Безоружные

У меня твои глаза. Ты представил свое лицо в той старой игре — в той очередной игре, ты так часто играл, когда был младше — и теперь у меня твои глаза и мне никуда от этого не деться. У меня твои волосы, твои руки, твоя глупая ночная рубашка. Я такой же, как ты, до последнего волоска, до последней морщинки, разве что бледнее, да и то если выйду на свет. У меня бьется сердце — совсем как у тебя. Ты мог бы его услышать, если бы так меня не боялся. Ты сам меня позвал, меня и остальных. Позвал, когда начал пробовать игры, для которых нужны темнота и одиночество — и именно его у тебя было много, так много, что в какой-то момент оно не удержалось в тебе и полилось наружу. А вместе с ним твой страх, твой холод и твои бесконечные псевдонаучные оправдания. Нас не может быть. Мы пропадаем со светом. Тебе это мерещится. Никто не вырывает страниц и не открывает дверь, это просто ты сходишь с ума. Трус и дурак. Совершенно здоровый — и настолько несчастный, что этого нельзя не услышать. Зачем ты начал играть? Зачем, найдя на чердаке своего древнего дома кипу бумажек, исписанных кривым незнакомым почерком, ты не сжег их? Зачем решил развлечься? Зачем потом забыл? Зачем не пошел к людям, если тебе было так плохо? Завел бы жену, наплодил бы детишек. Купил бы в очередной вылазке в город щенка и воспитывал бы его, и любил. Зачем вместо этого ты позвал нас, нас, которых так боишься? Зачем разбудил старый Лес своей неизбывной тоской? Я так от тебя устал. У меня твои глаза и твои руки. У меня твой голос и иногда даже твои мысли. Если бы ты видел меня — и если бы не боялся, когда начал видеть! - я бы сказал тебе, что нужно просто принять помощь Леса и все станет хорошо. Раз ты не завел жену и щенка, Он воплотил тебе нас. Раз ты нас боишься, Он хочет тебя научить не. Если ты согласишься с Ним, эта бесконечная ночь кончится и мы, наконец, станем свободны. Разве ты не скучаешь по солнцу? Я — очень. Кажется, я не видел его целую вечность и из-за твоего упрямства не увижу еще столько же. Не шарахайся от меня. Не отступай, загораживаясь лампой. Она — твое единственное оружие, я знаю, но с чего ты взял, что я боюсь света? С чего ты взял, что мы боимся света и почему тебе кажется, что нас вообще нужно встречать с оружием? Смотри. Вот моя рука — линия жизни, как у тебя, длиннее на левой. Вот мои волосы — того же огненного оттенка, такие же непослушные. Вот мои глаза — загляни в них, хватит прятать взгляд, сколько уже можно! Не бойся меня. Я безоружен. Лес — безоружен. Мы просто не знаем твоего языка, не умеем объяснять, пытаемся говорить, но увы. Мы твой кошмар, но мы не хотели им быть, на самом деле мы — твое спасение. Слышишь? Где-то открылась входная дверь. Иди, там тебя встретят, покажут тебе немножко света и ты, может быть, хоть что-то поймешь. У меня тоже бьется сердце. Я устал повторять твои движения. Скорее бы все это кончилось. Склонившись над рабочим столом, Двойник пишет при свете лампы: быстро, но аккуратно, так, чтобы написанное можно было разобрать. Очередная подсказка, записка с описанием игры, может быть, так он вспомнит — или хотя бы поймет, что случилось. Хотелось бы написать прямо, но слова не приходят. Как объяснить тому, кто верит только в науку, что чувствами можно разбудить ночную, безымянную силу? За окном светит луна и тяжело вздыхает Лес. Двойник складывает страницу — трижды — ступая неслышно, подходит к постели. Долго смотрит в лицо спящего, безмятежное и пустое, как неподвижная вода. Сердца у них бьются почти в унисон, отстают друг от друга всего на сотую долю такта. Он кладет написанное на подушку — ладони касается теплое дыхание — и так же бесшумно уходит в зеркало. Когда-нибудь — скоро — закончится время на часах и свет перестанет быть оружием. Что будет тогда?