Carry you home

Беда в том, что единственный путь — вниз... Боль уходила, словно отлив: накатывала волнами, но с каждым разом всё слабее, стекаясь и сжимаясь в огненный шар в горле. Её место заполняли другие ощущения: я начинала осознавать, что происходит. Сквозь закрытые веки в глаза бил свет, кожу покалывала тёплая тяжёлая ткань, мягкая рука гладила мой лоб, и голос… Голос, звавший меня, был до боли знакомым. Голос призрака из прошлого. — Эсми. Эсми, ты слышишь меня? Я открыла глаза. На меня смотрел доктор Каллен, точно такой, каким я запомнила его десять лет назад; будто бы ни на минуту не постаревший с тех пор: такой же молодой, бледнокожий; те же глаза цвета тёмного янтаря, та же мягкая улыбка, те же пшеничные волосы, неведомо как впитавшие солнечный свет. Я вздохнула и почувствовала запах его парфюма: вот, что изменилось. Я никогда в этом не разбиралась, и думала, что так пахнут просто дорогие духи, теперь же запах казался мне неземным: глубокий, яркий, невозможный. Как и прикосновения доктора — тёплые. Для всего происходящего существовало лишь одно объяснение, шедшее в разрез со всем тем, что обещал самоубийцам Господь. — Доктор Каллен… — собственный голос показался мне чужим. Мужчина накрыл мою ладонь своей и мягко проговорил: — Пожалуйста, просто «Карлайл». — Я в Раю? С губ доктора Каллена сорвался неловкий смешок. Он отвёл взгляд и погладил своими тонкими пальцами мою ладонь, покачав головой: — Нет, Эсми, — доктор вздохнул, отпуская мою руку. А потом устремил на меня взгляд пронзительных янтарных глаз: — Нет. Это не Рай, ты по-прежнему на Земле. В моём доме. Он был серьёзен. Слишком серьёзен, чтобы думать, что он врёт или шутит. Я окинула комнату взглядом: письменный стол возле окна, книжные шкафы, несколько гравюр на стенах, и везде — идеальный порядок. Взвешенные в воздухе пылинки, позолоченные солнцем, то и дело скрывавшимся за облаками, подгоняемыми ветром, напоминали кружащиеся на своих орбитах планеты и метеоры. Я села, сбросив с себя ткань — пальто, как оказалось, — и спустила ноги на пол. — Бред какой-то… Доктор Каллен не двинулся с места, только как будто бы сильнее напрягся, похожий на затаившегося в засаде кота. — Нет, Эсми. В это тяжело поверить, но… Меня обожгло его прикосновение к моему плечу — почти невесомое, но я вдруг поняла, что сижу перед ним абсолютно нагая. Толком не понимая как, я метнулась в сторону, отстраняясь, и оказалась в нескольких метрах от доктора на его ковре. Карлайл, всего лишь пытавшийся накинуть мне на плечи свой халат, нарочито медленно поднялся и, не сводя с меня своего пристального, но не враждебного взгляда, сделал несколько шагов, чтобы положить одежду на пол между нами и отойти. — Можешь надеть. Мне было не до одежды: весь мир вокруг был непривычно ярким, осязаемым намного сильнее: звуки, запахи, даже свет стал другим. Солнце вновь выглянуло из-за облаков, ударив в глаза… Нет, не солнце так слепило — бледная кожа доктора Каллена на свету переливалась, как снег. Это всё не могло быть реальностью. Мужчина сделал неширокий шаг вперёд, протянув ко мне руки. — Эсми, пожалуйста… Он хотел, чтобы я успокоилась? Я была спокойна ровно до этой мысли, огонь в горле разгорелся сильнее, и гнев подстегнул меня повысить голос: терпеть ложь я была не намерена. Больше никогда! — Где я?! Доктор Каллен с осторожностью сделал ещё несколько шагов ко мне, замерев, стоило лишь мне напрячься сильнее: — В Ашленде, Эсми, у меня дома. Всё будет в порядке, только выслушай… — Не лги мне! — это не мог быть мой голос: я никогда не кричала. Это не могла быть я — я бы расплакалась, произнося эти слова. Это всё вообще не могло происходить: должны были быть забытьё, тьма, одиночество, всё что угодно, кроме боли от воспоминаний. Карлайл сделал ещё шаг, оказавшись совсем близко. Он всё держал руки раскрытыми, не то в оборонительном жесте, не то собираясь меня схватить. — Доро… — этот шаг был лишним, и я перешла в наступление, заставив доктора пятиться назад. — Не смей! Я прыгнула с тридцати футов, я не могла выжить! Ничего не будет в порядке! Раздался грохот и треск: Карлайл отлетел на свой письменный стол, при падении разломив его пополам, и так и остался лежать, оглушённый. — Господи… — а я ведь просто его толкнула. Да, со всей силы, но сколько силы в такой женщине, как я? Господи, а если убила?.. Я подбежала к доктору и опустилась на колени возле него. Карлайл, однако, был жив, и, похоже, даже невредим; не получил ни единой царапины, несмотря на то, что проломил стол, и разве что был сильно удивлён моей реакцией, но совсем не искал объяснений случившемуся с точки зрения физики, будто подобное было для него обычным делом. Безумие. Он медленно сел, запустив пятерню в волосы, качая головой с тенью неодобрения на лице. А потом, наконец, поднял на меня взгляд, полный надежды, что я наконец-то его выслушаю и пойму. Я ждала, пока он заговорит, и он не стал медлить: — Ты больше не человек, Эсми. Во мне что-то дрогнуло, я хотела вновь возразить, но здесь уже Карлайл уверенно и крепко сжал мою руку, не дав мне подняться: — Слушай, — я ждала, как он закончит фразу — напрасно. Доктор сказал всё, что хотел. И тогда, спустя полминуты молчания, я поняла, что он имел в виду: я слышала шум ветра, бьющегося в окна, слышала пение птиц за окном — странно далёкое, будто они остерегались быть рядом с домом; слышала скрип высыхающего от времени дерева половиц и перекрытий дома, но не слышала того, что должна была: сердца Карлайла. Я не заметила, как он отпустил мою руку, потому что мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Он — ожидая, как я отреагирую; я — пытаясь понять, что происходит со мной и с ним. Мне показалось, доктор вздрогнул, когда я коснулась ладонью его груди, не веря своему слуху. Дело было не в испуге: он нежно накрыл мою руку своей, кивнул и отнял её, поднимаясь с места. С меня будто бы спал морок: я смотрела на разломанный стол, разбросанные по ковру щепки, мятые бумаги, книги, залитые опрокинутыми чернилами… — Прости, — я вновь схватила руку Карлайла, надеясь, что он посмотрит на меня, и я смогу понять, что он чувствует. — Прости, я не хотела. Карлайл не злился: он улыбнулся — немного грустно — и огладил моё плечо: — Я знаю. Не беспокойся. Ты не рассчитала силы. Это я должен извиниться, что испугал. — Но ведь… Доктор не стал выслушивать мои оправдания и наконец сделал что хотел — накинул свой халат мне на плечи. Я спохватилась, спешно всунула руки в рукава и завязала пояс, утопая в запахе Карлайла — теперь мне стало совершенно ясно, что это не духи. Мир вокруг меня не изменился, лишь то, как я видела и чувствовала его. Карлайл взял меня под локти и усадил обратно на тахту, где начинался наш разговор несколько минут назад. Вопросы роились в моей голове, и я не знала, как к ним подступиться. Доктор Каллен молчал: не торопил, давая мне время привыкнуть и выбрать, с чего я хочу начать. — Что со мной случилось? — самый общий вопрос, который я могла задать. Казалось бы, вместе с тем и самый простой, но выражение лица доктора помрачнело; прежде чем он заговорил, прошли долгие мгновения, которые нечем было измерить. — После того, как ты… — я могла поклясться, что слышала, как Карлайл скрипнул зубами, — попыталась покончить с собой, тебя нашли. Твои увечья были настолько тяжёлыми, что тебя отправили сразу в морг. Кивок. Я ждала именно такого развития истории, когда делала свой последний шаг. Каллен продолжил: — Там я нашёл тебя — и узнал. Ты мне хорошо запомнилась тогда, десять лет назад… — тепло разлилось в моей груди, когда я услышала эти слова. И мне показалось, голос моего собеседника тоже потеплел. — Я подумал, может, это был несчастный случай, решил, что ты не хотела бы умирать. И превратил… в существо такое же, как я сам. Он объяснял постепенно, немного пространно, чтобы у меня было время свыкнуться с новым миром. — Эта боль?.. — я не знала толком, как объяснить, потёрла горло, будто это хоть немного могло унять огонь, но Карлайл понял. — Жажда, — его голос был по-прежнему мягок. — Тебе нужна кровь, чтобы питаться. — То есть я превратилась… — собственные слова казались мне глупыми, но иначе это всё было и не назвать, — вроде как в вампира? — Вроде как, — добродушно усмехнулся Карлайл. — Мы так себя и зовём. — Кровь… — пробормотала я себе под нос. Верилось слабо. Во всём этом чувствовалась неправильность, несправедливость даже. — Значит, мне нужно убивать людей? С той силой, которой я теперь обладала, это не составило бы труда. Карлайл втянул воздух сквозь зубы, прикусил губу на мгновение, неуверенный в том, что собирался сказать, а потом мотнул головой: — Нет, не обязательно. — Как это? — неужели у меня мог остаться выбор? Карлайл пересел с края тахты глубже, взял мои ладони в свои, замолчал, поглаживая их большими пальцами и тщательно подбирая слова. — Нет правил о том, как нужно жить, кроме одного: не выдавать своего существования. Иначе провинившегося найдут и… — он поколебался мгновение, — уничтожат. Большинство вампиров действительно охотятся на людей, но есть другие. Мы с Эдвардом, — Карлайл улыбнулся чему-то уголками губ, но почти сразу посерьёзнел, — мы пьём кровь животных. — Вы с Эдвардом? — неизвестно отчего слова о крови так не взволновали меня, как сказанное доктором Калленом «мы». — Что-то вроде клана, — объяснил Карлайл. — Или семьи. Эдварду было семнадцать, когда он умирал от испанки, и я обратил его так же, как и тебя. С тех пор он живёт со мной. — И я?.. — И ты тоже можешь остаться, — он сжал мои ладони сильнее, безошибочно прочтя вопрос в моих глазах, прежде чем я смогла его произнести. А потом как спохватился — отпустил мои руки. Будто это было слишком сильным проявлением чувств для первого разговора. Дверь кабинета вдруг чуть приоткрылась, раздался стук и красивый, пусть и немного ехидный баритон: — Не помешаю? Карлайл оживился, поднимаясь с места, и на его лице расцвела усмешка: — Ты ведь и сам знаешь ответ, Эдвард, входи. Бронзововолосый юноша с золотистыми глазами, чуть более светлыми, чем у Карлайла, затворил за собой дверь и подошёл ближе. Они были в чём-то похожи: оба прекрасные и гармоничные, как античные статуи. — Эсми, позволь представить тебе мистера Мэйсена, моего верного спутника и компаньона. Я встала, оправила халат из-за привычки разглаживать складки на платье и подала юному Мэйсену ладонь. Он довольно деликатно пожал мою руку и тихо добавил заговорщицким тоном: — На самом деле он предпочитает считать меня сыном, а в свете представлять как племянника. Карлайл метнул в спутника и компаньона строгий взгляд, какой был бы у любого опекуна, напоминающего о приличиях своему подопечному. Эдвард усмехнулся какой-то внутренней шутке и продолжил говорить, уже более официально: — Рад знакомству, миссис… — и вдруг замолчал, глядя на меня, будто стремясь понять, что у меня на уме. Я сама запнулась в этот миг. Кто я теперь? Миссис Эвенсон? Это имя было мне ненавистно: оно подарило мне столько горя, одновременно отобрав даже едва появившееся на свет счастье... Не дай Боже кому-нибудь ещё зваться миссис Эвенсон. Тогда, может, мисс Платт? Пустой звук. Я больше не та девочка, стремящаяся всем угодить, и не та девочка, у которой мечты сменяют одна другую. Разве что только та… Я мельком взглянула на Карлайла, но не позволила себе думать о нём дальше. Нужно было оставить прошлое. Я улыбнулась, насколько могла мягко, чтобы сгладить неловкость: — Просто Эсми. — Можешь быть Каллен или Мэйсен, — неожиданно попытался ободрить меня Эдвард, и Карлайл снова одёрнул его, так что юноше пришлось объясниться: — Если имя поможет оставить прошлое. Да он мысли, что ли, читает? — Да, — ответил Эдвард. От неожиданности такого ответа я отскочила в сторону, поближе к Карлайлу, и он приобнял меня одной рукой, тихонько рассмеявшись: — Не пугайся так, он сам не слишком хорошо управляется со своим даром. — Даром? — спросила я, переводя взгляд с мужчины на юношу и обратно. — Эдвард у нас особенный, — закачал головой Карлайл, по-прежнему улыбаясь. Доктор успокоительно потёр моё плечо и опустил руку, направляя меня к двери: — Идём. Эдвард приберётся. А тебе нужно на охоту. — Что, в таком виде? — спросила я, жестом указывая на балахон, в который куталась, когда мы вышли из кабинета. — Завтрак в халате? Отчего нет? — Карлайл явно повеселел и спустился по лестнице. Я осталась стоять наверху. У меня внутри что-то сжалось от боли: может быть, сердце, ещё помнившее, что оно человеческое. Когда речь шла об Эдварде, его названном сыне, в голосе доктора было столько тепла, сколько я едва ли слышала за всю свою жизнь — от отца ли или от мужа. Мне не верилось, в который раз за этот день, что всё вокруг правда. И мне некуда было выплеснуть боль и тревогу, потому что слёз не было. Достойная плата: я пролила их слишком много за прошедшие годы. Карлайл заметил, что что-то со мной не так, поднялся на несколько ступеней и замер, не зная, подпущу ли я его к себе. — Я могу остаться? Правда? — мой голос не дрожал — я просто почти потеряла его. Никогда ещё на меня не смотрели с таким сочувствием. — Можешь, конечно, — заверил меня доктор Каллен, поднимаясь выше. — И я ничего не потребую за это. Ты можешь уйти, если хочешь, — продолжил он, — или стать частью семьи. У меня почти подкосились ноги, когда я вновь услышала это слово, так что я сбежала по ступеням вниз и едва не свалила Карлайла, в порыве обняв его. Не всё ли равно, какой это наш разговор. Не всё ли равно, соблюдаем ли мы формальности… Доктор Каллен вздохнул, обнимая меня в ответ, и я почувствовала, как он принялся перебирать пряди моих волос, разбросанных по спине. — Пожалуйста… — я шептала, уткнувшись лицом ему в грудь, мне казалось, Карлайл растает, стоит мне только его отпустить. — Прости. Ты жалеешь о том, что я сделал? — тихо спросил он. — У меня никого не осталось, — глухо отвечала я. И, предупреждая любые расспросы, сама продолжила: — От мужа я сбежала полгода назад: он избивал меня. Мой сын родился здесь, в чужом городе, где у меня никого не было, кроме него. Но он не прожил и недели. Объятия Карлайла стали крепче, мне показалось, я чувствовала его дыхание макушкой. Слёзы, родные мои, где вы? Слёз не было, только боль, перебивавшая даже жажду. Мой милый мальчик… Я взяла его на руки, мы стояли у моря и на несколько мгновений превратились в птиц. — Ты можешь остаться, — повторил тихо Карлайл. — Просто так. И я сделаю всё, о чём ты попросишь, потому что я в ответе перед тобой за свой поступок. Когда он сказал «всё», я поняла, что именно «всё» он и имеет в виду: что угодно без жалости к чужим и собственным чувствам. Что он за человек? Он дал мне новую жизнь, где у меня может быть семья, о которой я всегда мечтала, но не требует чего-то взамен, а считает, что может быть в чём-то передо мной виноват... Что это он ещё что-то мне может быть должен... — Ты едва знаешь меня, — возразила я, но доктор только закачал головой. — В твоих жилах течёт мой яд. Ты мне почти родная, — он не настаивал, только объяснял то, что сам считал непреложной истиной. Мне хотелось верить, как бы странно ни звучали его слова. — Твоя прежняя жизнь была тяжёлой, но и нынешняя — не сахар. Пока тебе будет кто-то нужен, я могу быть рядом, а мой дом может быть твоим домом. Встречала ли я кого-то ещё с таким же большим сердцем, как у Карлайла? Кажется, среди людей такие существуют только в рыцарских романах. — Он будет лучшим из тех, где я жила, — мне нужно было ответить хоть что-то, пусть даже самое странное, что пришло в голову. Как я могла себе такое позволить? Я тоже едва знала мужчину, согласившегося приютить меня, но позволяла ему и себе говорить так, будто наше знакомство не прерывалось со дня первой встречи десять лет назад. Карлайл улыбнулся и взял моё лицо в ладони. Будь я прежней, моё сердце остановилось бы. Я прикрыла глаза, чувствуя каждой клеточкой тела то восторженное ожидание, которое раньше как-то умещалось только в груди, будучи чуть больше кулака. — Я надеюсь, — произнёс тихо доктор Каллен и опустил руки, пропуская пряди моих волос сквозь пальцы. Его глаза смеялись: он понял, о чём я подумала, и почти сразу развернулся, сделав несколько шагов вниз по лестнице. — Идём, — позвал Карлайл. — Время охоты. Я следовала за ним, я слушала его объяснения, я бежала рядом, вдыхая запах леса, окружавшего его — наш — дом, учась заново слышать и смотреть на новый мир, но никак не могла отделаться от мыслей о словах, так похожих на слова Карлайла. "Ты кровь от крови и плоть от плоти моей… Клянусь оберегать тебя и быть опорой. В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии..." Всё же было кое-что, оставшееся во мне от шестнадцатилетней Эсми Платт: беззаветная, почти слепая влюблённость в доктора Каллена.