Carry you home

Ты был сильным… В тот день я заступил в вечернюю смену. Всегда предпочитал, чтобы дежурства выпадали на ночь: моим коллегам удавалось поспать, а на меня намного меньше обращали внимания пациенты и их родня. Выходило, что я жил ровно так, как положено вампиру из легенд. Эта мысль меня забавляла. — Добрый вечер, доктор Каллен! — медсестра Уайт, подавшая мне какую-то сложенную бумажку, широко улыбалась, похоже, мне в ответ, и я, растерявшись в первое мгновение — как бы она не придумала себе чего — ответил сдержанным кивком: — Добрый вечер, Джейн. — Сегодня третья смотровая, — продолжила Джейн. — Из Линнбрука привезли девушку с переломом, у них там нет врача. Это от фельдшера, — объяснила она, что за бумагу мне выдала. — Спасибо, — я ещё раз кивнул девушке, развернул записку, пробежался по ней глазами и, подняв взгляд, добавил: — Милые серёжки. Они, и правда, были милые. — Спаси…бо, — бедняжка забыла, как дышать, а мне было весело и стыдно одновременно. Я знал, как действую на людей, и понимал, что это почти издевательство с моей стороны, однако не мог удержаться от того, чтобы смотреть, как чудесным образом преображаются медсёстры ночной смены, сразу становясь сущими ангелами, лучащимися счастьем и самодовольством. В смотровой меня встретили возгласом облегчения: «Доктор!». Я протянул мужчине, поздоровавшегося таким странным способом, руку: — Карлайл Каллен. Здравствуйте. — Боб Платт, — ответил мужчина. Я снова кивнул. Вот так просто, даже не представился полным именем. Без всяких сомнений, он был отцом пациентки: их родство выдавал чуть раскосый разрез глаз — у обоих светло-карих, как кленовый сироп, — и рыжие волосы. Разве что в шевелюре отца было намного больше седины. — Здрасьте, я Эсми, — сказала девушка, широко усмехаясь, когда я подошёл к ней, и подала мне чуть дрожащую ладонь. Человеческий глаз этого бы и не заметил. Со стороны ситуация даже могла выглядеть забавно, так сильно контрастировало бедственное положение юной леди с выражением её лица. Я легонько пожал протянутую руку и улыбнулся. Такой чудесный голос, и такая небрежная манера речи: девушке, похоже, было ужасно неловко, что она всячески старалась скрыть. — Мы из Линнбрука, там наложили временную шину, почти три часа в машине тряслись, уж не знаю, как бы от этого хуже не стало, — обрисовал ситуацию отец. — Посмотрим, — заверил я, вновь разворачивая записку от фельдшера. — Что случилось? — С дерева упала, — сообщила Эсми, будто это было для неё обычным делом. Не удивлюсь, если так и окажется. Я вздохнул: — Перелом, похоже, довольно сложный, может быть, вам придётся у нас задержаться. Но давайте лучше проверим, — обратился я к девушке, откладывая записи и подсаживаясь к ней, чтобы удобно было осматривать ногу, и взял её за запястье — посчитать пульс. Ей должны были дать обезболивающее в Линнбруке, но уже прошло порядочно времени. Я принялся ощупывать голову мисс Платт, зарываясь пальцами в мягкие карамельные волосы. Непрофессиональные мысли — не то слово. И, как назло, стандартные в таких ситуациях вопросы совершенно не помогали отвлечься. — Больше ничего не ушибли? Головокружения, боли, помутнения зрения, тошноты нет? — Нет, всё в порядке, — Эсми отвечала, будто я спрашивал её об отметках в школе. Ей шестнадцать... Она ходила в школу? — Следите за пальцем. Вверх. Вниз. Пушистые ресницы чуть подрагивают. Слева направо. Справа налево. Нистагма нет. Пришлось оторвать пристальный взгляд от орехово-карих глаз, чтобы записать, что всё в порядке. — Доктор Каллен, — понизив голос, обратилась ко мне пациентка. — Да, мисс Платт? — Можно просьбу? — она поманила меня к себе жестом, и я наклонился к ней, чтобы слышать — вернее, слушать — её шёпот. И вдруг впервые поймал себя на мысли, что мне нравится запах. Её человеческий запах — и биение жил на шее, которой я едва ли не касался носом и губами… — Выпроводьте моего папеньку, — прошептала Эсми мне на ухо, и, если бы такое было возможно, у меня по коже побежали бы мурашки от её тёплого дыхания. Я неловко поджал губы и улыбнулся: бойкая девчонка, так явно нарушать заведённые порядки. Совсем не боится. Тем временем я знатно перепугался: моё естество напомнило о себе. — Мистер Платт, не могли бы вы позвать медсестру, нужно приготовить гипс. Он прочистил горло, будто собирался сказать что-то осуждающее, но промолчал, красноречиво глядя на дочь, и всё же вышел, как она и хотела. Ей было больнее, чем она давала понять, и теперь, когда не пришлось храбриться перед отцом, совсем обмякла на кушетке. — Вколоть морфия, мисс Платт? — мимолётно коснувшись её, спросил я. — Руки у вас дьявольски холодные, — пожаловалась она и устало откинула голову: — Пожалуйста. — Плохое кровообращение, — объяснил я, с трудом сдерживая ухмылку, пока ставил укол. Иногда играть словами, говоря полуправду, было увлекательно. Эсми понемногу расслаблялась под действием морфия. А потом повернула ко мне голову, и наиграно вздохнула: — Ох и тяжело вашей жене терпеть ваши объятия… — Со мной нелегко ужиться, — согласился я, уже не пряча весёлости. Когда сердце Эсми успокоилось — мне не нужно было брать её руку, чтобы услышать, — я снял лубок, разрезал и без того разодранный чулок и принялся ощупывать ногу пациентки. Та тихонько шипела от боли, что мне и было нужно. — Простите, мисс. Она в ответ замотала головой: — Да что вы… — Мне нужно вправить кость, будет больно, — предупредил я. Эсми сделала глубокий вдох, а я продолжил как ни в чём ни бывало: — Зачем вы полезли на дерево? — За я-А! — Эсми негромко вскрикнула — и часто задышала. Я держал ногу мисс Платт обеими руками, ожидая, пока девушка придёт в себя достаточно, чтобы услышать, что я прошу её не двигаться, и пока, наконец, не придёт медсестра. — …блоками, — выдохнула юная леди-не леди. Морфий делал своё дело. Боль вскоре совсем ушла, притупилась, ясные глаза девушки постепенно затапливала полупрозрачная дымка опиумных грёз. Как раз пришла медсестра, помогла мне с гипсом и инструментами. — Благодарение Господу, что у вас такие холодные руки, — тихо проговорила Эсми, прикрывая глаза. Мне оставалось лишь качать головой, пока я накладывал повязку. Не хотелось гадать, божественный это промысел или дьявольский. — А знаете, со мной так ещё никто не говорил, — подала голос Эсми. Я поднял голову и недоумённо вскинул бровь: — Как? — Как со взрослой, — со всей серьёзностью ответила девушка. — Хотя мне уже шестнадцать. Мои губы снова невольно изогнулись в улыбке: — Меня воспитали довольно консервативно. Шестнадцать, на мой взгляд, не слишком много, но всё же не шесть. — Вы англичанин? — вдруг спросила она. — Мне кажется, у вас совсем не здешний акцент. Наступило молчание: я не был уверен, что ответить. Ещё совсем недавно мне приходилось быть осторожным в подобных разговорах, чтобы в собеседниках вдруг не проснулось желание прикончить друг друга или меня. Теперь с этим было спокойнее. — Я вас обидела? — испугалась тишины Эсми. Я мягко качнул головой: — Нет, мисс Платт. Я действительно родился в Лондоне. Но я прожил там меньшую часть своей жизни, и мне кажется, что это было ужасно давно. Никогда не думал, что у меня вообще может остаться акцент. Девушка смущённо пожала плечами, как будто извинялась за своё неуместное предположение и неуёмное любопытство. Я закончил с повязкой и снял перчатки. — На этом всё. Оставляю вас в надёжных руках сестры Адамс, она проследит, чтобы всё было в порядке. Отдыхайте. Я забрал бумаги и уже был у двери, когда Эсми меня окликнула. Я обернулся. Её лицо, вдруг залившееся румянцем, её почти незаметно дрожащий голос, будили во мне что-то… — Доктор Каллен! Спасибо. …Ещё не знакомое. — Не за что, — мне снова захотелось улыбнуться, и я не стал сдерживаться. Мистер Платт ждал в коридоре и, заметив меня, тут же встал с кресла. За долгие годы в больнице я безупречно научился владеть своим тоном: — Всё будет в порядке. Проследите, чтобы она пока повременила с прыжками по деревьям, — Боб хмыкнул, и я понял, что тоже могу улыбнуться. — Через две недели я бы посоветовал сделать рентген, но, если у вас не получится, ваш врач сможет снять гипс через месяц. Вот обезболивающее на первое время, — я подошёл к стойке и спешно записал название и дозировку в рецепте. Обернувшись и отдавая бумагу, я добавил: — И да, последнее. Мисс Платт сегодня нужен покой. Уже поздно, вы далеко живёте. Я договорюсь, чтобы вашей дочери выделили койку на ночь… Мистер Платт опустил взгляд, закачал головой, явно хотев возразить, но, в чём дело, было ясно и без слов, так что я не дал ему заговорить, достав из кармана жилета два доллара. — Возьмите, — я настойчиво вложил деньги в его ладонь. — Здесь должно хватить на гостиницу и завтрак. А утром Эсми будет готова ехать домой. — Я… не могу, — замотал головой мужчина, пытаясь вернуть мне купюру, хотя я был непреклонен. — Возьмите, — повторил я, сжимая его ладони. — Вернёте, когда приедете снимать гипс. Конечно, тогда он меня уже не застанет. Так будет лучше. Мне давно пора было уехать, но всё не находилось причины или хотя бы повода. Жаль. Жаль, но так нужно было: рядом с Эсми Энн Платт обострилась не жажда — чувство одиночества, преследовавшее меня почти с самого начала моей новой жизни. Пустота в груди напомнила о себе: замершее сердце не могло ничего мне подсказать, со мной был лишь разум. И разум говорил, что правильным будет покинуть Колумбус. В конце концов, мне удалось уговорить мистера Платта остаться на ночь в городе, чтобы не подвергать лишним испытаниям себя и больную дочь. Ближе к полуночи я отправился на обход — всё было тихо. Слабый синеватый свет заполнял палаты, отражаясь от крашенных стен и задёрнутых ширм. Полумрак скрывал спокойные лица спящих и заползал под кровати, становясь там настоящей тьмой. Изредка тишину нарушало скрипение пружин, когда кто-то ворочался, но, похоже, все мои больные сегодня спали крепко. Я зря беспокоился и мог позволить себе провести ночь за чтением свежего выпуска The Lancet. Я уже взялся за ручку двери, чтобы прикрыть её, выходя, но тут с ближайшей кровати раздался шёпот: — Доктор Каллен! Док… Эсми. — Да, мисс Платт. Вас что-то беспокоит? — несколько широких шагов — и я оказался возле постели девушки, задёргивая ширму, чтобы немного приглушить наше перешёптывание. — Не спится, — Эсми замотала головой, разбрасывая карамельные волосы по подушке. Темнота не мешала мне видеть все детали её лица, до конца не потерявшего ещё детскую округлость. — Нога разболелась? — спросил я и понял по выражению мисс Платт, что угадал. — Скажу сестре, чтобы дала вам ещё дозу… — Нет, доктор, — Эсми схватила меня за рукав и почти отпустила, потому что я не стал вырываться. — Не надо уколов. От них… туман в голове. Мне не по себе. Я озабоченно вздохнул, чуть улыбнувшись и взяв её ладонь в свою: — Чем же мне вам помочь? — Останьтесь? — с тенью надежды в голосе предложила Эсми. — Расскажите про Лондон… Здесь не было никакой непреодолимой силы дьявольского очарования, соблазнительных жестов и знаков, ничего такого. Я просто не хотел ей отказывать. — Почему про Лондон? — спросил я, подтягивая табурет, стоявший возле кровати, поближе. — Люблю думать о путешествиях, — смущённо ответила мисс Платт и тут же стала оправдываться, будто привыкла к упрёкам каждый раз, когда такое говорила: — Нет, знаю, это глупо, да и невозможно для меня, но, может, когда-нибудь мне повезёт с мужем… Тут она перебила саму себя и продолжила мысль: — Но, когда знаешь только английский и немного французский, — не скрывая досады, она вздохнула, — куда ещё можно поехать? В Англию и во Францию, — в ней вновь загорелся энтузиазм, — а потом можно было бы рассказывать детям в школе о Старом Свете, о его людях и порядках. Я оставил её слова без ответа, лишь улыбнувшись чуть шире. — Вы смеётесь надо мной, да? — в её голосе не было обиды, будто бы девушка и ждала, что я так отреагирую. Была усталость и ещё — уверенность, что никто не способен понять её. Привычка даже. В ответ на этот вопрос я действительно бесшумно рассмеялся, сцепил ладони в замок и опёрся на них подбородком. Я несколько мгновений молчал, качая головой и не отрывая взгляда от Эсми. Нужно было сохранять серьёзное лицо, но у меня не выходило, так что я заговорил всё так же — с улыбкой, не желавшей сходить с моих губ: — Нет, мисс Платт. Нет, я не смеюсь. — Нет? — в её голосе скользнуло растроганное удивление вперемешку с недоверием. — Нет, — ещё раз решительно повторил я. — Здесь не над чем смеяться. А Лондон… И вовсе не такой недоступный город. Если повезёт с мужем, конечно. Здесь она верно заметила. В родном городе я не был давно, рассказать мне было почти нечего, и всё же я не хотел молчать и отнекиваться: — Хотите, я расскажу об Италии? — Так вы путешествовали?! — девушка в восхищении распахнула янтарные глаза и устремила на меня пристальный взгляд, в котором проскользнуло сомнение. — Вы не поверите, если я стану рассказывать обо всех краях, где побывал, — но я лукавил: глядя ей в лицо, я понимал, что она — поверит всему, любой небылице, которую я мог сочинить для неё. — Пообещайте мне, что закроете глаза, — я ещё не забыл о времени и том, что больной уже давно пора было спать. — Обещаю, — Эсми глубоко вздохнула и зажмурилась. Небылицы и сказки мне были ни к чему: моя жизнь и без прикрас весьма на них походила. Сорренто, Неаполь, Рим, Флоренция… У меня было время объездить множество городов, и моя идеальная память теперь была как нельзя кстати: в своём рассказе я воссоздавал всё до мелочей. Несмотря на то, как взволновал Эсми разговор со мной, — я боялся, что она теперь совсем не сможет уснуть, так колотилось её сердце, — она всё же задремала, выслушав историю о путешествии в солнечную Италию, и я с лёгкой душой мог уйти ожидать утра на своём посту. Мог, но задержался у постели мисс Платт ещё на полчаса. При взгляде на девушку меня переполняли восхищение и смутная тревога, но объяснить собственные чувства был не способен. Во мне боролись два страстных желания: чтобы Эсми Платт стала моей компаньонкой, о которой я давно мечтал, и чтобы она никогда не смогла ей быть. Со всем упорством, на которое был способен, я отгонял первое из них. Я не мог просить у Господа ничего для себя. И, вместе с тем, откуда-то была уверенность, что ей Он бы дал всё. Я буду просить Его за тебя, Эсми, — я чуть коснулся пальцами её лба, чертя крест, и — почти — поцеловал, вдыхая запах медовых волос.