Незнакомец истолковывает молчание по-своему:       — Ещё раз прошу прощения, лезу тут с бесцеремонными вопросами... — и явно смущённо утыкается в ноутбук.       Он так забавно говорит, с акцентом каким-то, но с каким?       — Давайте ответ за ответ? — предлагает Иво. — Вот вы у меня спросили — и я у вас кое-что спрошу. — И прибавляет с неловкой улыбкой: — И вы совсем не лезете, я просто... Мне показался очень знакомым ваш голос...       — Мне тоже, — задумчиво кивает незнакомец. — Как ни странно, мне тоже. И не только твой голос — вообще ты, — и, словно бы досадуя на свою внезапную откровенность, поджимает губы и морщится. Впрочем, тут же встряхивает головой и одаривает улыбкой, тёплой, как солнечный зайчик, уснувший на плече: — И я согласен: отвечу на любой твой вопрос. В общем-то, могу и не на один.       Иво двигается к незнакомцу вместе с листом, который только что закончил расписывать; ножками стула скребёт по асфальту, полный кошмар, но вставать и пересаживаться так лень...       — Я рисую на листьях — вот, смотрите, белой ручкой, сначала прожилки обвожу, потом от себя добавляю всякое...       Незнакомец так бережно принимает в руки лист, будто он хрустальный и сломается от малейшего нажатия. Впрочем, лист как раз может и сломаться, в отличие от хрусталя; хотя этот не должен бы, засохнуть не успел: собирал те, что посвежее.       — Ты их продаёшь потом?       У Иво теплеют кончики ушей.       — Ну что вы, кому их продавать... Я по городу раскладываю... Кто найдёт — тот порадуется; это же лучше, чем за деньги...       Незнакомец, рассматривающий лист на солнце, улыбается:       — Ты совершенно прав: чудеса должны доставаться тем, кто будет достаточно внимательным, а не тем, у кого толстый кошелёк... Так мне, значит, твои листья по городу поискать, если я хочу какой-нибудь из них заполучить?       Иво, выдохнувший с облегчением: он не из тех, кто хочет сделать деньги на чём угодно, какое счастье! — даже не сразу понимает, что имеет в виду незнакомец. А когда соображает наконец — уши вспыхивают окончательно.       — Вам... правда нравится? Тогда берите любой, вон их сколько! — он машет рукой в сторону стола, где из целой кучи остался всего один незаконченный. А незнакомец проводит себе по кончику носа тем листом, что у него в руках, и смеётся:       — Возьму, пожалуй, этот; будем считать, ты его для меня выбрал. — И протягивает свободную руку: — Кстати, я Рэм. И можно на «ты». Ой, а я ведь уже давно с тобой на «ты», ничего страшного?       Его серые глаза так знакомо блестят смущением, что Иво снова замирает на пару мгновений: он его не просто слышал, но даже видел, только где? И торопливо отвечает на рукопожатие:       — А я Иво. И ничего страшного нет.       — Я запомню, — с неожиданно благодарной улыбкой кивает Рэм. Допивает свой кофе и окончательно разворачивается к Иво вместе со стулом. — Что ты хотел у меня спросить?       — Вы... — Иво осекается, отводит глаза; вдыхает поглубже, набираясь смелости, и поправляется: — Ты, кажется, говоришь с акцентом?       — Очень заметно? — дурашливо морщится Рэм. — История ужасная и смешная: у меня родители дома на русском говорили; ну и я, значит, тоже, с самого детства. Упрямо не переучивался: незачем было; а потом настало время в школу идти, тут-то за меня и взялись. Понимал я давно, а вот разговаривать еле получалось; к первому классу, конечно, худо-бедно выучился, дальше быстрее дело пошло, но акцент никуда не исчез. Так до сих пор с ним и говорю. Зато меня очень легко запомнить: человек с ужасным русским акцентом; где ещё такого найдёшь?       — Я смотрю, ты завёл новое знакомство! — звонко кричат сзади, и Иво, даже не оборачиваясь, узнаёт Вишну; уж теперь-то не ошибся, не перепутал, не с кем его голос путать.       Но всё-таки разворачивается и машет рукой: рад тебя видеть, давай скорее сюда!       Вишну вежливо снимает синюю пернатую шляпу, кланяется:       — Здравствуйте, — и, конечно, надевает её на Иво, как всегда при встрече.       — Это Рэм, — знакомит их Иво. — А это Вишну.       Рэм усмехается:       — Бог собственной персоной, как приятно... — и изображает полупоклон, не вставая со стула.       — Человек, тоже собственной персоной! — не менее искренне радуется Вишну. Кивает Иво: — Я сейчас метнусь за кофе, иначе точно умру: с самого утра глаза слипаются, наказание какое-то, погода, что ли, чудит. А потом пойдём гулять; у тебя, я вижу, листья разрисованы? Отлично, будет чем заняться! Только я сначала все посмотрю, иначе умру от любопытства! — и уносится пёстрым вихрем в кафе.       И как он так быстро всё делает? Или городским духам просто положено быть суматошными, даже если они на полставки?       Рэм, вежливо кивнув, разворачивается к себе и утыкается в ноутбук; и когда Вишну вылетает на улицу с полной чашкой кофе — Иво уже сидит за своим столиком, торопливо докрашивая последний листок.       — Красотища какая, с ума сойти можно, — тараторит Вишну после первого же глотка. — Где будем раскладывать? На подоконниках, на лавках, везде и всюду, на каждой подходящей поверхности, которая только встретится?       — Последний вариант мне нравится больше всего, — кивает Иво, нанося финальные штрихи. — Всё, теперь ему — сохнуть, а тебе — допивать кофе. А то вырубишься посреди рассказа в чужом дворе — и что мне с тобой делать?       — А ты знаешь, что мы сидим не в самом обычном месте? — начинает Вишну, едва отнеся в кафе пустые чашки. — То есть кафе, может, и правда лишь кафе, но буквально в паре шагов отсюда находится Министерство Обороны, а та-ам... Ты слышал легенды про Изнанку Вильнюса? Говорят, в этом месте на Изнанке находится площадь Восьмидесяти Тоскующих Мостов. Пойдём, по пути расскажу!       Иво повязывает на пояс рубашку (погода разошлась, можно и в футболке пошататься), хватает рюкзак и раскрашенные листья и спешит за Вишну: уж очень интересно послушать очередную байку!       — Площадь Восьмидесяти Тоскующих Мостов... — тихо повторяют за спиной.       Иво оборачивается у самого выхода с территории кафе: Рэм улыбается мечтательно и как-то растерянно, словно только что засомневался в реальности происходящего.       Чёрные волосы с едва заметной сединой, серые глаза — где ж его видел, а?       Сердце подскакивает к горлу: как можно было забыть!       Он же приснился.

***

      Иво находит Рэма всё в том же кафе — но, конечно, не вываливает немедленно: знаете, вы мне... ой, то есть ты мне — приснился! Абсурд: человек не обязан контролировать, кому он снится, даже в курсе быть не обязан; так что Рэм тут ни при чём, быть может, ему и знать о своих ночных похождениях не обязательно.       — Привет, — у Рэма, оторвавшегося от ноутбука, глаза вспыхивают заметным теплом. — Снова будешь ждать своего бога?       — Да нет, — поводит плечом Иво, — я... — И признаётся со вздохом: — Я вообще-то к тебе. Познакомиться поближе хотел; если ты не против.       Рэм явно оживляется, даже ноутбук закрывает; указывает на соседний стул: садись, мол, чего стоишь? — и сам двигается ближе, облизывает губы.       — Это хорошо, что ты... Хорошо. Я спросить хотел... — он машинально дёргает рукав лёгкого свитера, то обнажая запястье, то опять скрывая. Иво следит невольно за движением его руки: по запястью вьются белые шрамы. Ой. Или не ой, или у него дома живёт чересчур игривая кошка...       А Рэм подскакивает, так и не договорив:       — Может, тебе принести чего-нибудь? Кофе? Чаю? Всё за мой счёт, не стесняйся.       Принести? Ему? За чужой счёт? Рэму так важно поговорить, что он готов на что угодно? Не то чтобы купленный кофе был прямо-таки чем угодно, но предлагать угощение тому, кого видишь второй раз в жизни...       Впрочем, кто сказал, что все вокруг должны быть такими же стеснительными, как Иво? Может, для Рэма в порядке вещей угостить даже того, с кем впервые столкнулся и ни слова сказать не успел; а тут — уже едва ли не хорошие знакомые получаются.       Сцепив пальцы в замок, Иво нервно посмеивается:       — Можно беличий латте, есть у них такой... Они туда бухают столько сиропа, что пить невозможно, представляешь? Но ты всё-таки принеси, пожалуйста, я это невозможное совершу.       — Сейчас будет, — кивает Рэм; и убегает в кафе, действительно убегает, это даже быстрым шагом не назвать.       А Иво хватается за голову: это ж во что такое он влип? Что Рэм от него хочет? И почему он такой дёрганный: в прошлую встречу был образцом спокойствия, что случилось за какую-то жалкую неделю?       Рэм выходит из кафе спокойнее некуда, молча ставит на стол чашку, жестом просит подождать — а сам опускается на стул и размеренно дышит; судя по едва уловимым кивкам, явно на счёт. Иво понимающе кивает: конечно, сколько тебе нужно; делает осторожный глоток и морщится: то что нужно. Даже самый ужасный разговор не сравнится с приторностью этого кофе.       — Прошу прощения за истерику, — улыбается Рэм, взъерошивая волосы; немножко нервно у него выходит, но всяко спокойнее, чем раньше. — Ты сейчас всё поймёшь. Помнишь, твой бог тогда болтал про площадь Восьмидесяти Тоскующих Мостов? И про Изнанку что-то... Обещал тебе по пути рассказать; и рассказал? Можешь поделиться? И тогда я всё объясню, честное слово.       Вот чего-чего, а этого Иво не ожидал. Благо хоть слушал внимательно: интересные же байки! — авось сейчас не запутается в попытке пересказать.       Отпивает жутко приторный кофе — как противоядие от волнения, сцепляет пальцы в замок и, уставившись на ноутбук Рэма, весь в наклейках с цветами, начинает рассказывать.       Рэм слушает предельно внимательно: и про Изнанку, которая, если верить байкам, является тайной тенью Вильнюса, безумно лёгкой и зыбкой; и про Мосты, которые отправляются с Изнанки сюда, к нам, почти всё забывают, тоскуют невыносимо и тем самым Изнанку удерживают, пока срок контракта не истечёт; и про места, где можно запросто попасть на Изнанку, если уметь настраиваться, главное помни: увидел трамвай — значит, ты уже на Изнанке.       — И откуда он всё это знает... — бормочет Рэм, под конец едва не лёжа на столе; тянет руку к чашке, отдёргивает на полпути, но Иво подвигает: бери, мне не жалко.       — Боже, какая сладость, как ты это пьёшь? — жмурится Рэм после первого же глотка. — Но взбодрило, спасибо, то что надо.       — Для того и взял, — кивает Иво, поводя плечами: так боялся ляпнуть что-нибудь не то, оказаться недостаточно точным, что сидел не смея шелохнуться; вот и закостенел малость. — А знает... Ну, он говорил, тут какая-то очень крутая женщина проводит не менее крутые экскурсии, рассказывает байки про Изнанку; а он, если натыкается, проходит немного вместе с ней и экскурсантами, притворяясь, что им по пути. Так и слушает.       Медленно кивая, Рэм потирает виски, утыкается лбом в ладони. Усмехается, не убирая рук:       — Сейчас это будет звучать либо как бред сумасшедшего, либо как выдумка, но — я это всё помню. То есть не всё из того, что ты сказал, но площадь — да, ещё как, мы с ребятами катались туда на трамвае. И ещё улицы всякие помню, каких в Вильнюсе сроду не было; Лисьих лап, например, — вот разве тут есть такая? — Он отпивает разом полчашки кофе, даже не морщится, бормочет только: — Я тебе ещё куплю, извини...       — Пей сколько нужно, — вздыхает Иво; а мысленно бегает по потолку — воображаемому, конечно, они всё-таки на улице сидят, откуда здесь потолок? Может, Рэм сошёл с ума? Или он и правда помнит? Уточнить бы у Вишну, есть ли на Изнанке улица Лисьих лап... А вдруг и Вишну не знает? Он же всё-таки сам там не был... Или был?       А может, Рэм...       — А может, я тот самый Мост, а? — Рэм жалобно и с такой надеждой заглядывает в глаза, будто Иво — специалист по Мостам, с одного взгляда их определять умеет. — Всего — не помню, зато какие-то отрывки — всегда пожалуйста; и эта память душу дерёт на куски, потому что... Ну, очевидно же, что я крышей поехал; или у меня фантазия разыгралась, но я вроде никогда богатой фантазией не обладал, я ведь совершенно не творческий человек, мой максимум — канцелярским ножом всякие узоры из бумаги вырезать... — Рэм вцепляется в волосы — а потом вдруг резко подаётся вперёд и хватает за руку.       Иво дёргается, но хватка слишком крепкая, не вырваться; и в животе скручивается колючий ком. Что ж теперь, звать на помощь во всю глотку? Местная полиция, говорят, буквально прилетает на зов... Но если у Рэма с собой этот самый канцелярский нож?..       — А ещё у меня был друг, — руки у Рэма ледяные, дрожащие, а взгляд... удивительно ясный. У сумасшедших он, наверное, не такой? — Он был очень похож на тебя, честное слово, прямо вылитый ты. Я его с детства знал; с его детства: он меня младше...       — Это точно не я, — испуганно трясёт головой Иво. — Я... я даже не из Вильнюса... Я... учиться приехал...       — Я знаю, что не ты, — печально улыбается Рэм, поглаживая руку, — он-то наверняка там остался, на Изнанке... Если была у меня эта Изнанка, если я ничего себе не выдумал, не подслушал вот так же чью-то чужую экскурсию и не распрощался со своей крышей...       Иво с трудом разбирает, что он говорит: чем дальше, тем сильнее проявляется у него акцент, вдобавок половина слогов попросту съедается... Но выражения лица хватает, чтобы понять: ему очень-очень плохо.       Если бы они с Вишну только знали, как отреагирует Рэм, — ни за что бы не стали заводить разговоры про Изнанку! То есть Вишну бы не стал: Иво тогда и слыхом ни про какую Изнанку не слыхивал, при всём желании бы разговор не завёл.       — Может, тебе подышать? — предлагает Иво. — Как ты тогда дышал, на счёт... Пожалуйста.       Рэм часто кивает; отпускает руку, усаживается поровне, весь обращается в дыхание... Вот, казалось бы, удачный момент, хватай рюкзак и беги, пока-а он ещё сообразит кинуться следом; а если вылететь вдобавок на какую-нибудь из центральных улиц — можно наткнуться на полицию или на просто неравнодушных жителей.       Но Иво потирает дрожащие руки и остаётся ждать. Рэм — он почему-то уверен — вовсе не сумасшедший. В конце концов, Вишну не стал бы лгать ему про Изнанку, так городские духи не поступают — даже те, которые на полставки. А Мостом может оказаться каждый встречный.       — Извини ещё раз, — продышавшись, бормочет Рэм; даже в глаза не заглядывает, обнимает себя за плечи. — Я не думал, что меня так понесёт; но все эти воспоминания такие яркие, а тут ещё ты всё подтверждаешь... — Он потирает лоб и просит: — Можешь меня проводить? Не обязательно до дома; мне бы до ближайшей аптеки...       Голос у него такой замученный, будто пришлось не спать... ну вот всю эту неделю, минувшую с прошлой встречи. А может, и правда пришлось? Тогда он тем более рухнет по пути; удивительно, как вообще сюда добрался, ещё и ноутбук с собой притащил.       — Могу, — соглашается Иво. И смеётся нервно: вы поглядите, да ведь сам в лапы маньяку идёшь, ух что скажут про тебя в новостях, если Рэм вытащит-таки свой канцелярский нож.       А пускай говорят что хотят. Его это уже волновать не будет.       Провожает не только до аптеки, но и до самого дома; и до квартиры доводит, хотя Рэм отмахивается, мол, иди, дальше я сам. И не затаскивает к себе, не втыкает нож куда-нибудь в шею; благодарит неловко и скомканно, но в его состоянии разве иначе поблагодаришь?       Только выйдя на Вильняус, Иво понимает, что не узнал ни улицы, ни номера дома; всё, что запомнил, — путь от кафе через аптеку, и то — смутно, вряд ли повторит. С другой стороны, а зачем ему адрес Рэма? В гости напрашиваться не будет, навещать — тоже вряд ли; как встречались в кафе, так и продолжат, если Рэм, конечно, не решит, что перешёл все границы и контактировать им больше не стоит.       А всё-таки...       Всё-таки тот сон с Рэмом: то прощание, контракт на пятнадцать лет, «я обещаю вернуться»...       Но если Рэм — и правда Мост...       Если этот сон — не сон, а воспоминание...       Тогда, выходит, он, Иво, — тот самый друг детства?       Но он просто не может принадлежать Изнанке, он родился и вырос в Клайпеде, а сейчас усвистал от родителей пробовать на вкус самостоятельную жизнь!..       Какая ерунда. Бывают, в конце концов, и просто сны.       На следующий день, поймав Вишну в коридоре университета, Иво спрашивает — негромко, чтобы никто не подслушал и не полез интересоваться:       — Ты не знаешь, на Изнанке есть улица Лисьих лап?       Вишну с пару секунд хмурит лоб и радостно кивает:       — Есть! — И его глаза тут же вспыхивают: — А ты откуда знаешь?       — Рэм сказал, — признаётся Иво. — Он... спрашивал про Изнанку; и, в общем, у него есть теория, что он — Мост, потому что...       — Стой, — обрывает Вишну, — сейчас начнётся лекция и нам оторвут уши за опоздание. У тебя последняя пара? У меня тоже. Встретимся внизу и всё обсудим, — и уносится вихрем, успев, конечно, перед этим нацепить на Иво шляпу. Вишну был бы не Вишну, если бы не успел.       Иво почти не слушает лекцию, записывает машинально, думая о том, как будет рассказывать Вишну всё, что было вчера. А может, не всё? Может, сказать только главное, про память Рэма и его теорию? И ни за что не упоминать свой сон, иначе... Иначе — вдруг выяснится, что всё это правда и он с Изнанки? Это же самый настоящий кошмар!       Нет-нет-нет, у него же есть паспорт, место рождения там указано; а фальшивых документов ему не положено, он ведь не Мост, никогда бы им не стал, дёрганный слишком для Моста.       «Не о чем переживать, — убеждает сам себя Иво, гладя лежащую на коленях пернатую шляпу. — Совершенно не о чем».       Вишну слушает с таким видом, будто оказался в центре детективной истории и ему не терпится начать распутывать этот клубок.       — А знаешь, ведь очень правдиво звучит! Ну откуда бы ему знать название Изнаночной улицы? И эти эмоции... Говоришь, волновался очень, почти с ума сходил?       — Ещё как, — подтверждает Иво. — Я даже подумал, что он и правда сумасшедший.       — Значит, либо хороший актёр, — подытоживает Вишну, размахивая полами плаща, точно крыльями, — либо действительно Мост. Потрясающе.       «Да уж чего тут потрясающего, — мысленно ворчит Иво. — Ты не видел, как ему плохо; лучше бы он вообще ничего не помнил, чем вот так».       Впрочем, наверное, совсем без памяти Мостам нельзя: по чему иначе они будут тосковать?       Они договариваются пощадить Рэма и больше не говорить при нём об Изнанке — разве что сам попросит, и то — не какую-нибудь городскую легенду, а именно что-нибудь про Изнанку или Мосты.       Они встречают Рэма через пару дней, когда приходят в кафе раскрасить очередную порцию листьев: надо поспешить, осень наступает стремительно и неотвратимо, большая часть листьев уже превратилась в кашу, да и погода всё меньше располагает к долгим прогулкам и сидениям на улице.       Рэм ничего не просит, ничего не говорит, словно бы вообще не помнит о разговоре с Иво; только спрашивает, неловко заглядывая в глаза, можно ли посмотреть, как они будут рисовать, и, получив разрешение, сидит рядом почти не дыша.       Когда все разрисованные листья сохнут на столе, Рэм негромко откашливается и отводит глаза.       — Я подумал... Я же немного вырезаю из бумаги всякое... узорчатое... Можно к вам присоединиться? Тоже ходить по городу и... раскладывать это всё... Или я могу вырезать и отдавать вам, а вы уж там...       — Меня очень заинтересовало ваше предложение, — серьёзно кивает Вишну; и по «выканью» сразу понятно, что он, конечно, паясничает. — Расскажите подробнее: что именно вы хотите вырезать?       — Ангелов, — дёргает плечами Рэм. — Например. Я... рисовал немного, сейчас покажу... — и вытаскивает из рюкзака альбом.       «И он бессовестно врал, будто совершенно не творческий человек, ничего, понимаете ли, не творит!» — кипит Иво, пока Вишну медленно листает альбом. Вот ангел куда-то летит; вот ангел трубит в трубу; вот ангел задрал своё ангельское одеяние и, видимо, собирается побродить босиком по речной воде (интересно, что бывает с реками после того, как в них побродят босые ангелы?); вот ангел взял большущую кисть, чтобы раскрасить весь мир; вот ангел...       — На правах городского духа заявляю, что городу необходимы эти ангелы! — объявляет Вишну, возвращая Рэму альбом. — Вырезай и приноси, будем развешивать.       — Так я... — светится Рэм, — я хоть сейчас могу! У меня всё с собой!       И закатывает рукава.       Рэм ведёт канцелярским ножом почти как художник кистью — плавно, не промахиваясь, не ошибаясь, сразу видно, много лет эти занимается; над бумагой склоняется не дыша, вдохнуть-выдохнуть себе позволяет, лишь когда оказывается вырезанной очередная спираль узора. Иво переглядывается с Вишну; а у того в глазах совершенно явно читается: «Потрясающий человек, ты гляди, чего творит, как мы удачно его нашли!»       Теперь их очередь наблюдать за процессом и точно так же не дышать: не всё же им одним на благо города стараться.       — А рыб нарисовать можешь? — шепчет Вишну, не отрывая глаз от ангела. — И чешую им вырезать. Вильнюс любит рыб!       — Конечно, — кивает Рэм, прерываясь, чтобы выдохнуть и разогнуться. — Как закончу со своей работой, так сразу и займусь.       Вишну проделывает аккуратные дырочки в бумаге и пропускает в них нитки — чтобы удобнее развешивать было. Иво, не устояв, берётся помогать, хотя ангелов не так уж много, Вишну бы и сам справился, но вот с ним не получается просто наблюдать, надо немедленно присоединиться.       А Рэм полулежит на стуле, потягивает свой давно остывший кофе и выглядит при этом таким счастливым, что в рай ему дорога заказана — а то ещё, чего доброго, обзавидуются.       Весь стол усыпан разрисованными листьями и вырезанными ангелами, будто решили постелить на него причудливую скатерть.       — Может, после этого город будет ко мне добрее... — улыбается Рэм. И опускает рукава, пряча бинты на запястьях.       Они гуляют до самой ночи, обходят, кажется, добрую половину улиц, оставляют листья повыше, чтобы их не смыло дождём, а ангелов, наоборот, спускают с небес на землю. Того, который босой, вешают, конечно, поближе к реке, пускай знакомятся друг с другом; а тому, что с кистью, находится место у художественной лавки: надо же откуда-то краски брать.       Расстаются недалеко от Зелёного моста; Рэм сворачивает на Вильняус, а Вишну, пообещавший, что не даст заплутать в темноте, ведёт Иво вдоль набережной.       — Надо тебя как-нибудь ночью выгулять, пока совсем холодно не стало. А то ночами у нас тоже безумно красиво, а ты спишь и ничегошеньки не видишь, как можно так жить?       — Да хоть в эту субботу! — улыбается Иво, поправляя шляпу. — Всю ночь будем гулять, а в воскресенье отоспимся.       — Ты не думай, что я шучу, — грозится Вишну. — Возьму и приду за тобой вечером. Мало не покажется, ты ещё не знаешь, с кем связался!       — По рукам! — со смехом кивает Иво. — Приходи в субботу и пугай меня до обморока, я буду безумно счастлив.       Оборачивается на мгновение — и застывает, заворожённый отблесками огней в тёмном небе.       Невыносимо, ослепительно синими.

***

      Вишну заявляется на порог в девять вечера — как и обещал. Снимает шляпу, раскланивается с Юром, представляется:       — Вишну.       — Юр. То есть изначально Юрий, но эти четыре буквы — многовато для одного меня.       — Ну так и я вообще-то Вишневский, — смеётся Вишну, кидая Иво шляпу. — Фамилия такая; а зовут Айварас. Но мне больше нравится быть божеством; так что, пожалуйста, как я представился, так и зови.       — Это само собой, — заверяет Юр; и предлагает: — Может, кофе вам сварить? Целую ночь всё-таки гулять собираетесь.       — А давай, — кивает Иво. — Твой кофе слишком прекрасен, чтобы мы отказались.       И гордо надевает шляпу: отличная всё-таки вещь. Хорошо, что Вишну тогда стукнуло в голову её нацепить.       Пока варится кофе, Юр, отчаянно зевая, растирает уши.       — Не хочешь с нами? — интересуется Вишну, с ногами забравшийся на табуретку. — Пошатаемся по городу...       — Не, спасибо, — трясёт головой Юр, — я что-то совсем ожаворонился... У себя вот любил по ночам гулять; выйду к набережной, лягу там на парапет, справа плещется озеро, слева на гитаре кто-нибудь играет, красота-а... А тут — сами видите, на часах только девять, а меня уже рубит.       — А где ты раньше жил?       — Ну, — смеётся Юр, — изначально-то я жил здесь, но когда мне было семь — мы с мамой переехали в Петрозаводск; это в России. А теперь я вот, вернулся; и очень надеюсь остаться.       — А почему переехали? — вежливо спрашивает Вишну.       А Юр, нервно дёрнув уголком губ, как-то весь съёживается, даже ростом будто бы сравнивается с Иво; но только отмахивается:       — Да так, из-за отца... О, вот и кофе готов, какое счастье...       И ведь про отца ни разу не говорил, только про маму. Что ж там у них такое произошло.       Но Иво, конечно, не расспрашивает; и Вишну тоже не лезет. Они пьют кофе, восхищаясь вкусом, и громко строят планы на эту ночь; и Юр, переплетающий хвост в косичку, кажется, забывает, в какую опасную сторону чуть-чуть не свернул разговор.       Чем больше ночь сжимает город в своих объятиях, тем холоднее на улице. Хорошо, что Юр уговорил прихватить куртку: в футболке и рубашке Иво давно бы замёрз. Интересно, не мёрзнет ли Вишну, тёплый ли у него плащ? Или под плащом надета кофта-другая?       Как бы то ни было, Вишну ничем не выдаёт, что ему холодно, вдобавок пальцы у него тёплые и губы не синеют. Таскает по городу в абсолютно беспорядочном порядке, все истории о попадающихся на пути дворах рассказывает исключительно шёпотом (ну ещё бы, разве ж ночью можно говорить в полный голос?), пишет мелками на стенах банальные, но такие нужные «Всё будет хорошо», «Я на твоей стороне», «Я тебя люблю»; иногда заводит в круглосуточные кафе и, заказав что-нибудь согревающее, рисует на салфетках фантастических тварей всех мастей — а потом незаметно раскладывает их по свободным столикам.       Ближе к трём часам они выходят к Нерис. Бредут вдоль набережной, держась за руки, строят планы на будущее — например, на рождественские каникулы, в которые можно уехать из города и проветриться перед экзаменами; успеть бы только билеты ухватить... А впрочем, когда без разницы, куда ехать, это не так уж и сложно.       — А летом оставайся здесь, — предлагает Вишну. — Если родители не будут против. В жару можно до пляжа добраться или просто по городу ходить, прячась в тени; а если подработку найдём, будет в два раза веселее. Знаешь, как здорово работать, когда тебе вовсе не обязательно это делать?       Иво слушает вполуха — и не потому что такие планы ему не по душе, наоборот, звучит всё так хорошо, что даже страшно: вдруг вот-вот проснётся?       Просто они подходят ближе и ближе к тем загадочным синим огням, чей отблеск он видел в прошлый раз. И теперь совершенно очевидно, что горят огни на той стороне реки; если пересечь вот этот мост...       — Погоди, — просит Вишну. Вытаскивает мелки, опускается на корточки и размашисто пишет на плитке: «Смерти нет»; и синие огни, дотянувшись до этого берега, точно бы нарочно подсвечивают буквы.       У Иво почему-то дрожат руки; и спрашивает он как можно беззаботнее, даже капельку лениво, мол, не ответишь — ничего страшного не случится:       — Кстати, а что это такое синее вон там, за рекой?       — Где? — поднимается Вишну. Вертит головой, щурится — и растерянно пожимает плечами: — Я не вижу тут ничего синего.       «Да как его можно не видеть, оно же такое яркое!» — чуть не кричит Иво. Но понимает: Вишну и правда не видит.       Эти синие огни — для него одного.       Как бы ни хотелось одолеть мост бегом, дыхания не хватает, сердце от волнения прыгает в груди и подкашиваются ноги. «Я вот-вот сойду с ума, — думает Иво, смеётся вслух. — Я уже сошёл, вижу тут какой-то синий свет, ещё и зачем-то на него иду...»       — За руку тебя взять? — предлагает Вишну; и тут же, не дожидаясь разрешения, сжимает пальцы. Не захотел оставаться, погрозил кулаком и упрямо пошёл следом, хоть и не видит ничего, хоть и не знает, куда Иво собирается его притащить. Но всё-таки рядом с ним гораздо легче, чем в одиночестве.       Когда мост остаётся за спиной, когда весь мир превращается в один сплошной поток синего света, когда Вишну, точно бы всё чувствуя, стискивает пальцы до хруста — Иво упрямо шагает вперёд. Будет, конечно, очень весело угодить сейчас под машину того, кто этот синий свет не видит; но Вишну, наверное, успеет дёрнуть в сторону, он всё-таки не абы кто, а городской дух, он обещал присматривать.       — Ты идёшь к какому-то загадочному дому, — шепчет на ухо Вишну. — Подумал, тебе стоит знать.       Иво молча кивает.       Иво молча шагает вперёд; думает, что даже если бы закрыл сейчас глаза — ничего бы не изменилось: видит одни только синие огни, а от них опущенными веками не защитишься.       Иво стукается лбом в какую-то дверь, ойкнув, наваливается посильнее, всем собой эту дверь открывая, — и, споткнувшись, летит на пол.       Только шляпу придержать успевает: хорошая шляпа, незачем её абы где валять.       ...Уткнувшись лицом в ладони, Иво смеётся — так громко, что сам пугается своего смеха; и замолчать не может, не получается взять себя в руки, вдохнуть-выдохнуть и наконец объяснить Вишну, что тут происходит. И не только сейчас — что происходило всё это время, с самого начала сентября, с первой их встречи в коридоре...       — Можно воды, пожалуйста? — просит Вишну у Смотрителя маяка. — Спасибо, — и, опустившись на корточки, берёт Иво за руку. — Выпей и успокойся, иначе буду клин клином вышибать.       — Это как? — сквозь смех интересуется Иво.       — Это я тебе всю кружку за шиворот вылью, и будет у тебя истерика по совсем другой причине.       «У меня истерика? — удивляется Иво. — Какая ж у меня истерика! Это вовсе не истерика, это мне просто очень, очень, очень...»       Вцепившись в кружку, он пьёт мелкими глотками, чувствуя, как унимается дрожь; наверное, Вишну прав, наверное, у него просто сдали нервы.       И наконец поднимается с пола.       — Я Иво, — раскланивается он со Смотрителем, благо шляпа никуда не делась, можно её торжественно снять, как хорошо-то, вот для чего носят шляпы! — Вы, наверное, меня не знаете, я сын Дануты и Августа, живу...       — Знаю я, знаю, — усмехается Смотритель. — Тебя ребята ходячим Маяком дразнили — за то, что глаза на солнце синим горят. А вот родители твои тебя обыскались; точнее, это Данута с ума сходила, а Август сказал, мол, тебе на пользу пойдёт на Другой Стороне пошататься, меньше ветра в голове будет.       — А вот и неправда, — смеётся Иво, — меньше его не стало, наоборот, даже больше! У моего ветра была прекрасная компания, — и, развернувшись, хватает Вишну за руку. — Вот, это Вишну, городской дух на полставки, он со мной возился.       — Я неофициальный дух, правда, — прибавляет Вишну, — но вроде никто не жаловался.       — А это — Тони Куртейн, Смотритель маяка, на чей синий свет мы с тобой пришли. И... ты же не знаешь про Маяк, да? Ни слова не сказал, когда про Изнанку рассказывал.       — Не знаю, — мотает головой Вишну; и улыбается так широко, что сразу ясно: нервы у него сдали ничуть не меньше. — Объясни мне всё, пожалуйста, и поскорее, иначе следующая истерика будет уже за мной.       — В общем, слушай. С Этой Стороны, то есть с Изнанки, можно попасть к вам туда, на Другую Сторону, — и заблудиться, потерять память, начать считать себя человеком Другой Стороны. И для тех, кто заблудился, светит Маяк...       Иво расхаживает туда-обратно по холлу Маяка, крутя в руках шляпу, а Вишну слушает, прислонившись к стене, — про Маяк и его Смотрителя, которые вытаскивают с Другой Стороны вот таких заблудившихся, как Иво; про Иво, который с детства знал Рэма и отправился искать его на Другой Стороне, а в итоге потерял память; про Рэма, который и правда ушёл в Мосты, а Иво тогда ходил и дулся, считая его предателем, сам в Мосты податься пытался, но не взяли, и тогда решил найти, чтоб извиниться за свои мысли...       — Значит, ты теперь останешься здесь? — подытоживает Вишну. — В смысле, вернёшься домой? — и опускает голову; и голос у него знакомо дрожит: у Иво так дрожал, когда Рэм сказал, что уходит.       Домой... К маме и отчиму... А Рэм останется на Другой Стороне на долгие двенадцать лет; и Юр останется там же, и Вишну, и все они забудут, что когда-то вообще знали Иво: Другая Сторона умеет заметать следы...       Иво разворачивается к Смотрителю, молча слушавшему рассказ, и просит с хитрой улыбкой, которая сама наползает на губы, как её ни сдерживай:       — Передайте, пожалуйста, моим родителям, что я жив, здоров и... вернусь годика через четыре. А то у меня пары в понедельник, друзья там остались, да и Рэм совсем один, у него все запястья в бинтах, он без меня загнётся. А я уж постараюсь не словить Вторую Степень и не сгинуть в какой-нибудь подворотне!       И, схватив недоумевающего Вишну за руку, выскакивает с ним на улицу; и успевает заметить растерянную, но понимающую улыбку Смотрителя.       Уж он, наверное, уговорит родителей не вызывать полицию и не тащить за шкирку домой.       Да и прежде чем тащить, хорошо бы узнать, где на самом деле его дом.       Та дверь, через которую вошли на Маяк, успела исчезнуть; поэтому оказались не на Другой Стороне, а на улицах Этой.       — Смотри вокруг, это Изнанка! — шепчет Иво, не выпуская руки Вишну. — И пойдём скорее, а то превратишься в Незваную Тень, я себе никогда не прощу!       Вишну ничего не спрашивает, таращится по сторонам и послушно спешит следом; а Иво успевает показывать на всё подряд:       — Вон там улица Лисьих лап, та самая, которую помнил Рэм; а это школа, я сюда ходил; а вон там Вчерашняя улица, как тебе название, а? — И признаётся ещё тише, одними губами: — Я не помню, как попал к вам в прошлый раз; кажется, шёл и думал про Рэма, сейчас так же попробую. И ты подумай, пожалуйста, вместе со мной, вдруг поможет? Только бы ни с кем из знакомых не встретиться...       Когда они, от волнения перейдя на бег, вылетают к мосту Короля Миндаугаса, Иво кричит:       — Ура! — и плюхается прямо на асфальт, благо не среди проезжей части. Вишну, задрав плащ, садится рядом; смеётся:       — Жаль, мы не курим: сейчас бы красивым жестом поджечь сигареты...       Город спит, лишь изредка пролетают мимо автомобили полуночников. И вроде холодно должно быть, особенно когда на асфальте сидишь, а Иво ни капельки не мёрзнет. Греют все воспоминания, которые у него теперь есть: и с Этой Стороны, и с Другой.       И как же смешно получилось, когда Вишну рассказывал ему про Изнанку. А он и слушал, уши развесив; и ничегошеньки не вспомнил.       Когда начинает светлеть, они уже бредут по городу, по каким-то непонятным улицам, пьяные от ночных приключений и ничего не соображающие.       — Улица Вильняус, — читает Иво табличку на ближайшем доме. — Ой, слушай, я по ней от Рэма шёл... Надо к нему зайти! Я, правда, совсем не помню дорогу, выйти бы к нашему кафе, оттуда сориентируюсь...       Вишну сонно оглядывается и кивает:       — Нам туда, буквально десять минут — и будем на месте.       ...И хотя Иво всегда жаловался на топографический кретинизм, к дому Рэма он выходит без проблем. Ну а вспомнить подъезд и квартиру без номера — дело пары пустяков.       Нехорошо, конечно, будить человека в пять утра, но Рэм простит, в этом Иво не сомневается — и стучит как можно громче.       — Что случилось? — бормочет выглянувший Рэм, и гамму эмоций на его лице не передать словами: тут и сонливость, и негодование, и растерянность, и страх. — Кто-то умер?       — Наоборот, — мотает головой Иво, — все живы и здоровы! — И обнимает его так крепко, что Рэм пошатывается; и шепчет на ухо: — Ты наверняка всё забудешь, но постарайся хотя бы уверенность сохранить. Ты и правда Мост, тебе осталось всего двенадцать лет, потерпи, скоро ты привыкнешь и станет легче, к тому же я буду с тобой, ведь я — тот самый друг, я пошёл тебя искать — и, как видишь, нашёл. Я здесь; а ты — справишься, только держись.       Рэм бормочет, уткнувшись в плечо: «Спасибо...» А может, ничего не бормочет; может, он просто всхлипывает.       Иво гладит его по спине; а Вишну шепчет с усталой улыбкой:       — Мы не дадим тебе пропасть.       В квартиру к Иво они возвращаются ближе к семи; и жаворонок-Юр уже колдует над кофе. Усмехается:       — Умотались? Теперь до вечера будете спать?       — Запомни, — еле шевелит языком Иво, развязывая кеды, — я — с Изнанки. Я сейчас засну и всё забуду; и вы все тоже забудете. Но пока я никуда не упал — запомни.       Юр, как водится, не задаёт лишних вопросов, только кивает: хорошо, конечно, как скажешь, ты с Изнанки, я понял. Как приятно иметь с ним дело.       Конечно, Вишну не уходит к себе домой.       Конечно, они валятся в одну кровать, толком не раздевшись.       Конечно, засыпают, несмотря на усталость, не сразу, ещё долго говорят обо всём, что сегодня было.       — Когда ты рассказывал про Изнанку, я правда подумал, что ты уйдёшь, — признаётся Вишну. — А я ведь поверил, что мы теперь будем дружить, что ты будешь тем, с кем можно творить совершенно сумасшедшую ерунду; и вдруг — такой сюрприз.       — Я и сам себе поверил, — кивает Иво. — Да и где это слыхано, чтобы вернувшиеся на Свет обратно уходили? А потом подумал: ну чего мне там делать? Отчим опять заладит своё любимое про ветер в голове... А я никогда не хотел от него избавляться; я хотел найти того, с кем наши ветры будут дуть в одном направлении. И вот наконец-то нашёл.       Они переплетаются пальцами и закрывают глаза.       И завтра, конечно, всё будет по-старому — но всё-таки много, много лучше.

***

      «Какой хороший сон мне снился... — думает Иво, утыкаясь носом в лежащего рядом Вишну. — Совершенно не помню, о чём он был; но знаю: самый хороший из всех моих снов».