Поход в гости с благими намерениями

Диаваль улетел, чтобы подумать, пережить обиду, которая по здравому размышлению была уж слишком эгоистичной. Не по принуждению же он оставался с Малефисентой столько лет, каждый день пытаясь доказать, что она не тьма, она свет, который померк в обманчивом тумане. Он как драгоценное сокровище выкапывал из ее сердца любовь, жертвенность, нежность, а она одним махом взяла все это и вручила кому-то чужому. Все эти игры в прятки и смущенные взгляды, а за глаза, наверняка, долгие разговоры, если не сказать воркование. И если бы только это! В отличие от красивой любви Авроры и ее принца, которые за два года лишь касанием губ обменялись, отношения Малефисенты и — если уж принимать ситуацию и называть все своими именами — Борры напоминали стремительный ураган. Стать третьим между ними — быть сметенным, сдавленным и расплющенным о землю. Диавалю нужно было улететь, чтобы стать самим собой. Принцессе принца, королеве разбойника, а ворону — свободу. И это он деликатно доложил своим женщинам. «Ты же вернешься со своей парой, чтобы напомнить крестной о ее обещании?» Вот зачем Аврора так сказала? Ее слова и грустный взгляд целый год в сердце занозой сидели. Может, если бы не это, Диаваль действительно нашел бы себе пару, свил бы гнездо, завел бы птенцов. Они бы выросли и улетели. Только как-то вот не складывались у него отношения с собственным родом. Отвык он от них. Для остальных воронов он теперь казался слишком странным и неправильным, а что неправильное — то может быть опасным. Поэтому стоило или держаться от него в стороне или отогнать его. Отогнать чужака. Если бы Диаваль постарался, то переломил бы ситуацию, но вот хотел ли он этого? Гораздо больше обустройства собственной «вольной» жизни его волновало, а не совершил ли он ошибку, бросив тех, кто стал ему дорог. Если с Малефисентой была уже давняя сложившаяся связь, и Диаваль наверняка бы почувствовал, случись беда, то с Авророй все было иначе. Конечно, это уже не та любопытная девочка, постоянно находящая себе опасные приключения, ее есть кому поддержать и защитить… Но все же… Первую остановку после возвращения Диаваль сделал на том самом дубе, откуда наблюдал за верховыми прогулками Филиппа и Авроры. Было бы неправдой сказать, что он на что-то надеялся. Даже если принц и принцесса и не оставили привычку ездить именно этой дорогой, погода была не самая лучшая для подобных развлечений: моросил мелкий, противный дождь. Каково ж было удивление Диаваля, когда он заметил приближающуюся одинокую всадницу. Хоть на ней и был скромный плащ, полностью ее укрывающий, но сомнений не было: сердце подсказало, радостно подпрыгнув — Аврора. — Филипп говорил, что это глупости, но я чувствовала… Я знала, что ты вернулся! Ты же обещал! Неважно, что Диаваль не мог припомнить такого обещания. Важно было то, что он понял: пусть он и глупейший из самых глупых воронов, но его место здесь. Видимо, дыхание Авроры от быстрой езды сбилось, и она даже не заметила, что капюшон упал, а ее лицо мокрое от капель дождя, который начал уже припускать. А Диаваль, несмотря на то, что его почти что воспитанница могла заболеть, был настолько растерян и счастлив, что некоторое время просто перебирал лапами по ветке, топчась туда-сюда. Пока наконец-то не вспомнил о даре Малефисенты и не догадался неосторожную девочку хоть под крону дуба затащить, а потом пытаться хоть как-то согреть собственным теплом ее прозябшие ладошки. Доказательством их связи и привязанности стало не только то, что Аврора каким-то чудом почувствовала возвращение Диаваля, а и ее беспокойство, когда первым вопросом она спросила о его паре, а только потом то, что волновало ее больше всего: видел ли он ее маму. На тот момент Диавалю не было что ей рассказать, но исправить упущение он собирался в самое ближайшее время.

***

«Я скучала по тебе», — признание темной феи звучало так неожиданно мягко и искренне, что Диаваль ни разу не усомнился, что так и было, хотя и скептически заметил: «Только не говори, что это результат твоей тоски обо мне.» Если Малефисента, привыкшая к подобным шуточкам в былые времена, усмехнулась, то кое-кому она явно пришлась не по душе. Борра сделал вид, что не заметил многозначительный взгляд Малефисенты, намекающий, что ему бы следовало хоть на время незаметно исчезнуть, а наоборот всей позой и не особо дружелюбной усмешкой-оскалом показывал, что Диаваль тут не совсем желательный гость, и ему действительно стало немного неуютно. То, что самоуверенный эльф (если только сам ничего не испортит), окончательно заселится в убежище госпожи, Диаваль не сомневался. Малефисента никогда не была ветреной, после единственной роковой ошибки доверяла осторожно, но привязанность и любовь ее были крепки, если заслужить. Да, между Малефисентой и ее внезапным избранником теперь возникла напряженность, но она имела вполне естественные причины. Она привыкла решать все сама и не привыкла делить власть, а он не умел подчиняться. Борра стал настолько насторожен, что слегка утратил ту нахально-бесшабашную легкость, которой покорил Малефисенту. В ней же чувствовалась усталость от слишком скорой глобальной перемены в жизни. Ведь теперь в пещере Повелительницы Тьмы жило уже даже не двое, а трое крылатых эльфов. Именно этой новостью Диаваль, конечно же, с позволения Малефисенты, и поделился с ее приемной дочерью. — Так значить у меня теперь есть братик! Вот теперь я просто обязана навестить крестную! Диаваль скривился, будто что-то кислое съел: — Не самая лучшая идея. Ему не очень-то хотелось отвечать на дальнейшие возможные расспросы. Проведя год в поисках себя и наблюдая за сородичами, он понял, почему ему лично так не нравился Борра. Как ни смешно, дело было в перьях. Если бы у Диаваля спросили, что за птица этот Борра, то по рыже-пестрому оперению он бы сразу назвал сокола. А эти наглые охотники — вечные враги воронов. Не желая строить собственные гнезда, соколы занимают уже готовые, вороньи, выгоняя хозяев. Вороны не оставались в долгу, при случае разоряя кладки, расклевывая яйца соперников, убивая еще неоперившихся птенцов. Если бы Диаваль желал бросить камень в отношении Малефисенты и ее избранника, то стоило лишь поддержать Аврору в ее желании навестить названную мать. Малефисента не смогла бы отказать приемной дочери, а Борра ни за что бы ни допустил появления в их жилище человека. Ссора была бы — только перья бы полетели. Рыжие перья. Но он не поддержал. Умница Аврора не стала настаивать, просто отошла к окну и грустно вздохнула, а Диавалю стало не по себе, словно он причинил ей боль. — Филипп хотел собрать предводителей темных эльфов в замке. Не самая лучшая идея, да? Аврора отвернулась и потому не видела, как Диаваль пожал плечами. Идея, может, и была неплоха, ведь достигнутое перемирие еще не означало, что крылатые сородичи Малефисенты стали полностью доверять людям и готовы пустить их в свой мир. Только вряд ли вожди примут приглашение — двое против четырех. А главным противником, конечно же, будет Борра. Если бы хоть как-то переубедить этого упрямца, то с остальными было бы проще. — Всю шестерку я обещать не могу, а вот одну, или даже двух привести в гости — вполне возможно, — пообещал Диаваль. — Напомню-ка твоей фее-крестной об одной старой традиции, когда молодая мать должна прийти к крестнице с благословением. — Вот хитрец! А я и не сомневалась, что ты что-то придумаешь. Улыбка Авроры стала лучшей наградой за необычную, но очень мудрую мысль, которая могла решить множество проблем. Принцесса смогла бы увидеться с названной матерью и исправить нелепые ошибки и недоразумения, возникшие при знакомстве с родителями. Малефисенте хоть на короткое время необходимо было сменить обстановку и отдалится от сородичей. Материнство оказалось для нее серьезным испытанием, хотя она и считала, что кое-какой опыт присмотра за ребенком у нее есть. Но одно дело просто наблюдать, как растет чужое дитя, другое — денно и нощно воспитывать свое. Тем более, как оказалось, природа маленьких темных эльфов отличается от природы человеческих младенцев. Первые гораздо раньше начинают требовать самостоятельности: ползать, исследовать мир, но как у всех младенцев — страх чужд им. Для них не существует до поры до времени ни высоты, ни жутких теней, ни страшных звуков. Все это вызывает только живейший интерес. А по сравнению с другими малышами-эльфами сын Малефисенты оказался невероятно бойким. Он все время был в движении, пытаясь куда-то уползти, и все, что двигалось, попробовать на вкус. Малефисента не разделяла восторги Борры: «Настоящий боец и охотник», считая, что мальчику не помешало бы научиться немного сдержанности. С попытки-то немного угомонить эльфеныша и вышла первая ссора в крылато-рогатом семействе. Из корней дерева Малефисента начаровала некое подобие просторного кокона для малыша, которое назвала колыбелью, а Борра возмутился, что не позволит держать сына в клетке и все разнес. После этого случая парочка почти перестала разговаривать. Кто-то бы еще год назад сказал, что Диаваль попытается восстановить мир между Малефисентой и ее разбойником — никогда бы не поверил. Однако рассказывать о приглашении госпожи Диаваль отправился первым не к Малефисенте, а к ее сожителю. Он недооценил прозорливость Борры. — Сам придумал? — проворчал сердито эльф в ответ на тщательно сочиненную историю о старинной людской традиции, хоть та звучала довольно правдоподобно, а убеждать Диаваль умел. Ворон на всякий случай уже приготовился ретироваться с неудачных переговоров, ведь Борра, не обладая поражающей магией, имел соколиную реакцию. Только сдаваться после того, как уже раскрыл полправды, было бессмысленно — можно было и все дело загубить. Поэтому новая стратегия убеждения упрямого эльфа основывалась на чистой правде. — Я благодарен тебе, что ты заботишься о моей госпоже. Она это тоже ценит. Но твоя забота иногда как хватка хищника — не вздохнуть. — Неужели? — один стремительный рывок, и как раз такая хватка оказалась на вороте Диаваля. Наверняка Борра был зол. Неприятная правда режет больнее оружия. Совсем уж безумством было продолжать злить того, кто явно сильнее тебя, но разве был у ворона выбор? — Аврора была ей семьей до того, как она узнала, что не единственная в своем роде. До того, как узнала тебя. До того, как она сама стала матерью. Хочешь-не хочешь, но ты не сможешь вырвать это из ее сердца. — И чего хочешь ты добиться этим признанием? — прорычал Борра, почти не расцепляя зубов, отчего лицо его, находившееся почти в самой близи с лицом Диаваля, приобрело зловещее выражение. Диаваль сомневался, что эльф мог прочитать душу, как грамотей читает книгу, но ему все равно стало не по себе. Он даже нервно сглотнул, прежде чем продолжить. — Отпусти ее, — Диаваль говорил негромко, понимая, что в его положении тихие и уверенные слова будут скорее услышаны, чем крики и пафосные воззвания. Еще он вспомнил о собственной гордости и попытался хоть как-то ее отстоять, перехватив запястья Борры. Тот не усиливал натиска, а лишь чуть склонил голову, выражая любопытство. Держать паузу не имело смысла, потому уже смелее Диаваль повторил: — Отпусти ее, чтобы она вернулась, чтобы снова почувствовала себя свободной… — Ты все сказал? — Борра так резко отпустил собеседника, демонстративно отведя руки в стороны, что от неожиданности Диаваль пошатнулся. — Я тебя услышал. Теперь — кыш! — Он медленно развернулся, отошел на несколько шагов, и следом неторопливо отлетел прочь, всем видом продемонстрировав, что разговор закончен. — И? — бросил в спину ему Диаваль, но ответа не получил.